Мужчины тоже видели плюсы в «заказе» по фотографии понравившихся женщин. Причем предполагалось полное соответствие реальности изображению на фото – иначе хозяек домов свиданий ждал большой скандал. А этого они боялись пуще огня.

Вообще, предпринимательницы подобного толка старались поддерживать связь друг с другом, не раскрывая своих секретов, приятельствовали, а иногда, как и в любом деловом партнерстве, проявляли взаимовыручку. Это случалось, когда уж очень досаждали поборы и придирки вездесущей полиции, или надо было уладить конфликт с недовольным клиентом, или если хозяйки становились объектом шантажа. А иногда держательницы салонов просто-напросто обменивались красавицами или занимали их на время друг у друга. Ведь этого товара в преизбытке никогда не водилось: обновить «колоду карт», то есть состав «камелий», было делом деликатным и хлопотным. Но без этого не обойтись, поскольку новая прелестница была приманкой для клиентов и сулила финансовый успех предприятию.

И Шарлотта Федоровна не знала покоя. Она взяла за правило в качестве моциона прохаживаться по самым оживленным улицам города. Ее часто можно было встретить в местах гуляний, ярмарок, праздничных базаров, привлекавших множество людей, среди которых большинство составляли женщины.

Шарлотта Федоровна присматривалась к ним. Глаз выбирал молодых, хорошеньких, с ладными фигурами. Опыт позволял ей моментально отличать дам из общества и обходить их стороной. Не они ее интересовали, а те, что были попроще, чья манера поведения, взгляд, одежда ясно показывали, что женщина не при больших деньгах, что пришла она сюда без спутника, но в надежде обрести его благодаря нечаянному знакомству. Шарлотта Федоровна научилась с полувзгляда понимать эти намерения. И тут уж она не тушевалась – заводила разговор, начиная с какого-нибудь пустяка, словно крошечным крючком цепляла ниточку, потянув за которую можно узнать многое, и действовала решительно, наверняка.

– Будь я мужчиной, тут же похитила бы вас, – говорила она, к примеру, какой-нибудь славненькой незнакомке. – Так бы схватила, бросила в коляску и куда-нибудь во дворец: проси, что хочешь, бери – все твое.

– Ах, мадам, вы шутите! Нынче кавалеры интерес имеют к тем, у кого деньги водятся. Я, не смотрите, что молода, два года как вдова, и вот – никого...

Другой даме, которая жаловалась, что муж каждую копейку учитывает, Шарлотта Федоровна, напустив на себя строгость, по-матерински выговаривала:

– Не верю вам, прелестное дитя! Ибо женщина сколь-нибудь умная – а вы умны, это видно – не может смириться с таким жалким состоянием. К чему вы мне, которая годится вам в матери, рассказываете эти сказки? Я знаю мужчин, для которых слово красивой дамы – закон. Они и рады бы выполнять ее прихоти, но оглянитесь, много ли вы видите достойных их щедрости женщин? Я не имею, сударыня, в виду вас. Вы – исключение.

Или:

– Боже, я женщина и все же не могла пройти мимо. Тысячу извинений. Мой брат был художником. Он говорил мне, что такая наружность, как у вас, – чрезвычайная редкость. Вы не итальянка? Вы так и проситесь на портрет! Что? Это дорого? Да что для вас может быть дорого? Вы должны получить еще кучу денег за удовольствие вас рисовать!

Далеко не всегда рыбка ловилась на крючок – бывало, что и срывалась: новая знакомая, приняв приглашение посетить Шарлотту Федоровну, в последний момент все же распознавала истинный смысл затеянного ею. Кто с негодованием, кто со смущением предпочитал ретироваться. Шарлотта Федоровна всегда старалась смягчить ситуацию и даже не обижалась на резкие слова в свой адрес. «Ничего, ничего, мое сокровище, – улыбаясь и покачивая головой в седеющих буклях, думала она. – Может статься, что ты еще вспомнишь мой адрес». И действительно, так бывало. Попав в безвыходное положение, какая-нибудь расточительная красавица стучалась к ней и, подрастеряв прежний апломб, лепетала о своих затруднениях, просила помочь «только один разочек». Шарлотта Федоровна не помнила зла и помогала.

По весне настроение у Любови Ивановны сделалось еще хуже. На улицах появилось много молодых, нарядно одетых женщин. Просохшие тротуары давали им возможность щеголять в изящной обуви, перышки на затейливых шляпках, казалось, трепетали от восторженных взглядов сопровождавших их кавалеров. Любовь Ивановна в своих растоптанных башмаках и выцветшей бархатной мантилье хорошо понимала, как жалко выглядит среди этой нарядной публики.

Прогуливаясь по Невскому проспекту и заметив даму, выпорхнувшую из кареты, она нарочно отводила взгляд, чтобы лишний раз не терзать себя свидетельством женского преуспевания. Любовь Ивановна отворачивалась к сияющим витринам с модными нарядами, в которых, увы, как в зеркале, были видны все изъяны ее туалета.

Однажды в отражении витрины она увидела высокого господина, который стоял неподалеку. Поигрывая тростью, он разглядывал выставленные за стеклом наряды и, наконец, приподняв цилиндр, обратился к Любови Ивановне. Она узнала, что элегантный незнакомец совершенно сбит с толку просьбой сестры из Нижнего Новгорода купить ей шляпку, а потому осмелился просить совета у такой красивой дамы, как она, которая, безусловно, знает в этом толк. «Тысяча извинений!» – прибавил господин, назвав свое имя и присовокупив к тому же, что его волжская флотилия не доставляет ему и малой толики таких трудностей, как выбор подарков для родственников.

Кука Любови Ивановны уже сжимала визитку с золотым обрезом, но она даже не заглянула в нее, всецело доверяясь своему собственному чутью.

В магазине волгарь с помощью прелестной спутницы решил все мучившие его сомнения, и два приказчика отнесли в его экипаж целую груду коробок и свертков.

...Обед в ресторане Кюба был изыскан, а номер в четыре комнаты с окнами на Мойку в Демутовом трактире исключительно элегантен.

– Я знаю, что в городе есть более шикарные апартаменты, но всегда останавливаюсь здесь, поминая в душе незабвенного Пушкина, – прочувствованно говорил новый знакомый госпожи Голубцовой, сидя с бокалом шампанского на ковре возле огромной кровати, где ей было так тепло и уютно.

– Да уж... – задумчиво отозвалась Любовь Ивановна, подперев рукой головку с растрепавшейся косой. – Он и сам, я слышала, тут жил, и жену после свадьбы сюда привез: первой красавицей Петербурга стала.

– Теперь, я думаю, это место по праву принадлежит вам, – галантно отозвался владелец флотилии.

...В этот вечер Любовь Ивановна, дыша шампанским и с загадочным блеском в глазах, вернулась домой поздно. В ее руке болталась круглая коробка с модной шляпкой. Какое счастье, что брата не было дома: он предупредил, что приглашен в Полюстрово на писательскую пятницу, а это означало, что ранее воскресенья его и ждать нечего.

Женщина, нанятая присматривать за сыном Любови Ивановны, была недовольна задержкой хозяйки, но, получив жалованье, которое давно не могла вытребовать, без лишних слов удалилась.

Любовь же Ивановна села на диван и принялась пересчитывать кредитки, переданные ей при прощании смущенным волгарем.

Как ей повезло, что этот человек приезжий! Был – и нет его. Словно все случилось во сне, и лишь эти, очень нужные деньги оставались счастливой явью.

Слишком взволнованная, чтобы улечься спать, Любовь Ивановна сдернула с коробки муаровую ленту и, бросив на пол шуршащую розовую бумагу, со шляпкой в руках поспешила к зеркалу.

Как ловко пристроился на ее голове этот маленький пустячок – кусочек фетра с битой крапинками темно-синего бархата вуалеткой! Сквозь нее проглядывало бледное нежное лицо – Любовь Ивановна залюбовалась собой.

Потом она долго не могла заснуть, перебирала в памяти все подробности прошедшего дня, обдумывала их и в конце концов пришла к выводу: как раз было бы неплохо, чтобы этот славный знакомый с его флотилией оказался человеком не пришлым, а петербуржцем. Время от времени они могли бы встречаться в такой милой и приятной обстановке, как сегодня. Но если этому не дано случиться, то все равно хорошо: маленькое, неожиданное приключение словно пробило брешь в глухой стене ее беспросветного существования. Нет уж, теперь она знает, в каком направлении следует действовать.