Из.

17. [неразб.] 44

Румынская оккупация области между Бугом и Днестром в 1941–1944 годах и ее политические и экономические черты[445]

Область, находившаяся между Днестром и Бугом, была оккупирована румынской армией в 1941 году[446]. Еще до исхода войны эта провинция[447] во главе с главным городом Одессой вошла в состав Румынского королевства под названием Транснистрия (в переводе с румынского это означает «Заднестровье»). Транснистрия являлась, т[аким] о[бразом], подарком Гитлера маршалу Антонеску[448] за утрату Трансильвании, переданной румынами Венгрии[449], и Добруджи[450], уступленной Болгарии.

Аннексию Транснистрии румынские государствоведы пытались оправдать, как это ни кажется парадоксальным, ссылкой на «мудрую» конституцию Сталина, признавшую существование «Молдавской республики»[451], т. е. наличие провинции за Днестром с коренным румынским населением. Не обошлось, конечно, и без «исторических экскурсов». Нашлись «историки» вроде академика Чебана[452], утверждавшего на основании «исторических» памятников, что Транснистрия входила «когда-то» в «Молдавское княжество» (?). Однако не все румынские политические деятели оправдывали правительственную точку зрения. [Некоторые], напротив, резко осуждали аннексию Транснистрии. Во главе последних стоял лидер Национал-царенистской (крестьянской) партии Юлий Маниу[453], резко критиковавший действия правительства маршала Антонеску. Однажды на собрании Ю. Маниу бросил фразу: «Румынам вообще не везет с “трансами” (намек на потерю Трансильвании), а за Транснистрию мы все поплатимся своими головами!» И действительно, Ю. Маниу поплатился. Он был отправлен в кацет и просидел там до переворота в Румынии[454]. Затем он был избран вице-председателем Совета министров, а потом коммунистическое правительство Петра Гроза[455] снова отправило его в кацет, где он и умер от истощения в возрасте 72 лет.

Однако признание Транснистрии частью Румынского королевства пошло на пользу (тоже как будто парадокс) туземному, т. е. бывшему советскому, населению. Румынские оккупанты чувствовали себя, так сказать, стабильными хозяевами и, не в пример гитлеровским пришельцам, не разоряли хищнически занятой области, но напротив — стремились всячески восстановить ее хозяйство и т[аким] о[бразом] поднять экономические ресурсы населения. Такое решение далось не сразу, и осуществление его обошлось не без внутренней борьбы среди самих оккупантов. Часть высшей администрации яркой нацистско-гитлеровской ориентации, вроде директора пропаганды профессора] Херсени[456] и некоторых военных, считала себя «победительницей», а население — «завоеванным», называя его с пренебрежением «локальнич» («локальници» — туземцы, т. е. почти то же, что гитлеровские «остовцы»). Напротив, другая часть высшей администрации придерживалась противоположной точки зрения, а именно: родившиеся в Транснистрии суть румынские граждане — «ромынь транснистриень» («романи транснистриени»), и [они] не «завоеваны», а освобождены и поэтому должны пользоваться правами наравне со всеми румынами. Эту группу составляли главным образом бессарабцы во главе с известным политическим деятелем Германом Пынтя[457], назначенным на пост городского головы Одессы. Профессор] Алексиану[458], губернатор Транснистрии (сам уроженец Буковины), поддержал, если не официально-декларативно, то, во всяком случае, фактически, бессарабскую группу. В этой поддержке основную роль, конечно, сыграли успехи по восстановлению городского хозяйства, достигнутые Г. Пынтя и его сотрудниками и оказавшиеся возможными лишь при правильном политическом курсе по отношению к местному населению.

Перейдем к населению. Население, конечно, меньше всего интересовалось проблемой Транснистрии. Его лозунгом, как и всякого подсоветского гражданина, было: «Мы хотим жить», т. е. жить сытыми и свободными. Эту психологию учла бессарабская группа. Оно и понятно, т. к. в большинстве случаев бессарабцы — люди русской культуры. Без сотрудничества, поддержки и труда самого населения ничего не восстановишь — это было ясно и бессарабцам. Поэтому методы принудительного «сталинского» труда и «стахановщины»[459], равно как и методы «остовского» труда[460] по рецептам Гитлера, были администрацией Транснистрии признаны негодными.

Нормальная жизнь в Транснистрии восстанавливалась постепенно. Слишком тяжелое наследство оставили бывшие хозяева. Одесские городские предприятия, как-то: водопровод, электрическая станция и мн[огие] др[угие] — были взорваны. Продовольственные склады повсюду сожжены. Подъездные пути испорчены. В порту царил хаос, во входах в гавань торчали мачты затопленных пароходов. Некоторые здания были ликвидированы и взорвались при участии «пятой колонны»[461]. Самым ужасным был взрыв (22 октября 1941 года) бывшего здания НКВД, в котором происходило заседание смешанного германско-румынского военного совета. Почти все участники совещания погибли, а за совершенное злодеяние ответило много ни в чем не повинных людей, которых расстреляли только потому, что они находились возле здания[462]. На фоне этой ужасной декорации население голодало и холодало, но терпеливо ожидало наступления лучших времен. «Эпоха военного коммунизма» — так окрестили одесситы первые месяцы хозяйничанья оккупантов — пройдет, и настанут лучшие времена. Приходится удивляться, сколько терпения и такта было проявлено со стороны местного населения. И оно в своей надежде на лучшее не ошиблось. Румыны не вывозили, а ввозили продукты питания.

В первую очередь румынами были отремонтированы церкви, а на колокольнях водружены колокола[463]. Этим самым подчеркивалась идея «крестового похода против коммунизма», как называли официально румыны войну с СССР. Затем начались другие работы по восстановлению городских предприятий. Сначала рабочие, а потом и крестьяне Транснистрии без всякого принуждения со стороны администрации начали охотно и интенсивно работать, потому что увидали, что работа оправдывается. Заработной платы, варьировавшейся от 4 до 7 марок в день при 8-часовом рабочем дне, хватало на жизнь. Городской и сельской администрацией была организована сеть кооперативов, в которых можно было получить по карточкам паек. Этот паек был вполне достаточен. Он во много раз был больше немецкого пайка в Германии, не говоря [уже] об «остовском» или советском. Укажу, на одного рабочего полагалось в один месяц: жиров — 1/2 кг (сливочного масла или свиного смальца) и 1 литр масла постного; сахару — 2 кг; по несколько кг белой муки, макарон и круп (в среднем 5–6 кг); 2 кг мяса; 1/2 литра водки и 300 штук папирос; хлеба — по 1 кг в день. Интересно отметить, что наряду с правительственными кооперативами новой властью была объявлена свобода торговли. И всякий желающий в городской управе или сельской коммуне мог получить «лиценцу»[464] на открытие торгового заведения. В эту тяжелую эпоху военного времени, эпоху доктрин автаркии и полицейско-экономических ограничений одесское городское самоуправление, а вслед за ним и все прочие учреждения Транснистрии не побоялись бросить лозунг свободолюбивых физиократов: «Laissez faire — laissez passer». И они не ошиблись — население не нужно было кормить. Оно само кормилось.