Следующий день был воскресенье. Если бы Илмар вдруг забыл, чем он в тот день собирался заняться, ему об этом напомнили бы два пестрых попугая и мартышка, суматошно резвившиеся в клетках. На судне они доставляли хозяину немало веселых минут, лопотанье попугаев и проделки мартышки скрашивали тоскливое одиночество Илмара во время многомесячных плаваний. А сейчас… Разве мог Илмар устраивать зоопарк в сданном ему на время жилище? С попугаями еще куда ни шло, они сидели в своих клетках и не трогали вещи. Но обезьянка — этот веселый сорванец, эта живая пародия на человека! На судне зверек привык привольно бегать по палубе, лазать по такелажу и дурачиться с матросами. Здесь обезьянку пришлось посадить в ящик и заботиться о чистоте, потому что у хозяйки квартиры был тонкий и избалованный нюх. Из комнатных животных она признавала только кошек.

Одного попугая и обезьянку Илмар решил подарить Анде, а вторую птицу отвезти в деревню. Сегодня он, таким образом, имел возможность большую часть бремени переложить на чужие плечи, так как Анда ведь приглашала его на дачу. В том, что попугая там ждет хорошее житье, он не сомневался, но как воспримут Балтыни второе экзотическое существо, он эгоистично старался не думать. Если не примут — отдаст какому-нибудь шарманщику или подарит зоологическому саду, но отделаться от мартышки необходимо, как бы там ни было.

Неизвестно еще, что сказала бы Анда, знай она настоящую причину столь раннего визита Илмара в то воскресенье. Полагая, что эта поспешность вызвана страстным желанием молодого человека поскорей увидеть свою возлюбленную, она почувствовала себя польщенной, когда служанка сообщила еще нежащейся в постели Анде о прибытии гостя.

«Какой нетерпеливый… — мысленно улыбнулась она. — С первым поездом прикатил».

Но пока она собиралась-одевалась, нетерпеливый весьма терпеливо ожидал ее на веранде дачи. О, и какой забавный сюрприз! На приветствие Анды ответило двухголосое «лабриит»[1], хотя перед собой она видела только одного визитера. Голос второго доносился из-под стола. Разумеется, крайне мило со стороны Илмара подарить ей птицу, но вот обезьяна… хм… как на это посмотрит мама. Они, вроде бы, довольно озорные, эти заморские зверушки, у нас такая квартира в городе, много хрупких вещиц… спасибо, Илмар, очень приятно!

Да, уж так приятно, что дальше некуда. У старого Балтыня вытянулось лицо, и он недоуменно что-то проворчал, когда увидел Илмаровы дары. Алберт с ухмылкой наблюдал замешательство мамаши, поскольку она, как большинство добропорядочных хозяек, признавала только кошек, Илмар же считал, что наконец избавился от своего чертенка. Подарок он и есть подарок, за него принято благодарить, велика ли беда, если из-за него в доме будет чуточку меньше спокойствия! В особенности, если покоя лишаются другие.

Илмар провел на взморье весь день. Анда была с ним очень мила, старому Балтыню слегка нездоровилось и вскоре он исчез в своей комнате, Алберт же, став студентом политехнического, заметно утратил интерес к водной стихии. Очевидно, потому, что любить с одинаковой страстью одновременно две жидкости нельзя — пиво было вкусным, море — опасным и соленым. На первое папаша денег не жалел, ко второму относился отрицательно. Что делает послушный сын? Он носит корпорантскую шапочку, нагуливает жирок и румянец и фехтует на рапирах. Иногда затеет скандал на улице, но дома ведет себя тихо и соблюдает порядок.

В этом доме вообще любили тишину и порядок. Все должно было идти как по маслу, точным, выверенным ходом. Хорошо ели и хорошо спали, иногда смеялись, а иногда бывали серьезны — всегда вовремя, всегда к месту. Папаша иной раз ущипнет служанку, и мамаша сделает вид, что ничего не заметила, потому что он слыл добропорядочным мужем. Если же это делал Алберт, то это вселяло уверенность, что сын защищен от опасных и преждевременных приключений: служанка — не дама. Умный хозяин заботится о безопасности и ставит на дом громоотвод.

Илмар знал эту семью несколько лет и хотя его внимание было всегда обращено на Анду, он видел и слышал остальных тоже. И не всегда это бывало приятно. Например, когда они произносили слово «партия», Илмар понимал, что он — «не партия», а скорее неотвратимое зло, на которое иной раз вынуждены обрекать себя умудренные жизнью люди, дабы не случилось нечто худшее. Чувствовал он себя тут не бог весть как хорошо, но терпел, потому что у Анды была ласковая улыбка, нежность, к тому же она была девушка «кровь с молоком». И наверно, она его любила, хотя иной раз побалует, другой — помучит, в зависимости от настроения и обстоятельств. Иногда бывала ревнива, а в другой раз желала вызвать ревность в нем. И всегда все происходило так, как хотела она. Она была маленьким, прелестным тираном этого дома, — кто желал тут быть принятым, тому надлежало отдаться ее власти.

Быть может, Илмар ко всему этому привык бы, и Балтыни тоже постепенно с ним свыклись, ограничься противоречия лишь внешними проявлениями, общественным положением, образом жизни. Основной контраст скрывался гораздо глубже. Илмар и они были как бы два разных морских течения — теплый бурный Гольфстрим и холодное Лабрадорское. Сближаясь, они, естественно, не перемешивались, а расходились, каждое своим путем. В семействе Балтыней любили порядок, умеренность и рассудительность во всем, а Илмар был азартен. Он не уклонялся от риска, вел игру ва-банк и не боялся опасностей. Они же были расчетливы и умны, с небольшими, но надежными и исполнимыми запросами по части счастья. Пьянящая радость бури и опасности оставались за пределами их понимания, они предпочитали ехать на смирных лошадках и сидеть на мягких подушках. Никогда они не вспыхивали яростью и не пытались прошибить лбом стену, но потому и был им чужд восторг молниеносной победы и приносимое ею удовлетворение. Единственное, ради чего они могли пожертвовать приличиями, — все ради того же вожделенного покоя. Высказать в глаза неприятную правду — причинить ущерб деловым отношениям. Лучше они возьмут ненужную им обезьянку (чтобы потом отдать тому же шарманщику и сказать, будто животное простудилось и околело), чем станут объяснять дарителю, что для мартышки нет места в их доме. Возможно, в этом состояла их большая слабость, а возможно и сила. Они пожалели Илмара, но он им не завидовал.

Что могло из этого получиться?

Вечером Илмар возвращался обратно в город. Он думал, что день прошел хорошо. Но все-таки он немного нервничал и был недоволен тем, что поезд на три минуты запоздал. Он стыдился плохо думать об Анде, но был бессилен отрицать, что ее расположение к нему уже не так его умиляло, как раньше. Кое-что ему даже не нравилось. Но, по-видимому, все это шло от внутреннего напряжения и тревожных мыслей, целый день не выходивших у него из головы. Он болтал и балагурил с Андой, но думал о Вийупе и о неизвестном. В четверг ему снова предстоит поездка на дачу к Балтыням, тогда он привезет остальные подарки — кораллы и гребни. А за это время он постарается съездить домой.

Это были два мира. Один остался позади, в большом городе: шум, суета и соблазны; в быстром ритме там все мчалось в завтра, вчерашнего сегодня уже не увидишь: то, о чем думали сегодня, завтра смоет волна новых впечатлений и интересов; много там происходило больших событий, но о них быстро забывали, потому что давно никто ничему не удивлялся, и всякое новое стремилось опередить и оттеснить предыдущее, и люди там не привыкли оглядываться назад. Другим миром был тот, что перед Илмаром открылся теплым июньским утром, когда он, покинув борт каботажного суденышка, шел от морского берега к отчему дому. Ничто здесь не изменилось. Те же липы и березы шелестели листвой над старыми крестьянскими домами, у обочин лежали те же серые валуны, и река с едва слышным урчанием катила в море спокойные воды. Пастухи пасли скотину, запоздалый сеятель бросал зерна во влажную землю, и на кустиках черники висели светло-зеленые бубенцы ягод. Обитатели того, дальнего мира могли жить своей жизнью, лететь сломя голову и ликовать, грызться за лучшее место под солнцем и впадать в отчаяние, когда у них это место отнимали, — человек от земли не слышал их суматошной возни, а если даже и слышал, то только поворачивал неспешно голову в ту сторону, откуда доносился шум, так, как бывало, смотрел на журавлиный клин, скользящий по небосводу, или прислушивался к дальним раскатам грома. «Журавли…» — промолвит он, если это была стая журавлей. «Гром…» — если это был гром. И степенно гнал дальше свою борозду, сеял, острил косу. Так это длилось сотни и тысячи лет. Сменялись поколения, воевали народы, создавались и погибали государства, а он, земледелец, оставался на своем месте, пахал, сеял и убирал урожай, жил неспешно, в свое время любил и в свое ненавидел, и неспешно умирал, когда наставал его час. Он не знал и не желал знать, за что один царек терпеть не может другого, но он понимал птичьи тревоги и значение кроваво-красного заката: ветер подует с севера и жди снежную завируху… Радужно-дымчатое кольцо вокруг луны, цвирканье насекомого, движение воды и вскрик иволги подавали одному, ему понятную весть, и он знал, когда настанут заморозки, когда свалить дерево и когда забить скотину. Он жил в единении с природой, внутри него было спокойствие природы и ее страстность, и потому он вечен, так же, как все в том мире, куда сейчас возвратился Илмар Крисон.