Господи, как хорошо он знал, где дотронуться, в каком месте нажать, словно проник в ее сны, те, что заставляли ее метаться, оставляли неудовлетворенной, разгоряченной, с тупой ноющей болью там, внутри, где так давно не было мужчины…

Ошеломленная этой мыслью, Амелия начала вырываться, но он оседлал ее и сжал коленями, продолжая ласкать, силой вырывая глухие стоны наслаждения. А потом… потом легко развел ее бедра, коснулся тугой горошинки… пальцы скользили по влажным завиткам с небрежной чувственностью, заставившей ее судорожно выгнуться. На мгновение она снова очутилась в библиотеке, где он тоже обнимал ее, только куда нежнее, и шептал что-то бессвязное. Но тогда она еще надеялась на его любовь.

Однако эта иллюзия быстро рассеялась, разлетелась в осколки, когда он взял ее, грубо, как портовую шлюху, вонзился одним безжалостным выпадом, так глубоко, что она вскрикнула от боли и, беспомощно взмахнув руками, уперлась ему в грудь. Но Холт снова поймал ее запястья, поднял руки над головой и втиснул Амелию в пышные белые подушки.

— Чего ты ожидала, цыганочка? — прошептал он, нагнувшись над ней. — Радостного воссоединения? Мной движут только гнев и жажда мести — чувства, с которыми и ты, вне всякого сомнения, хорошо знакома.

Она снова попыталась завопить от ярости, горя и тоски, но он проворно заткнул ей рот. Все плохо… ужасно плохо… она просила, протестовала, но он оставался глух к ее мольбам и отнял руку только для того, чтобы впиться в ее губы, хищно, с дикарским бешенством.

Ах, отбиваться бесполезно… Разум призывал ее поберечь силы, но и сдаться она не могла. Не в ее натуре безвольно сносить надругательства и насилия! Но исход борьбы был неизбежным, хотя бы потому, что ей с ним не сладить, и бесплодная борьба только истощала ее энергию.

— Какое предсказуемое создание, — пробормотал он, на удивление нежно лаская ее груди. Утонченная эротическая пытка, экстатическое мучение, на которое он обрек ее неизвестно за что.

Ами громко всхлипнула, когда он проник еще глубже: невыносимое, нежеланное вторжение, головокружительное обольщение. И она покорно подняла бедра, встречая его толчки, вздрагивая от каждого рывка, посылавшего озноб по спине. Он вонзался в нее бесконечно, неустанно, требовательно, пока перед глазами не растаяло все, кроме потребности достичь ускользающего берега, маячившего, казалось, совсем рядом, только руку протянуть. Того острого, слепящего экстаза, который он уже дарил ей однажды. В ушах ее все нарастал шум, как вкрадчивый шорох прибоя о берег, набирающего силу и разбивающегося на мелкие брызги.

И когда она, вздрагивая, обмякла, он услышал тихую жалобу-рыдание. Только ее, ничего больше.

— Будь ты проклят…

— Не стоило дразнить меня, — смеясь, прошептал он, — если не хотела показать, чего я лишился, кошечка моя. Неужели ты считала, будто я настолько невежлив, что откажусь посетить тебя?

Господи, какой стыд! И ведь он прав, во всем прав.

Она именно этого и добивалась. Добилась!

Не думая о последствиях своего поступка, она вцепилась в его рубашку, оттолкнула и, когда он не пошевелился, с размаху провела ногтями по его плечу, оставляя кровавые борозды. Холт выругался и вывернул ей руку.

— Черт возьми, неужели тебе всего мало? Достаточно и того, что устроила мое похищение, едва не свела бабушку в могилу! Она была уверена в моей смерти, подлая ты дрянь!

— Да пойми же, — рассердилась Амелия, — я тут ни при чем! И ведать не ведала ни о каком похищении! Кстати, ты не только жив, но и прекрасно выглядишь. Видно, все не так уж плохо!

— Да ну? Потрогай мою спину — и сразу поймешь, что мне пришлось вынести, хотя, должно быть, тебе этого недостаточно.

Он потянул ее дрожащую руку к своей спине, и она провела кончиками пальцев по жестким буграм и рубцам, длинным шрамам, рассекавшим кожу. Провела — и в ужасе отстранилась.

— Это отметины «кошки», и если человеку повезет, он может выжить и вынести наказание. Правда, многие умирают, но какое тебе до этого дело?

Потребовалось сверхчеловеческое усилие, чтобы не отвернуться от этих полыхающих глаз. Но она не доставит ему такого удовольствия. Не станет пресмыкаться перед ним!

— Я не имею никакого отношения к твоей вынужденной службе на корабле и не могу отвечать за все деяния дона Карлоса, — с удивительным даже для себя хладнокровием объявила Амелия — Веришь или нет, но до твоего появления здесь я была уверена, что ты по-прежнему в Лондоне.

Он стиснул ее плечи, не заботясь о том, что причиняет боль.

— Ты законченная актриса, любовь моя. Если когда-нибудь вздумаешь вернуться в Англию, произведешь фурор на сцене! — резко бросил он, но впервые за все это время в голосе проскользнули нотки нерешительности, побудившие ее снова заговорить:

— Я сказала чистую правду, но, к сожалению, ничем не могу доказать свою невиновность.

— Господи! Нужно быть последним идиотом, чтобы слушать тебя!

— А кто ты, по-твоему? — усмехнулась девушка.

Он ничего не ответил и, отодвинувшись, накинул на нее край простыни и натянул лосины. Сотрясаясь от внезапно пронзившего ее холода, Амелия сгребла простыню и прижала к груди. В неярком свете лицо Холта казалось замкнутым, бесстрастным, и, повинуясь внезапному импульсу, она коснулась его руки. Холт брезгливо отстранился.

— Мне твое сочувствие ни к чему! Не находишь, что оно немного запоздало? Черт возьми, очевидно, в твоих глазах я не только глупец, но и жалкое ничтожество! Что заставляет меня верить тебе? Даже зная, кем ты стала, я все равно не в силах…

— Кем же я, по-твоему, стала? — оборвала его Амелия, вставая на колени и придерживая простыню. — Потаскухой? Ты ведь это хотел сказать? Но ведь ты и раньше так думал, еще в Лондоне. Я читала это в твоих глазах, в каждом слове, даже прикосновении. Поэтому ты и поразился так, когда я оказалась невинной. Ожидал, что я похожа на других твоих девок, готовых на все и не слишком разборчивых! Каким ударом, должно быть, стало для тебя это открытие!

Уголок его рта покривился в циничной ухмылке.

— Вот тут ты права! Полная противоположность той, какой я хотел тебя видеть!

— Хотел?

— Вот именно, хотел! Черт побери, а ты что, воображала, будто цель моей жизни — насиловать несчастных девственниц? Несмотря на твое невысокое мнение обо мне, я не такой уж подлец.

Амелия молча покачала головой, не зная, что ответить. Разве и она не хотела его? Он оставался в ее грезах так долго, даже когда она считала, что ненавидит его. Но не может ли быть так, что он питает к ней чувства, куда более глубокие, чем сознает сам?

— Ты прав, — нерешительно пробормотала она, — я отдалась тебе по доброй воле, ожидая получить кое-что взамен.

— Плату за услуги, как водится у цыган? — поддел он, и Амелия вскинула голову.

— Речь идет не о деньгах. О том, чего у тебя нет. Ты не зря сказал мне, что не можешь дать того, чего не имеешь, и предложил мне место в своей постели. Но не имя.

И не положение. Я не забыла твоих слов.

— Вижу.

Они снова замолчали. Холт отчего-то показался ей измученным: резкие морщины по обе стороны рта, шрам на щеке — последствия его каторги? — как белый серп на темной коже. Он пристально посмотрел на нее и опустил ресницы.

— Ты не сказала брату, кто я?

— Нет, но обязательно скажу. И если обладаешь хоть каким-то чувством самосохранения, уберешься, прежде чем он вспомнит о тебе.

Он с улыбкой погладил ее по щеке.

— Значит, у кошки есть когти? Выдашь меня?

— Будь уверен, я сделаю все на свете, чтобы защитить Кита! — воскликнула девушка и, немного помявшись, пообещала:

— Если уйдешь сейчас, я подожду до утра. К тому времени он тебя не настигнет. Если же останешься, Кит тебя убьет.

Холт одним гибким движением вскочил с кровати.

— Не считаешь ли ты, что это довольно трудно сделать?

— Ничего, Кит справится. Хочешь проверить?

— Я никогда не бежал от дуэли раньше и сейчас не собираюсь.