А клерикалы указывали на Верди как на виновника всех этих неприятностей. О, они были опытными в искусстве интриги — эти клерикалы города Буссето! Они работали безошибочно. Они хорошо знали, как подогревается глухое недовольство.
Наступила осень. Лили дожди. На улице стало холодно. В кабинете подесты в первый раз затопили камин.
И в этот день подеста получил прошение, подписанное Джузеппе Верди. Джузеппе Верди просил освободить его от занимаемой им должности. Джузеппе Верди подал в отставку. По собственному желанию. Без объяснения причин. И сначала подеста глазам своим но поверил: не может быть, не может быть! И перечел прошение еще раз.
А потом пришел синьор Антонио. Он сел в кресло у камина и стал говорить. Как всегда толково и вразумительно. Да, Джузеппе Верди уезжает из Буссето. Он проработал в городе почти три года. Проработал самоотверженно и бескорыстно. Не жалея ни сил, ни времени. И теперь он считает, что работой своей он выплатил долг по отношению к городу и городской общественности. По отношению к благотворительным учреждениям, поддерживавшим его в годы учения в Милане. По отношению к Филармонии. По отношению ко всем жителям, любившим и защищавшим маэстро. Отплатил за все. За материальную поддержку и доброе отношение. Отплатил сторицей. Он считал себя обязанным поступить таким образом. Потому, что он такой. Щепетильно честный. И гордый. И теперь он расквитался с благодетелями. Теперь город и маэстро в расчете. Квиты. И он может уехать. Потому что делать ему здесь больше нечего.
Подеста с трудом приходил в себя от удивления.
— Куда же он едет?
— В Милан, — сказал синьор Антонио. — С готовой партитурой написанной им оперы. Попытать счастья.
Подеста был взволнован так сильно, как это редко с ним бывало. А казалось бы, отчего же теперь волноваться? Он понимал, что дела его обстоят как нельзя лучше, понимал, что найден выход из положения, которое еще вчера казалось ему безвыходным. Да, он понимал все это и волновался. Подеста был не только должностным лицом — он был любителем музыки и патриотом.
И он сказал:
— Ну что ж, пусть едет. Пошли ему бог счастье и удачу. Достойнейший человек и выдающийся музыкант! И, конечно, для нас его отъезд — большая потеря.
А потом настал день, когда Джузеппе Верди уехал из Буссето.
Это было в самом начале февраля. Всю ночь лил дождь. К утру он перестал, но день начался пасмурным и туманным, как обычно бывает в это время года. Туман был очень густым. Он окутал город сплошной пеленой. В двух шагах ничего нельзя было различить. Люди пробирались по улицам ощупью, вдоль стен. Дышалось с трудом. Тяжелый воздух был насыщен влагой.
К полудню туман стал редеть и расплываться. Выступили контуры домов и очертания улиц. Стало очень тепло. Но воздух оставался по-прежнему влажным и тяжелым.
Хотя полицейские агенты уже давно прохаживались мимо палаццо Русска — одежда на них совсем отсырела, — подеста решил сам присутствовать при отъезде маэстро. Это было вполне уместно. Он мог оказать эту честь семье синьора Антонио.
На улице возле дорожной кареты толпился народ. Конюх протирал тряпкой запотевшие стекла. Лошади, глубоко засунув морды в полосатые мешки, неторопливо жевали овес. Голуби, толкая друг друга, семенили у самых лошадиных ног, ловя и разыскивая упавшие зерна. Но одна из лошадей часто била копытом, и каждый раз испуганные голуби тяжело вспархивали и всей стаей садились на крышу соседнего дома. Они сидели там нахохлившись, а иные быстро бегали взад и вперед по карнизу, вытягивая шею и заглядывая вниз круглым немигающим глазом.
Толпа прибывала. Проводить маэстро пришли не только горожане, но и кое-кто из жителей окрестных деревень. С утра многих любителей музыки удержала дома сырая, туманная погода, но теперь она, видимо, прояснялась, и люди спешили издалека, чтобы пожелать маэстро счастливого пути.
Проводы обещали быть торжественными. Городской духовой оркестр расположился под портиком на противоположной стороне улицы, против палаццо Русска. На блестящие медные инструменты были предусмотрительно натянуты чехлы. Сырость пагубно отражалась на чистоте звука.
Пришла депутация от Филармонического общества. Филармонисты принесли большой лавровый венок. Потом пришли учащиеся музыкальной школы. Они были очень возбуждены. Самому младшему из них было поручено поднести жене маэстро, синьоре Маргерите, букет цветов. Зеленые стебли были обернуты плотной белой бумагой. Края ее были вырезаны наподобие кружева. Букет был свежим и необыкновенно пестрым. В городской оранжерее в это утро срезали почти все цветы. Для проводов маэстро.
Подеста вошел в дом. Ему не пришлось подняться во второй этаж, где были жилые комнаты. Синьор Антонио был внизу.
— Пора ехать, — сказал подеста.
— Сейчас, — сказал синьор Антонио. — Все готово. Гита прощается с матерью и сестрами.
— О, — сказал подеста, — это может затянуться. Матери всегда трудно оторваться от любимой дочери.
— Мария уже привыкла к мысли о разлуке. Но девочки никогда не расставались. Прощание не обходится без слез.
— Естественно, — сказал подеста, — но ехать надо. И чем скорее, тем лучше. Маэстро здесь больше нечего делать.
Мимо них прошла служанка с тяжелым баулом.
— Это надо поставить кучеру под сиденье, — крикнул ей вдогонку синьор Антонио.
— В большом городе легче уцепиться за колесо фортуны, — сказал подеста. — Если опера, которую маэстро везет с собой, будет поставлена и пройдет с успехом, для него начнется новая жизнь.
Появление маэстро было встречено аплодисментами. Оркестр грянул приветственный марш. И тут произошло неожиданное замешательство. По вине мальчика с букетом. Никто не ожидал от него такой глупой детской выходки. Как только он увидел Верди, он отделился от товарищей и зашагал к нему навстречу. Цветы он поднял высоко над головой. Может быть, на него так подействовала музыка? Ему захотелось маршировать. Он совсем забыл про синьору Маргериту.
Но старшие школьники помнили о ней. Они бросились за мальчиком, чтобы остановить его. Опоздали. Букет был уже в руках Верди. Что поделаешь? Школьники окружили маэстро. Они очень любили его и им было жаль, что он уезжает. Они стояли посреди улицы и наперебой желали ему счастливого пути. Оживленный детский говор нарушил торжественность момента. Филармонисты были вне себя. Эффект подношения лаврового венка был сорван.
Композитор казался озабоченным. Ему было трудно говорить. Он часто болел ангиной. С детства. И знал по опыту, что такая погода, как сегодня, неминуемо вызовет приступ мучительной болезни. И хотя синьора Мария своими руками повязала ему на шею новый шерстяной шарф («Подарок от любящей тещи, — сказала она, — и смотрите, не хворайте, у вас семья»), и хотя шарф был очень теплым, маэстро боялся сырости воздуха и торопился ехать.
Конюх снял мешки с овсом, висевшие на шее у лошадей. Кучер взобрался на козлы.
Маргерита вышла, окруженная сестрами и подругами. На ней был стеганый бурнус табачного цвета и на голове такого же цвета бархатный капор, подбитый синий шелком. Подруги с восхищением разглядывали ее наряд и втайне немножко завидовали ей. Она будет жить в Милане. Ее муж будет знаменитым. Не всякой так посчастливится.
Глаза у Маргериты были заплаканы, но она знала, что это не нравится маэстро, и, чтобы не огорчать его, она сквозь слезы улыбалась.
Синьор Антонио поддерживал дочь под руку. Откидная подножка была очень высокой. Джованни заботливо укрыл ноги сестры клетчатым пледом.
— Пиши нам, Гита, не забывай родных.
— Теперь дайте сюда малыша, — сказала Гита. И протянула руки. Марианна осторожно передала ей сына. Он был туго запеленут — вся в белом куколка со смуглым личиком — и крепко спал. Все утро спал и не просыпался, несмотря на суматоху. Спокойный ребенок. Подруги посылали Гите воздушные поцелуи.
— Addio! Addio, Гита.
В толпе переговаривались:
— Посмотрите на жену маэстро, до чего мила!
