«Тут одной зеленки копен полтораста будет, — дивился он про себя. — Да-а, уродились ноне хлеба, слава те господи!»

Завидев хозяина, поденщики приостановили работу, окружили его. Антон первый осведомился, правду ли сказала Настасья насчет прибавки.

— Правду, ребятушки, правду, — отечески ласково улыбаясь, кивнул Савва Саввич. — Я сам ей так велел, только вы уж, ребятушки, тово… старайтесь.

В ответ нестройный гул:

— И то стараемся…

— На совесть робим.

— Бабы вон на круг по десять суслонов нажинают, это как?

— Старайтесь, ребятушки, старайтесь.

«Оно вроде и верно робить-то лучше стали, — уже по дороге к дому думал Савва Саввич. — Пожалуй что из Насти может выйти хозяйка. Только вот характер-то у нее дурной. Ну да ничего, только бы этого варнака черт унес на службу, без него-то она присмиреет».

Настоящий разговор произошел у Насти с Семеном вечером, когда в доме все улеглись спать. Настя, сидела в своей комнате на дивване. В окно ей были видны край темно-синего небосклона, мерцающие на нем звезды, зубчатая линия гор и узенькая полоска догорающей зари. Семен, в одном белье, босиком, подошел к ней от кровати, сел рядом.

— Настюша… — робко заговорил он, пытаясь взять ее за руку.

Настя быстро, словно руки ее коснулась крапива, отдернула руку:

— Отстань!

— Настюша… — жалобно пролепетал Семен. — Что это с тобой?

— Вот что! — Настя резко повернулась к Семену лицом и тоном, не допускающим возражений, выпалила: — Ухожу от тебя совсем. Не Желаю больше… хватит!

— Как это совсем? — испуганно переспросил Семен. — Что ты, бог с тобой, ведь мы же с тобой повенчаны. Законные муж и жена, да ведь это… господи!

— Повенчаны! Обманули меня, дурочку полоумную, и радехоньки. А я теперь по-своему поверну, поумнела.

— Бож-же ты мой, — всплеснул руками Семен и голосом, полным отчаяния и мольбы, продолжал: — Настюша, опомнись, что ты, милая! Али недовольна чем? Скажи, и все тебе будет. Ведь жили же мы с тобой, господи, за что же ты меня губишь? Или другого нашла, Настюша-а-а?..

И, упав на колени перед Настей, он уткнулся головой в ее ноги, заплакал, как малый ребенок. В этот момент Насте стало жалко его, такого беспомощного, глубоко несчастного, обиженного судьбой. Но это длилось не более минуты. Уж слишком много причинил ей страданий этот маленький человечек, обманом заманивший ее к себе, вставший поперек жизненного пути. В душе Насти еще сильней закипела обида. С презрением глядя на тщедушную фигурку, ненавистного мужа, она разила его словами, как клинком, без всякой пощады:

— Хватит! Распустил нюни-то, обманщик проклятый. Меня этим не разжалобишь. Интересуешься, кого нашла? Степана Швалова, вот кого.

Позднее Настя и сама удивлялась, как это она так быстро сообразила обмануть Семена. Конечно, иначе она и не могла поступить. Сказать ему всю правду, раскрыть свою тайну она не решилась бы ни за что на свете.

— Так вот оно что-о… — Семен медленно поднялся с колен и, задыхаясь от внезапно, охватившей его злобы, прохрипел: — Степана? Ах ты, сука поблудная!..

— Ты меня не сучи, — повысила голос Настя, — а то я тебе покажу суку, выползок гадючий!

— Я т-тебя… — Семен метнулся к двери, но тут же повернул обратно и, натыкаясь на стулья, на спинку кровати, заметался по спальне. — Я с тобой… убью проклятую!.. Где у меня… дробовик? Сейчас…

Настя стремительно поднялась с дивана, на ходу подсучивая рукава кофты, грудью двинулась на Семена:

— Убивать? А ну-ка… попробуй.

— Подожди, подожди, господи боже мой!.. — Пятясь от Насти, Семен уперся горбом в стену, защищаясь, вытянул руки вперед.

— Эх ты-ы, убивец! — презрительно, сквозь зубы процедила Настя. — Чья-нибудь корова-то мычала б, а уж твоя бы молчала. Нос у тебя не дорос убивать меня.

И, махнув на него рукой, отошла, села на диван.

Всю эту ночь Семен не спал, не дал уснуть и Насте. Он то ругался до хрипоты, грозился убить, то плакал, валяясь в ногах, просил прощения, умолял не уходить от него, но Настя твердо стояла на своем. Уже забрезжил рассвет, когда наконец утомленный Семен повалился на кровать, всхлипывая, уткнулся головой в подушку и вскоре же заснул.

Посидев еще немного, Настя поднялась с дивана, тихонько вышла на веранду. Светало. Пели петухи. Из трубы зимовья тоненькой струйкой курился дымок. Матрена и поденщица в белом платке, гремя ведрами, прошли во двор доить коров. Настя зашла в зимовье, легла на голые нары, подложив под голову Матренину куртку, и, как в воду головой, окунулась в сон.

Проснулась она, когда уже взошло солнце. Матрена хлопотала в кути, готовила завтрак, около печки весело пофыркивал самовар. Заметив, что молодая хозяйка проснулась, Матрена повернулась к ней осведомилась:

— Ты по что же. Федоровна, спать вздумала на голых досках, аль надоели перины-то?

— Плохо спала ночесь, — Настя поднялась, громко зевнув, потянулась. — Обратно собралась ехать на заимку, да вот зашла к тебе, прилегла и сразу уснула.

Наскоро умывшись, Настя позавтракала с Матреной, разыскала в завозне Егорово форменное седло, оседлала иноходца. Убавив стремена, она ловко, по-мужски, вскочила в седло, тронула иноходца к открытой калитке. И тут на веранде показался Семен. Увидев Настю верхом на лошади, Семен торопливо сбежал с веранды, загородив ей дорогу, схватил иноходца за повод. Он был в галошах на босу ногу, как видно, только что встал с постели, в брезентовом, до самых пяток плаще и без фуражки, на тыквообразной голове его клочьями топорщились рыжие волосенки.

— Настюша, куда же ты в эдакую рань? — В голосе его звучали нотки отчаяния и мольбы. — Останься, Настюша, поговорим.

— Хватит, наговорились.

— Значит, к нему едешь, к Степану?

Настя невольно улыбнулась, оправляя юбку, натянула ее на оголенное колено.

— Степан уж скоро год как на службу ушел. На заимку поеду. Все равно жить где-то надо, вот и хочу проработать у вас зиму, а там будет видно. Отпусти коня.

— Настюша! — синие глазки Семена загорелись надеждой, — Может, одумаешься, а? Я сегодня же к тебе приеду.

— Нет, нет, и не думай даже, себе хуже сделаешь.

— Настюша-а!..

— Если вздумаешь приезжать туда, то и с заимки уеду. Имей в виду.

Настя взмахнула нагайкой, иноходец под ней загорячился, чуть не смяв Семена, вырвал из рук его повод, вынес хозяйку за ворота. Дав коню полную волю, обгоняя телеги сельчан, Настя помчалась улицей, чувствуя на себе взгляд Семена.

Тревожно было в этот день в доме Пантелеевых. Узнав о разрыве, происшедшем у Семена с Настей, старики всполошились не на шутку, но горе свое переживали по-разному. Макаровна сразу же ударилась в слезы. Савва внешне казался спокойным. Хитрый старик хорошо знал истинную причину этого происшествия. Он был уверен, что Настя не уйдет от них, что после того как Егора призовут на службу, она поневоле вернется в дом, так как ей некуда деваться.

— Никуда она не уйдет, — утешал он Макаровну. — Это она, тово… на пушку берет Семена. Кому она нужна от живого-то мужа? Пусть поживет покамест на заимке, она там за хозяйку теперь. Зиму проработает на заимке, а к весне видно будет. Семена надо будет по-настоящему приняться лечить, это много значит.

— За Марфой надо спосылать:

— Пошлю, надо с ней потолковать — от Лукича пользы как от быка молока.

А Марфа, словно чутьем угадав поживу, сама появилась у них в этот же день. Приход ее был как нельзя кстати, поэтому Савва Саввич принял Марфу отменно ласково.

— Сватья Марфа! — воскликнул он, поднимаясь навстречу сметливой пройдохе. — Здравствуй, голубушка моя, здравствуй!

— Здравствуйте, дорогие! — Марфа перекрестилась на иконы, за руку, с поклоном поздоровалась с хозяином, трижды облобызала Макаровну. — Насилу собралась к вам. Да ты чегой-то вроде опечалена, Макарьевна, чем-то? И личико у тебя заплакано, уж не захворала ли, часом?

— Ох, не говори, сватья.

— Уж не беда ли какая?