— Печальные сны? — переспросила я, гладя ее по спине. — Дурные сны?

— Скорее кошмары. Но я никогда не жаловалась, потому что благодаря им я могу ее увидеть. Мама, разумеется, выглядит точно так же, как на портрете. Она вплывает в окно и смотрит на меня, обнимает ледяными руками и говорит, что сильно меня любит — в общем, сны не такие уж плохие. Я боялась, что, если скажу кому-нибудь, эти сны прекратятся и я ее больше не увижу.

Меня стало трясти. Почти такой же сон (или кошмар) преследовал меня много лет. Анна. Анна не давала покоя нам обеим. Когда же она сама обретет покой?

— Что с тобой? — встревожилась Елизавета. — Ты вся дрожишь.

— Раз уж у нас, похоже, не осталось секретов друг от друга, я скажу вам, что этот сон очень похож на тот, который снится мне много лет. Анна просит меня заботиться о вас.

Елизавета отступила на шаг, повернулась и уставилась на меня во все глаза, от удивления покачивая головой. Ее глаза расширились. Потом она заморгала, бросила быстрый взгляд на стражей и зашептала — так тихо, что мне пришлось читать слова по губам:

— Моя мама успокоится, когда я стану королевой. Она так сказала.

— Я молюсь о том, чтобы так и случилось.

— Вот поэтому-то меня не огорчает и не пугает ни замужество сестры, ни предстоящее рождение ее ребенка. Если на то воля Божья, я все равно буду царствовать. Наверное, поэтому я ускользнула невредимой из логова львов — проклятого Тауэра. Ах, я знаю, что снова лишена права наследования, знаю, что сестра-королева и ее советники меня ненавидят и боятся. Но мне кажется, такова Божья воля: когда-нибудь я взойду на трон.

Я кивнула, пораженная до глубины души.

— Но что бы ни случилось, — продолжала Елизавета, глядя вдаль, за луг, — я всегда буду любить тебя, Кэт. Ты стала для меня второй матерью, матерью наяву. Да, я всегда готова сказать: Анна Болейн дала мне жизнь, а Кэт Эшли подарила мне любовь.

В мае 1555 года нас отправили в Гемптон-корт, где королева уже готовилась произвести на свет наследника. Ехали мы верхом и, приближаясь к дворцу, на протяжении многих миль видели, как на холмах поспешно подготавливают праздничные костры; издалека доносились то удары церковного колокола, то пушечные выстрелы.

Стараясь изо всех сил скрыть тревогу о том, что именно могли означать этот шум и суета — ведь так принято объявлять о рождении принцев и принцесс, — мы с Елизаветой хмуро переглядывались.

— Королева разрешилась от бремени принцем! — закричал кто-то из проезжающих.

Эти слова были встречены радостными криками (по крайней мере, сопровождавших нас королевских стражей), хотя многие из стоявших вдоль дороги людей лишь качали головами. Но не успели мы доехать до Темзы, на берегу которой стоял дворец, как появились другие новости. Слух о рождении королевского сына — пока только слух, который почему-то разнесся с быстротой молнии. «Какой конфуз для короля и королевы, — подумала я, — и какое облегчение для Елизаветы, пусть и на короткое время».

Во дворце нас встретили другие стражи; не говоря ни слова, они провели нас в хорошо охраняемые апартаменты, расположенные вдали от королевских покоев.

— Нас вызвали, чтобы мы увиделись с королевой, — стала возмущаться Елизавета, но стража лишь закрыла дверь за ней и четырьмя сопровождающими ее дамами.

А на следующий день последовал вызов к королеве — приглашали не Елизавету, а меня.

Сопровождала меня Сюзанна Кларенсье, хранительница королевского гардероба — эта должность считалась очень почетной и предполагала высокую степень доверия.

— Как чувствует себя ее величество? — отважилась я задать вопрос.

— Беременность протекает тяжело, вы сами увидите.

— По дороге мы слышали, что она уже разрешилась сыном.

— К несчастью… ходили такие слухи, — ответила мне эта привлекательная женщина, которая выглядела сейчас измученной и напуганной. — Ее величеству эти слухи вовсе ни к чему. Говорите с ней тихим голосом — у нее страшная мигрень, голова просто раскалывается.

— Для чего же она послала за сестрой, если не желает ее видеть?

— Приказывает королева, я лишь повинуюсь. И я, — сказала Сюзанна, странно выделив голосом последнее слово, — не вмешиваюсь в дела своей госпожи.

Я больше ни о чем не спрашивала и молча шла вслед за ней через анфиладу гостиных и приемных до самой королевской опочивальни.

В комнате царила полутьма, что было вполне обычным делом. Но еще там чувствовалось какое-то напряжение — было тихо, как в склепе; не так, вспомнилось мне, как при родах Анны Болейн — по крайней мере, до тех пор, пока не выяснилось, что дитя женского пола. Мы слышали, что королева решила родить наследника в этом дворце, поскольку деревенский воздух полезен для здоровья, однако в этой комнате с наглухо закрытыми окнами воздух был спертым. Но даже через закрытые ставнями окна слышалось неумолчное бормотание католических священников и епископов — они расхаживали по двору под окнами опочивальни королевы, распевая молитвы, дабы наследник родился благополучно. Мне это напоминало привычное в детстве гудение пчел на нашем дворе.

Леди Сюзанна подвела меня ближе к огромному ложу с роскошным пологом; несколько дам при нашем приближении отошли, уступая место. Королева сидела, обложенная со всех сторон подушками. Она и сама была похожа на огромную пышную белую подушку. Да, она явно была на сносях и казалась опухшей.

— Что ж, Кэт Эшли, — сказала Мария своим звучным голосом, когда я сделала реверанс, — теперь рядом со мной есть муж, а с вами — нет.

Я прикусила губу, чтобы не сказать что-нибудь язвительное и горькое — такой привкус оставался у меня во рту всякий раз после общения с этой женщиной.

— Мне радостно слышать, — ответила я ей, — что вы по-настоящему счастливы в браке.

Пусть Елизавету и ее дам до сих пор держали под замком, до нас все равно доходили передаваемые слугами слухи о том, что Филиппу до смерти надоела суровая супруга, которая к тому же была старше его летами; ему не терпелось покинуть страну, которую испанцы из его свиты считали «варварской». По дороге сюда мы сами слышали и видели, как насмехается английский народ над Марией и Филиппом.

— Я позвала вас, — сказала королева Мария, — потому что по сей день не могу заставить себя поздороваться с сестрой — после того мятежа.

— В каковом ваш Тайный совет признал ее невиновной. Елизавета передает вам наилучшие пожелания. Она не покладая рук шила подарок вашему наследнику и надеется лично вручить его вам.

— Да, когда я рожу дитя. А вам рассказали, что мои фрейлины показали мне тройняшек, которых произвела на свет в Лондоне женщина моего возраста? Она в добром здравии и вне всякой опасности. У нее трое здоровых детей, ну, а я пока рожу только одного.

Мария так сильно нервничала, что у нее срывался голос, но я и раньше слышала и видела такое при королевских родах. Когда мои глаза привыкли к полумраку комнаты, я разглядела под глазами Марии темные мешки, похожие на полумесяцы; кожа у нее посерела. Королева пошевелилась и указала пальцем на что-то, находившееся у меня за спиной. Я повернулась и увидела колыбельку прекрасной работы, увенчанную резной позолоченной короной.

— Прочитай вслух надпись, Кэт, — сказала королева так, словно мы с ней были лучшими подругами — после всего, что она сделала мне и моим близким. — Помню, ты всегда умела читать красиво, с выражением, а эти стихи меня успокаивают.

Мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова. «Дитя, которым чрез Марию решил нас, Боже, наградить, На радость Англии Ты должен спасти, хранить и защитить», — прочитала я.

— Воля Божья да исполнится, — нараспев произнесла Мария и сложила руки на неимоверно раздувшемся животе. — Передай это моей сестре.

— Будет исполнено, ваше величество, тем более что Елизавета тоже верит в это. Но разве вы не примете ее и не скажете ей ничего сами?

Я думала, что Мария разгневается, но она ответила со вздохом:

— Ее желает видеть мой любимый супруг, поэтому передай: он придет в ее гостиную примерно через час. Я посылаю своей сестре платье, в которое ей надлежит облачиться, потому что я не потерплю, чтобы она явилась пред очи короля Англии в простеньком тусклом одеянии, без всяких украшений, словно прибыла сюда на похороны, а не на рождение наследника престола.