Сердюк взял с буфета будильник и ушел. Спустя несколько минут за ним последовал и Петр.

Когда Сердюк появился у Прасоловых, связная дремала, но будить ее не пришлось. Услышав шаги, она быстро приподнялась и взглянула на вошедшего ясными, словно и не спала, глазами.

«Жизнь ведет тревожную, — отметил Сердюк, — а лицо спокойное».

— Я Сердюк, — сказал он.

— Паспорт, — потребовала связная и, надев простенькие, в железной оправе очки, тщательно рассмотрела документ, дважды сличив фотографию с оригиналом.

— Здесь вы моложе лет на десять, — сказала она, возвращая паспорт.

— Не мудрено, еще при наших снимался.

— Так вот что, Андрей Васильевич, — сказала связная, присаживаясь к столу, — документов у меня нет, записей тоже нет. У меня все тут, — показала пальцем на лоб. — Слушайте: Центральный Комитет КП(б)У и штаб партизанского движения поручают вам принять все меры, чтобы помешать пуску механического цеха.

— Я сам действую, как могу, — ответил Сердюк, оживившись: он был рад, что указания штаба совпадают с его собственными намерениями.

— Сейчас надо действовать еще активнее. Штаб считает, что лучше всего было бы взорвать электростанцию. — И она, со слов Кравченко, рассказала о заряде аммонита, замурованном в кабельном канале, рассказала подробно, словно сама там была и его видела.

— Где находится штаб? — спросил Сердюк.

Она насторожилась, глаза ее посуровели.

— Вам, пожалуй, следовало бы знать, что таких вопросов не задают, потому что на них не отвечают.

— Я и рассчитывал получить такой ответ, — усмехнулся Сердюк.

— Проверяете?

— Проверяю, — спокойно подтвердил он.

— Это неплохо.

— Вы мне вот что скажите, — сказал Сердюк, — разве это задание моего профиля? Почему бы его не выполнить группе, которая работает на заводе?

— Вы рассуждаете, как прокатчик, а не как подпольщик, — насмешливо сказала она, — хотя это, наверное, опять проверочный вопрос?

— Опять!

— Штабу неизвестно о существовании заводской группы. Товарищ Варьянов, оставленный для этой работы, — вы должны были держать с ним связь, — расстрелян в гестапо за незаконное ношение оружия. Кстати, ваши товарищи оружие с собой носят?

— Почему это вас интересует?

— Видите ли почему… Оружие часто способствует разоблачению подпольщика и редко спасает его. Вот возьмите Варьянова: его задержали случайно, по легкому подозрению, а нашли пистолет, и… он погиб. Оружие позволяет только дорого продать свою жизнь и спастись от пыток. Отсюда следует, что высшая храбрость для подпольщика — это брать с собой пистолет, лишь идя на операцию.

Выражение недоверия окончательно исчезло с лица Сердюка, и он подробно рассказал связной о Крайневе, Лобачеве, Пивоварове.

— Лобачев не наш, есть предположение, что он помешал взрыву станции. В истории с Крайневым не все ясно. — Она помолчала, раздумывая над тем, что услышала. — А как же все-таки насчет оружия?

Сердюк рассказал ей, что оружие он выдает участникам группы только тогда, когда они идут на оперативное задание.

— Ну, а теперь отчитывайтесь о работе, — потребовала связная, и интонация учительницы, спрашивающей урок у своего ученика, проскользнула в ее голосе.

Он рассказал ей все, что сделала группа.

— А какие у вас планы на дальнейшее? — осведомилась она.

— О планах я привык докладывать только после их выполнения, — замялся Сердюк.

— Теперь вам придется отказаться от этой привычки. ЦК и штаб не только дают задания и спрашивают отчет — они руководят работой групп и организаций, предупреждают ошибки и даже способствуют обмену опытом. Вот, например, обращается особое ваше внимание на людей, отпущенных гестапо на свободу. Ведь, как правило, гестаповцы освобождают только тех, кого удалось спровоцировать на работу в качестве агентов-осведомителей.

Сердюк, уже не таясь, рассказал ей все.

— Задумано очень хорошо, но пока сделано не очень много, — заключила она, внимательно его выслушав. — Вы еще не оправдываете название городского комитета, которое вам присвоили люди, но оно вас ко многому обязывает. Будьте пока хоть заводским комитетом — займитесь заводом, механическим цехом, лучше всего — выведите из строя станцию: ведь без электростанции завод не может работать ни одного дня. Если у вас мало людей, свяжитесь с другими группами, — она назвала фамилии и явки трех руководителей групп, — вам помогут и шахтеры. Эти люди привыкли отказываться от света, чтобы давать свет другим, а сейчас они отдают свои жизни, чтобы дать жизнь другим. Они очень самоотверженно работают в подполье.

Перед уходом связная договорилась с Сердюком о месте встреч — мастерская Пырина — и о пароле. Она сообщила, что устройству на работу и освобождению от мобилизации может содействовать один товарищ, служащий на бирже труда.

Только когда она надела старенькое пальто и закуталась в платок, Сердюк вспомнил ее: эта женщина вышла из кабинета Кравченко в тот вечер, когда Сердюк дожидался приема у секретаря. Она быстро прошла мимо, и он тогда не заметил ее лица.

«Вот это связная! — с восхищением думал Сердюк, возвращаясь домой. — Не связная, а настоящий инструктор, да еще какой — будто всю жизнь только этим и занималась! Да, не забыли нас, помогают, инструктируют, спрашивают, задание расширили. Значит, правильно, что я сам размахнулся широко. Теперь остается ударить». И в первый раз за все это время он радостно улыбнулся.

Очередная читка «Донецкого вестника», проводимая Сашкой во время обеденного часа, была прервана неожиданным происшествием.

В цех вошел офицер в форме СД с пятью солдатами и переводчиком. Рабочие встали.

— Кто здесь Лютов? — спросил переводчик.

— Я Лютов, — откликнулся мастер и, подбежав к группе, вытянулся в струнку.

Гитлеровец молча показал на него пальцем, и тотчас двое солдат скрутили Лютову руки и надели наручники. Остальные солдаты следили за рабочими, держа автоматы наготове.

Немцы ушли, уведя с собой мастера, который всем своим видом выражал горестное недоумение. Он решительно не понимал, откуда на него свалилась такая напасть.

— Догавкался, собака, в гестапо потащили! — злорадно произнес Луценко и, усевшись на кирпичи, полез в карман за бумагой. — Вот теперь накуримся, ребята.

Но курить пришлось еще меньше, чем раньше. Непосредственное наблюдение за бригадой взял на себя Вальский, которому немцы пообещали отдать имение в Орловской губернии, некогда принадлежавшее его отцу. Лютов кричал, ругался, но все-таки побаивался рабочих. Вальский же выслуживался, как только мог. Он по нескольку раз в день проверял работу, причем всегда появлялся оттуда, откуда его не ждали, — то из-за развалин соседней печи, то с верхней площадки, где, притаившись за колонной, наблюдал за рабочими.

Пять-шесть человек ежедневно лишались хлеба в результате его наблюдений.

Нередко появлялся Смаковский и по собственному усмотрению расправлялся с людьми. Приходил Гайс и тоже для острастки кого-нибудь наказывал.

Легче всего жилось тем, кто был занят на перестилке крыши цеха. Кровельщики с утра забирались наверх, захватив с собой несколько ведер кокса, разжигали камельки и отлеживались, попеременно отогревая бока.

Вальский на крышу лазить боялся, а придя в цех ровно в девять утра и не слыша стука инструментов, бесновался на площадке, задирая короткую, как у свиньи, шею, грозил кулаками и визжал.

«Работа» на крыше оживлялась. Кровельщики начинали энергично стучать молотками, каблуками, а кое-кто просто кулаком. Вальский успокаивался и уходил.

Своими ежедневными ябедами Вальский окончательно надоел Гайсу.

— Я не могу всех сажать в лагерь, — однажды сказал Гайс не в меру ретивому «майстеру», — должен же кто-то работать.

Вальский помчался к фон Вехтеру и пожаловался на Гайса: Гайс не поддерживает его авторитет, Гайс либеральничает с русскими рабочими.