— Какой же?— раздраженно спросил Карл. Раздражался же король не столько оттого, что его мучила рана,— физическую боль он переносил с поразительной терпеливостью,— а оттого, что уже наверное знал, что предложит сейчас Пипер.
— Третий путь, сир,— вмешался Клинкострём, сжалившись над смущением первого министра,— это переговоры о мире с царем Петром и счастливый конец этой несчастной войне!
— Несчастной! После столь славных викторий — «несчастной войне»! Нет, вы положительно безумец, Клинкострём! Назвать «несчастной» самую славную войну за всю историю Швеции!— с неожиданной горячностью выпалил вдруг Адлерфельд. После третьего стакана бургундского голос у королевского историографа заметно окреп и набрал силу.
Король взглянул на него с явным одобрением. Потом обернулся к Пиперу и грозно спросил:
— На каких же условиях мой первый министр хочет заключить мир с царем Петром?
— Да на тех же, что нам предлагали в Саксонии... — , вырвалось у Пипера.— Отдадим русским ижорские болота с их Петербургом... В конце концов, исторически это и впрямь их земли. Не так ли, господин историк? — Боясь смотреть в глаза короля, Пипер воззрился теперь на Адлерфельда.
Тот как раз приканчивал четвертый стакан бургундского.
— С точки зрения древней истории это так, граф,— протянул Адлерфельд, поеживаясь под взглядом своего непосредственного начальства,— То земли Господина Великого Новгорода. Однако, по новой истории, все выглядит иначе. То земли нашего короля, Завоеванные для Швеции его славным прадедом королем Густавом Адольфом!— Адлерфельд был доволен своей находчивостью. Ему совсем не улыбалось поссориться ни с королем, ни с его первым министром, в штате которого он числился.
И тут Карл взорвался.
— Не вы ли, граф Пипер,— сказал он таким шипящим голосом, что у дипломата холодок пробежал по коже,— насоветовали мне идти на Москву, когда рядом была Вена? Я еще не знаю, сколько английского золота осело в ваших карманах, но я не такой остолоп, как вы счи-
таете, и кое о чем догадываюсь. А теперь вдруг мир?! Когда Гилленкрок предлагал принять русские предложения в Саксонии, кто, как не вы, посоветовал мне их отклонить? А теперь мир!— Король уже кричал.— Знайте же, впереди у нас не мир, а виктория, виктория! Новая виктория над проклятыми московитами!
В палатку спешно вбежал врач:
— Господа! Вы забыли о ране его величества! Прошу вас, господа!
Пятясь задом, испуганные дипломаты вышли из королевской палатки. Адлерфельд хотел было уйти следом, но король милостиво остановил его.
— Сядьте, господин историк!— приказал он.— И возьмите из моего погребца еще одну бутылку. Я хочу прослушать вашу главу о моей победе при Клиссове!
Четыре года не был Никита в родном Новгородском полку, и за те годы в полку многое изменилось: и люди, и оружие, и порядки. Под Фрауштадтом и Ильменау, в Польше и далекой Саксонии полегли прежние товарищи Никиты, а оставшиеся в живых были рассеяны по разным ротам. Полк стал пехотным, сформирован был из остатков русского вспомогательного корпуса в Польше и прошел многие версты по чужеземным дорогам, пока во главе с Ренцелем не пробился на родину.
Только и Ренцель ныне полком уже не командовал — получил чин генерала и бригаду под свою команду. Правда, новый полковой командир был старый знакомый, тот самый капитан Бартенев, что когда-то своими советами на берегах Рейна помог полку пробиться на родину. Никита сразу узнал в полковнике своего бывшего ротного, а вот Бартенев долго всматривался в него, пока не воскликнул:
— Да никак Никита, старшой братец Романа?! То-то братец будет доволен! Высоко ныне Роман наш вознесся — командует эскадроном в лейб-регименте самого светлейшего! Эвон, вниз по реке палатки их солдат. Сходи, навести братца, а я пока поразмыслю, куда тебя определить!
Увидев Ромку, Никита невольно усмехнулся в пшеничные усы. Трудно было узнать в молодцеватом командире, грозно распекавшем перед строем нерадивого вахмистра, своего вихрастого цыгановатого братца, лазавшего в Новгороде в чужой огород за огурцами.
Краем глаза Роман заметил высокого незнакомого офицера, сердито обернулся к нему (не вылезай, мол, перед строем) и вдруг ахнул от неожиданности и с прежней своей горячностью рванулся к Никите: «Братец, приехал!» Затем остановился, как бы опомнившись, и весело скомандовал эскадрону: «Разойдись!» После чего и заключил Никиту в свои объятия.
— А я и не чаял тебя так скоро увидеть! Заезжал к Александру Даниловичу князь твой, Сонцев. Я к нему: где братец, отчего вести не шлет? Ну, Сонцев и сообщил мне о твоих приключениях. А потом письмо твое из Москвы получил!
Братья уселись возле палатки Романа, стоящей на крутом берегу Ворсклы. Отсюда вдали явственно виднелась, охваченная дымом и пламенем пожаров, осажденная Полтава.
— А у нас, братец, такие дела!— весело рассказывал Ромка,— Все скоро разрешим одним ударом! Александр Данилович давно хочет скрестить со шведом шпагу в поле, да наши немцы все осторожничают. Но сейчас сам Петр Алексеевич возглавил войско, так что жди скорой генеральной баталии!
Ромка рассуждал важно, как и все избалованные офицеры конвоя царского фаворита. Даже царя он именовал по имени-отчеству, что же говорить о разных генералах и полковниках, которым он самолично передавал грозные предписания светлейшего и видел, как они бледнеют, получив очередной разгон от всесильного князя. Никита понял, что не зря Бартенев сказал о Ромке: вознесся! Лейб-регимент Меншикова был предтечей конной гвардии — кавалергардов и конногвардейцев,—- и служить в нем означало, как и в Преображенском и Семеновском гвардейских пехотных полках, — быть в какой-то мере причастным к высшей власти.
— Значит, ты причислен к прежнему Новгородскому полку? Что ж, пойдем к Бартеневу, отобедаем, да авось узрим одного старого знакомца! — предложил Роман после первых расспросов.— Сегодня при князе дежурит второй эскадрон, так что я до позднего вечера твой!
Он привычно надел позолоченный шлем со страусовыми перьями, накинул алый плащ, натянул оленьи перчатки с широкими раструбами — сию пышную форму своим гвардейцам выбирал сам светлейший,— и этаким павлином двинулся в гости к пехоте.
Бартенев встретил братьев радушно и тут же объявил Никите, что назначен он вторым офицером при полковом знамени.
— Звание почетное, и времени свободного много. Словом, бери кисть и краски, художник, пиши баталию! Поручениями не обременю!
Никита понял, что царский денщик передал относительно него полковнику самые подробные распоряжения государя.
Офицеры весело уселись за походный стол. И тут перед изумленным Никитой выросла вдруг фигура Кирилыча в белой поварской куртке и колпаке.
— Что значит сей маскарад?— воскликнул Никита, расцеловавшись троекратно с Кирилычем.— Ты же ушел из поваров! Помнится, когда вы спасли нам с Сонцевым жизнь в корчме, ты был уже вахмистром?— принялся расспрашивать Никита своего названого дядьку.
— Был да сплыл! — мрачно ответил Кирилыч.— Не обо мне речь. Ты лучше поведай, Никита, о своих скитаниях. Ох и рад, ребятки, что мы снова вместе!— Кирилыч щедро плеснул в чарки белого вина.
Бартенев ушел по полковым делам, оставив их одних, и они снова сидели втроем, как когда-то на холме у Нередицы. Только впереди лежал теперь не Новгород, а Полтава. В сгущающейся вечерней темноте то в одном, то в другом конце города вспыхивало пламя, черноту неба прорезывали зажигательные снаряды.
— Стреляют теперь шведы редко,— сказал Роман.— Так, для острастки! А месяц назад, почитай, из всех пушек палили! Но и наши из Полтавы не отвечают,— боимся, что и у них порох вышел. Я наособицу страшусь: а ну возьмет швед Полтаву, а там ведь моя Марийка!
Роман раскурил трубку, пустил дымок.
— Куришь?— удивился Никита, ранее не знавший за братом такой привычки.
— В Библии сказано: Товий дымом сим отгонял демона. И демон испугался и бежал в верхние страны Египта, и там связал его ангел! — рассмеялся Роман,— Ты, брательник, лучше Кирилыча расспроси, как он под Лесной отличился и как из вахмистров в повара попал.
