— Мне кажется, ничего такого, что могло броситься в глаза другим, и не произошло.

— Вот как? Но ведь ты весь вечер танцевал с кем попало, только не со мной. Этого разве не достаточно?

О том, что сама она весь вечер танцевала с другими, она умолчала.

— Хм… да… Тогда я действительно совершил ошибку. Одному богу известно, можно ли ее теперь исправить.

— Что было, то было… и быльем поросло. Но, должна я сказать, все могло быть лучше.

— Кто такой этот Паэглис? — поинтересовался Илмар.

— Товарищ Алберта по институту. О том, что тебе надо было сходить на пляж, я ничего не говорю — но почему ты потом вдруг помчался на поезд?

— Его отец не директор банка?

— Не знаю. Меня это ничуть не интересует. Твоя макака удрала, мы уже дали объявление в газеты. А попугай готов молоть чепуху с утра до вечера. Мы прозвали его Коко, принц Коко — правда, славное имя?

— Я его звал Полли.

— Как? Так он что — дама?

— А кто его знает. Бывало с ним такое — снесет несколько яичек, но не в этом главное. Когда он заканчивает факультет и на кого учится?

— Ты о ком это?

— Мы же говорили о Паэглисе.

— Ах, да, верно. Он уже на третьем курсе. Кажется, на механическом.

— Так он там учится механически? Да, способ отменный. Такие люди в жизни продвигаются быстро. Фул спиид форвард! Такую у нас на флоте подают команду, и судно сразу набирает ход.

— Похоже, Паэглис тебя раздражает. Должна тебе сказать, что он не бог весть что, но уж что касается воспитанности или вкуса — он безупречен.

— Канцелярской ручкой и карандашом можно натереть мозоль на среднем пальце правой руки. А у моряков краснеют руки и лица. Вода и ветер не красят. И если у кого отец директор банка, то эти мозоли не надолго, потому что он скоро получит такую должность, на которой писать за него будут другие, — он знай только подписывай. А вот капитаном редко кто становится до тридцати пяти лет. И не многие штурманы могут содержать жену в приличном достатке.

Илмар перестал грызть орехи и поднялся.

— Ты уже уходишь? — безразличным тоном спросила Анда.

— У Паэглиса сегодня именины.

— Ты что, тоже приглашен?

— Нет, но я подумал, тебе пора собираться. Когда вы отправляетесь в Финляндию?

Анда покраснела.

— Я еще точно не знаю, поеду ли с ними. Но, конечно, если тебя ждут, я задерживать не стану. Ты не зайдешь как-нибудь вечерком, когда у тебя будет больше времени? Через несколько дней я уеду на взморье и буду там безвыездно.

— У меня сейчас очень много дел.

— Сегодня вечером тоже?

— И сегодня тоже.

— Завтра, послезавтра, всегда?.. Ты никогда не сможешь придти?

— Боюсь, что не смогу.

— А если я попрошу рассказать, что у тебя за дела?

— Чрезвычайно важные и неотложные. Во имя возвышенной идеи. Это все, что могу тебе сказать.

— Да, теперь вижу, что я для тебя — ничто… Раз ты не можешь быть со мной искренним.

Искренность — да знает ли она, что это такое? Этак любая женщина может потребовать полной откровенности от мужчины, которого любит или воображает, будто любит. Но не всякий раз можно этого требовать.

Анда была обижена и погрустнела. Как видно, крупица настоящего тепла скрывалась в ее кукольном сердце, и уловив это, Илмар задался вопросом: ради всего этого мрачного дела стоит ли упускать свое счастье? Но не знал, как на него ответить. Точно так же он не знал ответа и на другой вопрос: в Анде ли его счастье? Он что-то себе нафантазировал, несколько лет даже верил в это, но теперь начал сомневаться. Ведь подчас его охватывала даже неприязнь к Анде, она казалась ему мелким, эгоистичным, избалованным существом. А баловать ее дальше он не испытывал ни малейшей охоты. В этом преуспели ее семья, молодые поклонники и вообще их общество. Немного тепла и участия — вот и все, что он мог ей предоставить. Навряд ли ей этого хватило бы.

Так он и ушел — недовольный собой, но особенно и не переживая. Легкое уныние покинуло его, как только он оказался на улице. Вроде бы и воздух тут гораздо лучше, чем в той комнате с мягкой мебелью. Незнакомые люди, что шли мимо своим путем, его не волновали, не тревожили, не беспокоили. И это было самое лучшее, что человек иногда может желать.

Илмар не опоздал, он, как обычно, пришел вовремя. Только он собрался отворить калитку, из подъезда дома вышел молодой, неброско одетый мужчина. Завидев Илмара, он принялся ощупывать свои карманы, но не найдя то, что искал, торопливо поклонился Илмару.

— Простите, сударь. Не найдется ли у вас спичек?

Покуда Илмар доставал коробок, незнакомец взглянул на окно второго этажа и, как бы что-то уточняя, подмигнул. Затем пристально посмотрел на Илмара, закурил папиросу и с благодарной улыбкой возвратил спички.

— Премного благодарен, сударь.

Илмар обратил внимание на синеватый шрам над правым уголком рта незнакомца, в остальном же его лицо было лишено каких-либо характерных черт — такие лица скоро забываются. Но это лицо Илмару надо было запомнить — сигнализация глазами не осталась незамеченной, хоть проделана была весьма ловко.

«Отныне конец моим свободным передвижениям, — подумал Илмар. — За каждым шагом теперь следят, к словам прислушиваются, и мои мысли выманивает у меня прекрасная Ирена».

Итак, начиналась азартная игра с опасностью, и тайная борьба вступала в активную стадию. Нервы и воля спокойный трезвый рассудок и изощренная хитрость — вот что было необходимо для того, чтобы успешно противостоять превосходству противника в силах. Илмару казалось, что до сих пор инициатива находилась в его руках — ведь именно он диктовал противнику тактику и все маневры, потому что тот верил Илмару. И покуда верят, все будет хорошо. Главное — не дать им поймать его на лжи. Теперь обстоятельства осложнились, поскольку его контролировали.

Ирена сама открыла ему дверь. Еще ни разу Илмар не видел ее столь прелестной и обольстительной, как сегодня. Убедившись в сдержанном вожделении Илмара, она постаралась сделать все, чтобы он окончательно воспламенился, потерял голову и зачарованным мотыльком ринулся навстречу своей погибели. Да, это была чистейшая, почти неотразимая эротика: греховно стыдливые глаза, пылающий рот, обтягивающий тело красный шелк, обнаженные плечи и руки, и сладостный дурман духов, который, казалось, источали поры Ирениного тела; все это могло подействовать и на стойкого мужчину. Илмар же отнюдь не принадлежал к сильнейшим, к тому же был молод, и если он все-таки не охмелел, то лишь потому, что его выручала неведомая женщине сила — его скепсис, то, что ему было известно о ней.

Он сделал несколько комплиментов Ирене и, казалось, был не в силах оторвать взгляд от ее фигуры. Но это длилось совсем недолго. Потом он помрачнел, стал неразговорчив, словно его вдруг одолели тяжкие мысли. Сам он не рассказывал ничего — пусть спрашивает, пусть покажет умение выуживать тайны. Он будет играть простака и влюбленного недотепу, который то и дело пробалтывается. Очевидная откровенность могла Илмару теперь только повредить, да и будет неплохо, если у женщины останется иллюзия, будто своим хитроумием она смогла чего-то достичь: Так сказать, обоюдное удовлетворение.

— Господин Крисон, я ждала вас вчера вечером, — сказала Ирена. — Хоть мы и не уславливались, я надеялась, что вы почувствуете мое желание.

— Я почувствовал его, Ирена… — тихо и мечтательно ответил он, несколько фамильярно назвав ее по имени. — Я чувствовал, что меня ждут, что обо мне думают, но не доверился интуиции. Мне было так грустно и тревожно.

— Не пошли на собрание?

— Я же в прошлый раз сказал вам, что не пойду. И хорошо сделал, не то кто знает, чем бы это кончилось.

— А что, с ними что-нибудь случилось?

— Нет, собрание сорвалось само по себе. Самый главный распорядитель не смог придти, поэтому отменили собрание. Теперь, наконец, можно будет согласовать действия ребят с планами иностранцев. Ребятишки ничего не станут затевать до прибытия главных матадоров. Наверно, через неделю сможем провести окончательное обсуждение. Теперь оно будет иметь чрезвычайно важное значение. Июль не за горами, яхта «Стандарт» уже разводит пары. Мы тоже разводим. — Он вздохнул.