Скоро она снова пришла и сообщила, что решила разделить судьбу своего народа и пойдет на место последнего сбора евреев у здания СД (у аптеки напротив входа в б[ывший] дом НКВД). Сколько я ни упрашивал, ни умолял отправиться пешком в ст[аницу] Барсуковскую и там, переправясь через Кубань, пройти еще пешком 20 верст от станции Богословской в Казьминку, она наотрез отказалась. Попросила на прощание перевести ее через дорогу и открыть перед ней дверь, чтобы она вошла в здание, не подав виду, что у нее от страха подгибаются ноги. Я шел с ней, держа ее под руку, под знаком зловещего черепа на фуражке свирепого верзилы шарфюрера СС, сопровождавшего, как Харон, в ад еще живых, трепетно дрожащих людей в мертвые подвалы СД для погрузки в последний рейс… Самое ужасное, что уже в ноябре произошло поражение немецкой армии в Сталинграде, повлекшее уход войск Клейста с Кавказа. Бедной Тамаре не пришлось бы долго томиться в Казьминке, последуй только она моему настоятельному требованию.
Весной 1945 года по пути к собственной Голгофе — в Лиенце на Драве я встретил случайно земляка-казьминца и от него узнал, что за всю оккупацию они у себя так и не увидели живого немца! Тамаре Гансбург, следовательно, ничто не грозило, доберись она, пройдя пешком 60 км от Ставрополя до Казьминки. Последний ее взгляд кролика, идущего покорно в пасть удаву, до сих пор считаю мучительнейшим эпизодом моей жизни! Зрелище легендарного, прикованного к скале Эльбруса Прометея, которого клевал хищный орел, не давая покоя, видится еще и теперь по прошествии полувека этих событий! Вот так и на приют альпинистов — метеостанцию на Эльбрусе — неожиданно явились солдаты горного корпуса «Эдельвейс» и попросили ее персонал немедленно покинуть занимаемое ими помещение. И они, бросив все, в чем были, пошли, обходя зияющие трещины, вниз, слепо и безоговорочно подчинившись чужим солдатам с автоматами в руках…
Однажды на улицах города вдруг заиграл духовой оркестр. За ним к вокзалу шагала гражданская публика. Преобладала молодежь с заплечными мешками и с сумками в руках. Их сопровождали сумрачные и озабоченные родители, родственники и приятели. Толпа направлялась к вокзалу к поезду, состоявшему из десятка стареньких пассажирских вагонов. После погрузки состоялся краткий митинг. Событие оказалось необычным. Это ехала ставропольская молодежь, согласившаяся добровольно завербоваться на работу в Германию. Многие юноши и девушки решились сделать крутой поворот в судьбе, познакомиться с Германией в трудные годы войны. Такой эшелон был в те дни отправлен и из Минеральных Вод. Они не попадали в категорию мобилизованных остарбайтеров, обязанных носить на себе знак OST, а устраивались на работу через биржи труда и получали продукты по карточкам наравне с другими иностранными рабочими, которых в ту пору в Германии было множество. Мы мало что знаем, как проходила их жизнь в этой стране в годы войны. Часть вернулась в 1945 году в общем потоке репатриантов. Кто-то погиб в самой Германии под градом бомб, сбрасываемых авиацией США и Англии. Кто-то, вернувшись в Россию, попал на восстановление разрушенных в войну заводов, фабрик, шахт, где жизнь в послевоенный период отнюдь не была сладкой. Перед кем-то открылись и двери «Архипелага ГУЛАГ»…
Мне удалось в Пятигорске познакомиться с одной девушкой, благополучно вернувшейся домой. Ей посчастливилось работать горничной в одной немецкой семье, у хороших людей, относившихся к ней, как к родной. Вопреки привычному стереотипному советскому мышлению об ужасах жизни «не у нас», она с радостью вспоминала так называемые «годы фашистской неволи». Здесь же ее жизнь не сложилась, ее ждали тоска, одиночество, постылая работа с мизерной зарплатой, выплата займов, унылое существование. Мальчики ее юности не вернулись с войны, и она тоже оказалась в числе миллионов русских женщин, обреченных на безбрачие. Не лучше, наверно, оказалась судьба тех молодых ставропольцев, которые осенью 1942 года отважились поехать в дальний путь из своего города. Повезло лишь тем, кто уцелел в войну, остался после нее на «гнилом капиталистическом Западе», женившись на иностранцах, не отягощая себя ностальгической тоской по родине…[635] Пошли им, Господь, радостной жизни в свободных от ига КПСС и КГБ европейских странах!
Неожиданно в один из сентябрьских дней в городе появилось множество съехавшихся со всего Северного Кавказа казаков в черкесках, бурках с башлыками. Это были делегаты казаков Кубани, которых германское командование созвало в бывшем военном центре Предкавказья — Ставрополе, новом административном центре обширного края. Немцы созвали такое совещание для обсуждения нового аграрного закона[636]. Жители города смотрели во все глаза на непривычное зрелище. Настоящие казаки разгуливали по бульвару, разглядывая город! Совещание проходило в зимнем театре (б[ывшем] Меснянкина) и ставило целью провести достойным образом осеннюю посевную кампанию. По злой иронии собирать урожай снова пришлось летом 1943 года прежнему корпусу секретарей райкомов, директоров совхозов и председателей колхозов. В сиянии зажженных свечей блистало убранство банкетного зала со всей старинной сервировкой, привезенной из рейха штабом армейской группы «А». Увы, с поражением армий Паулюса[637] и Гота[638] в битве за Сталинград все планы о введении нового аграрного закона на Кавказе так и остались на бумаге!
В те же дни произошел еще один значительный эпизод в жизни Ставрополя — открытие сельскохозяйственного института. Фактически это возобновилась деятельность ранее существовавшего с 1930 года агропедагогического института. Был произведен набор студентов на 1-й курс, для ведения учебных занятий подобрали преподавателей из тех, кто не отправился в эвакуацию. Занятия велись не в б[ывшем] епархиальном училище, а в здании б[ывшей] учительской семинарии — напротив. Открытием сельскохозяйственного института немцы подчеркнули роль агрономии и профессии ученого агронома в будущем экономическом развитии Северного Кавказа. На митинге, посвященном торжеству, выступил ректор института А. Флоренс[639] и новые молодые студенты. Но им тоже предстояло проучиться лишь один семестр, а дальше деятельность нового института прервалась. С уходом немцев карающая рука органов обрушилась на головы преподавателей, а юношей-студентов в качестве трофейных солдат забрали в армию, где из них мало кто выжил и дождался «Дня победы»… «Их имена Господи веси»…
С давних пор в Ставрополе газовые скважины установили несколько выходов природного газа, но пользовались им лишь на пивоваренном заводе Груби, да на кухнях одного-двух ресторанов. О применении газа в энергетических целях не было и речи, возможно, из-за отсутствия специального оборудования для этой цели. Между тем город тонул во тьме, электрическое освещение горело лишь в центре города, так как не хватало мощностей небольшой электростанции, работавшей на Кафедральной горе на привозном жидком топливе. Немцы, вопреки сложившемуся о них мнению, первыми позаботились об устройстве газовой электростанции. Ее неожиданно начали строить на Ярмарочной площади, неподалеку от ж[елезно]д[орожного] вокзала. На выбранном месте проложили к месторождению газовые трубы, установили привезенное из Германии оборудование газовой станции мощностью до 1000 киловатт. О ее пуске сообщили в газете, благодаря ей резко сокращался дефицит осветительной энергии, она внесла свой вклад в освещение города. На собрании рабочих б[ывшего] завода Шмидта немецкие офицеры экономической службы, говоря о перспективах экономического возрождения города, привели как пример своей заботы о населении города и довольно быстрое возведение первой в стране электростанции, работавшей на местном природном газе. Неизвестно лишь, что сделали немцы с электростанцией, покидая город: то ли демонтировали оборудование ее и увезли с собой, то ли попросту взорвали. Это, было, конечно, проще[640].
