Время для Руси настало мятежное, боролись сильные правители за великое княжение Владимирское, а вместе со стольным градом Владимиром – за власть над остальными князьями. Сменяли друг друга Ярославичи – Ярослав Тверской и Василий Костромской. Потом Александровичи наверх поднялись – Дмитрий, старший сын Невского, стал великим князем. Но шел на него средний Александрович – князь Андрей Городецкий, и заполыхала усобица на Руси. Князь Андрей перекупил в Орде, у нового ордынского хана Тудаменгу, «ярлык» на великое княжение Владимирское, и ханы Кавгадый и Алчедай повели на Русь конные татарские тумены – сажать Андрея на великокняжеский «стол». Было это в 1281 году. Страшная беда обрушилась на Русь. По словам летописца, «татарове разсыпашася по всей земле, ищуще великого князя Дмитрия Александровича, и опустошиша вся около Мурома, около Владимира, около Юрьева, около Суздаля, около Переяславля, около Ростова, около Твери, и до Торжку, и дале, близ Новагорода, гнашася за великим князем Дмитрием Александровичем». Схватить Дмитрия им не удалось, он вместе с семьей и боярами заблаговременно отъехал в свою крепость Копорье, где хранилась и его казна. Там Дмитрий хотел переждать ордынское нашествие, накопить силы. Надеялся бывший великий князь и на помощь новгородцев, с которыми вместе столько раз сражался против рыцарских ратей. Но новгородские бояре предали князя, перехватили его в пути, потребовали передать новгородским наместникам Копорье. «В заклад» они взяли двух дочерей князя Дмитрия, его ближних бояр с женами и детьми. В Копорье стал новгородский гарнизон, там осталась княжеская казна, содержались под арестом его бояре и слуги; других людей Дмитрия содержали под стражей в Ладоге. Обессилевший, покинутый всеми, Дмитрий Александрович «иде за море».

И вот тут-то в первый и единственный раз в усобицу включился князь Довмонт Псковский, причем на стороне слабейшего. То ли былое боевое братство сыграло роль, то ли родство (Довмонт был зятем Дмитрия Александровича), то ли увидел псковский князь в изгнаннике единственного правителя, способного защитить мечом Русь от многочисленных врагов, но Довмонт Псковский стремительным ударом взял Копорье и Ладогу, освободил людей князя Дмитрия, вернул ему казну.

Скупые строчки летописи повествуют об этом дерзком рейде Довмонта Псковского: «Изыде изо Пскова князь Довмонт Псковский, и взял же Копорья всю казну тестя своего, а бояр его и слуг изведе из Копорья и отослал ко тестю своему к великому князью Дмитрию Александровичу. И шед взя Ладогу, в ней же были многи люди великого князя Дмитрия Александровича. Он же изведе их, такоже отосла ко тестю своему…»

Дмитрий Александрович сумел вернуть себе великое княжение. А спустя четыре года он впервые в русской истории разгромил в полевом сражении ордынское войско вторгшееся в его владения. В исторической литературе обычно утверждается» что «первое правильное сражение» с монголо-татарскими завоевателями, выигранное русскими, произошло только в 1378 году на реке Воже в Рязанской земле. На самом деле это случилось значительно раньше. Летописец сообщал в 1285 году: «Князь Андрей Александрович Городецкий привел царевича из Орды на старейшего своего брата, великого князя Дмитрия Александровича», татары были «в розгонех семо и тамо», но великий князь, «собрався со многою ратью и иде на них, и побеже царевич во Орду».

Не оставил Довмонт Псковский в беде своего старого боевого товарища и в 1293 году, когда на Русь обрушилась «Дюденева рать» и Дмитрий Александрович опять вынужден был покинуть стольный Владимир. Он принял великого князя в Пскове, «прияша с честью», как добавил псковский летописец. Не побоялся Довмонт ни ханского гнева, ни обиды нового великого князя Андрея…

1299 год, последний год жизни Довмонта Псковского и последние его подвиги во славу земли Русской.

Весенней темной ночью, в канун дня Герасима-грачевника (4 марта) [16] немцы незаметно подкрались к городу («безвестно», как напишет потом летописец). Коротконогие убийцы-кнехты переползли через частокол, ограждавший псковский посад, и тихими ватагами разошлись по спящим улицам. Посадских сторожей они вырезали тонкими, как шило, «ножами-убивцами». Крались к детинцу, словно ночные разбойники.

Первыми почуяли опасность знаменитые кромские псы, недремные стражи Пскова: ощетинились, заскулили, просовывая лобастые головы в щели бойниц.

Чужие на посаде!

Взревела, будя стражников, труба на Смердьей башне. Набатным звоном откликнулся большой колокол Троицкого собора. Псковичи вооружались и бежали к стенам. На башню поднялись князь Довмонт и воеводы. Предстояло принять трудное решение. На улицах посада гибли люди – свои, псковские. Но как им помочь?

Существовал суровый закон обороны городов: если враг под стенами, нельзя открывать ворота, потому что главное все-таки детинец, а не посад. Лучше пожертвовать посадом, чем рисковать городом. Нет прощенья воеводе, который впустил врага в город, сердобольно желая спасти людей с посада. Большой кровью может обернуться такая сердобольность.

Но князь Довмонт решился, он был уверен в себе и в своих воинах. Из раскрытых ворот вылетела дружинная конница, скрылась в посадских улицах, освещенных пожарами.

Страшен бой в тесноте, между глухими частоколами, на шатких мостиках через ручьи и канавы, в тупиках и во дворах. Страшен и непонятен, потому что трудно разобрать даже, кто впереди – свои или чужие, кого рубить сплеча, не упуская мгновения, а кого брать под защиту.

Своих узнавали по белым исподним рубахам, потому что посадские люди, застигнутые врасплох, выбегали из домов без кафтанов, простоволосые, босые. Узнавали по женскому плачу и испуганным крикам детей, потому что мужики пробивались к Крому вместе с семьями. Чужих отличали по отблескам пламени на круглых шлемах, по лязгу доспехов, по тому, как отшатывались они, узрев перед собой всадников с длинными копьями в руках.

Дружинники сбивали немецкие заслоны, пропускали через свои ряды беглецов, медленно пятились, ожидая, когда те втянутся в ворота. И спасли многих, хотя и погибло немало.

Может быть, Довмонт и не решился бы на вылазку, если бы городские ворота не прикрывал надежный охабень [17], где находились вооруженные воины. Они пропустили беглецов с посада и дружинников, успев захлопнуть ворота перед набегавшими из дыма кнехтами.

Надолго запомнилась псковичам эта страшная ночь: зарево пожара над зубцами Перши от пылающего посада, багровые отблески пламени на куполах Троицкого собора и зловещая темнота в Запсковье и Завеличье, отданных на поток и разорение.

Утром свежий ветер с Псковского озера отогнал дым. За обугленными развалинами посада стояли цепи кнехтов. Левее, на берегу речки Псковы, возле пригородной церкви Петра и Павла, высились большие шатры знатных рыцарей, развевались стяги с черными крестами. К стенам Пскова враг подтягивал «пороки», готовясь начать осаду Со всех сторон тянулись к городу отряды рыцарей и пехотинцев, немцы окружали город неторопливо, обстоятельно, явно не ожидая, что псковичи осмелятся выйти в поле. Но именно так поступил опытный Довмонт.

С глухим стуком упали перекидные мосты через ров перед Великими и Смердьими воротами, густо побежала по мостам псковская пехота. Потом выехала конница и, обгоняя пешцев, устремилась по берегу речки Псковы к переполошившемуся рыцарскому стану. А от устья Псковы спешила к шатрам псковская судовая рать. Князь Довмонт и псковский тысяцкий Иван Дорогомилович руководили боем.

И не устояли рыцари перед неистовым натиском псковичей, побежали. Спасаясь от разящих копий и мечей, прыгали с кручи в реку. В клубах пыли откатывались прочь кучки рыцарей, сумевших прорваться через кольцо окружения. Кнехты врассыпную бежали к речке Усохе, карабкались на известковые холмы, как черные муравьи.

Меч, обнаженный князем Довмонтом Псковским за правое дело, снова оказался победоносным!