— И все из неверно понятого чувства долга? Впрочем, как обычно.

— Холт, пойми, у несчастных малышей никого нет.

Пусть в этом доме снова зазвенят детские голоса. Я уже стосковалась по ним и, прежде чем ты предложишь оставить их в Америке или отдать лорду Силвереджу, скажу заранее, что он умер, а дети остались без гроша. Последнее, правда, не важно: я обещала Анне, что, если что-то случится, я сделаю все, чтобы ее крошки ни в чем не нуждались. И не отступлюсь от своего слова.

Наступила такая тишина, что тиканье часов из золоченой бронзы казалось неестественно громким.

— Уверен, что скоро вы пожалеете о своем милосердии, — предрек наконец Холт. — Я не слишком симпатизирую всем тем священникам и старым девам, коих вы собираете под этой крышей, и не выношу мерзких мопсов, которые вечно хватают меня за ноги, но последняя ошибка будет роковой. Подумайте, прежде чем сделать столь неосторожный шаг.

— Уже подумала. И отдала все распоряжения. Через месяц они будут здесь. Что же касается мопсов… ты вечно их дразнишь. Бедняжки не виноваты.

Холт тяжело вздохнул. Выходки бабушки переполнили чашу его терпения. Но всякие упреки и увещания бесплодны. Она все равно настоит на своем.

— Я предпочел бы терпеть укусы, чем визгливых, надоедливых ребятишек. Как ни отвратительны мопсы, дети еще хуже. Вспомните, сколько всего им потребуется!

— Бакстер заказал все, что им необходимо, а я позабочусь об их образовании. В наши дни без этого не обойтись, если хочешь зарабатывать приличные деньги. Поверенный, например, как Бондюран. Или банкир… да, именно! А девочка… уверена, что она вырастет красавицей. Кровь всегда скажется, знаешь ли, и кроме того, Анна Силвередж была из очень родовитой семьи. В свое время мы без труда найдем ее дочери мужа. Она еще совсем маленькая, то ли семь, то ли восемь лет.

Как это похоже на нее: во всем находить хорошие стороны и вечно подбирать очередное несчастненькое создание!

Леди Уинфорд опустила голову, с преувеличенным вниманием рассматривая носки туфель. Когда-то темные волосы теперь были пронизаны серебром, признаком преклонных лет, хотя Холту всегда казалось, что у нее нет возраста.

— Бабушка, я отдам распоряжение поверенному устроить этих детей. И хотя я склоняюсь перед вашим неизменным милосердием, вряд ли им стоит здесь оставаться.

Леди Сара резко вскинула голову: в обычно добрых глазах сверкали упрямые искры. Очевидно, она не собиралась сдаваться. Распознав все признаки надвигающегося мятежа, Холт без всякого сожаления поспешил их подавить:

— Дальнейший спор бесполезен. У меня много дел, так что я вряд ли вернусь рано. Буду в клубе.

Губы леди Уинфорд сжались в тонкую линию. Коротко кивнув на прощание, она отвернулась.

Холт вышел из гостиной, и Хитон, словно по волшебству, немедленно появился в конце длинного коридора, лощеный и одновременно подобострастный, как подобает эконому графа.

— Изволите приехать к ужину, милорд?

— Нет. Передайте Бойлу, что я уезжаю и он свободен на всю ночь.

Хитон почтительно наклонил голову и двинулся к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Холт на мгновение замер, так и не отняв руки от дверной ручки. Бабка вечно все усложняет своими благородными порывами. Когда-нибудь это плохо кончится, если, разумеется, он своей властью не ограничит ее стремление к щедрым жестам. Как раз в тот момент, когда отношения между Британией и Америкой достаточно напряженны, появление сироток из колоний в доме английского графа может быть неверно истолковано. Что скажут в парламенте?!

Необходимо добавить еще одно распоряжение к уже сделанным до того, как он встретится с лордом Уикемом в парке. Во всем повинна его проклятая глупость. Для разгневанного мужа-рогоносца вполне естественно вызвать на дуэль соперника. Достаточно уже и того, что дуэли перед ужином — весьма дурной тон. Закон косо смотрит на убийство оскорбленного мужа.

Если Холту повезет, Уикем уцелеет, если же нет… все это не страшнее схватки с французами на залитом кровью поле битвы. Наполеон захватил Рим, Мадрид и Барселону и намеревается завоевать весь мир. Британские войска высаживаются в Португалии, политики спорят о ерунде, а тем временем тысячи солдат гибнут в боях. Какая непростительная глупость!

Пока он торчит в Лондоне, его люди готовятся к сражению с Наполеоном. Если бы не идиотские проволочки палаты лордов, Холт был бы с ними, вместо того чтобы сгорать от тоски и нетерпения, пока пересматривают его патент.

Похоже, недаром он подозревает, что за решением военного министерства проверить его деятельность стоит все тот же лорд Уикем, подогреваемый желанием отомстить сопернику за совращение жены, хотя, видит Бог, он всего лишь взял то, что с такой охотой предлагала леди Мария.

Но все постепенно забылось бы, сошло на нет, если бы не идиотский замысел Марии столкнуть их лбами, что и подвигло Уикема на столь же идиотскую дуэль. Невозможно поверить, что, как бы ни велико было искушение, Уикем по доброй воле предпочел отметить за сомнительную честь жены, оказавшейся настолько неосмотрительной, чтобы публично излить гнев на бросившего ее любовника.

Крайне дурной тон, иначе не скажешь.

Он без всякого сожаления и мельком вспомнил Марию. Нужно признать, любовница она ненасытная, в любовных судорогах самозабвенно полосовала его спину острыми ногтями, словно ставила на нем клеймо своего обладания. Он не жалел о постыдном конце сомнительной связи, но брезгливо морщился при мысли о том, что она решила устроить прилюдный спектакль.

Холт спустился на первый этаж, в свой кабинет, комнату, отделанную панелями, в самой глубине дома, его убежище и пристанище в те дни, когда он жил здесь с бабушкой. Никому, даже горничным, не позволялось входить сюда без разрешения. Хитон, доверенный слуга, сам вытирал здесь пыль и убирал.

Никакой позолоты, изящных резных стульчиков. Простая массивная мебель, без всяких украшений и завитушек. Чисто мужская обстановка. Единственной уступкой модному стилю был письменный стол красного дерева с блестящей барочной столешницей. Тяжелые медные ручки с крепкими замками поблескивали на многочисленных ящичках.

Всего несколько минут ушло на то, чтобы написать необходимые письма и инструкции своему поверенному: обычная предосторожность человека, привыкшего не доверять судьбе. Этому по крайней мере научила его война.

Жизнь можно отнять за секунду: сабельный удар, взрыв ядра — и люди, вопя и стеная, уходят в вечность. Нет, не стоит расслабляться.

Выйдя из кабинета, он еще немного задержался, положил запечатанные письма на серебряный поднос, с тем чтобы дворецкий их отправил, и взлетел по ступенькам в свои покои в восточном крыле дома. Не дай Бог снова столкнуться с бабкой: не хватает еще, чтобы она узнала о дуэли и разволновалась. Если все пойдет как обычно, он вернется утром, свежевыбритый и отдохнувший, а главное, живой, пусть и честь, и Уикем несколько пострадают.

Поздние тени протянулись под величественными дубами, поползли по лондонской дороге: мрачные свидетели в неясной мгле. Дождь прекратился, оставив вместо себя туман, липкой сыростью проникавший под одежду, действовавший на нервы.

— Уикем — глупец, — объявил Дэвид Карлтон, виконт Стэнфилл, секундант Холта. — Весь Лондон знает, что вы еще в жизни не промахнулись.

— Наверное, надеялся, что я выберу шпагу, — сухо заметил Холт, чем заслужил нерешительную улыбку виконта.

— Он не так себя повел. Ему следовало бы оскорбить вас так жестоко, чтобы получить вызов на дуэль. Тогда, по кодексу чести, Уикем получил бы право выбора оружия и условий.

— Вряд ли это имеет для него какое-то значение. Лучше дайте-ка мне пистолет. Ваши руки так дрожат, что того и гляди всадите в меня пулю.

Стэнфилл неохотно подчинился и, немного поколебавшись, пробормотал:

— Право, уж и не знаю, что делать: восхищаться вашей беспечностью или проклинать ее? Уикем намерен прикончить вас. И дело вовсе не в оскорбленной чести: половина Лондона переспала с Марией Уикем и беззастенчиво этим хвасталась. — Озабоченно сведя рыжеватые брови, он покачал головой и добавил: