Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Между тем промелькнула первая четверть. Уже близились Октябрьские праздники. Администрация выдавала контрольные, ходила по урокам. Классные руководители подбивали первые бабки, нажимали на учителей, а те в свою очередь — на учеников, заставляя нерадивых подтянуться. Правда, мой класс, состоявший почти весь из старых учеников (пришли еще две продавщицы), теперь по успеваемости и дисциплине выглядел вполне прилично; если мы и не занимали первое место в шкальном графике, то были где-то около первого. Чем же плохо? Конечно, Нечесов, Мазин, Фаттахов, Кондратьев и сам Павел Андреевич периодически получали «пары», не все гладко шло у продавщиц и у девочек с камвольного, однако нынче класс катился, как по рельсам, и Чуркиной лишь оставалась мелкая корректировка да иногда требовалось «поддать жару» самым нерадивым. А Чуркина в этом намного превосходила классного руководителя, классный руководитель ею восхищался про себя. В общем, у нее оказался словно бы врожденный талант организатора, и класс послушно выполнял ее волю. Взять хотя бы такое: однажды в классе появились кремовые шторы-гардины, потом на подоконниках запестрели цветы, у доски, на держальце, — чистое полотенце, тряпки лучше некуда и две резиновые губки. Класс принимал жилой, уютный вид, в нем было приятнее заниматься, чем в других, а может быть, сказывалось простое ощущение — это наш класс, мои ребята.

Стояли темные осенние вечера с дождем и снегом. В такие вечера, под вой окраинного ветра, плаксиво нывшего в рамах, особенно трудно было на последних уроках: тяжело слушать, тяжело понимать, тяжело просто сидеть. Неумолимо клонит сон, тяготит голову. И одним ли только учащимся тяжело! «Скрипит» горло учителя, гудят ноги, волнами находит давящая усталость. Бесконечно длится последний, пятый урок. Знаете ли вы, что такое пятый урок в школе рабочей молодежи? Пятый — это когда слова учителя, хоть самые живые, самые интересные, проходят сквозь тяготу полусна-полуяви... Пятый — сами собой закрываются глаза... Пятый — на мгновение ты сладко отключаешься от всего, ты спишь и через сон, через его видения все-таки воспринимаешь слова учителя, только они бегут куда-то в непонятную мглу и исчезают в ней, как строчки световой газеты. Ты слышишь и не слышишь, понимаешь и силишься понять, и все это мимо памяти...

Бах! Дзинь! — с лязгом и звоном разлетелось стекло. Большой камень пробил его насквозь, сшиб чернильницу на моем столе и с грохотом покатился к двери.

Бах! Дзинь! — второй камень задел мне щеку, ударился в доску.

Дзинь! — осыпалось третье стекло.

Вскрикнули, завизжали девочки. Все вскочили, бросились кто к окнам, кто назад, к стене. У окон — Нечесов, Задорина, Алябьев, Чуркина. На местах — Горохова, Столяров, привставший, обернувшийся к окну Павел Андреевич.

Я потрогал щеку — кровь... Задело. Но еще милостиво. Если бы выше — в глаз, в висок...

— Орлов? — вслух думал я, зажимая порезанную щеку и вглядываясь в окно. Но ничего не было видно, только пролетал снег и дождинки. — Свет! Выключите свет! — крикнул я.

Свет погасили. И все равно никого. Разве останутся тут те, кто подло и злобно метил по окнам, кто бежал сейчас, наверное, вприпрыжку с идиотским ржанием. «Конечно, Орлов. Если не сам, его друзья... Что ж!» Велел зажечь свет, подобрать стекла и камни.

— Ой! Владимир Иваныч! Вы же пораненный! У вас вся щека, шея в крови! — причитала Задорина.

Непривычно ласково смотрела Чуркина, болезненно сморщилась Горохова, Алябьев с Кондратьевым куда-то убежали. Павел Андреевич собирал книжки в папку. В сторонке у двери — озабоченный Нечесов.

— Протокол составить надо... Хулиганское нападение, — говорил Павел Андреевич. — Протокол...

— Владимир Иваныч! Платок! Нате платок! Чистый. Возьмите... — волновалась Задорина.

Я стал вытирать кровь, но лишь больше размазал.

— Дайте я... Я сама вытру, — сказала она и, привстав на цыпочки, легко и аккуратно стерла кровь, хотела забрать платок, но я не дал. — Владимир Иваныч! — округлила глаза. — Я бы его выстирала... Чисто...

— Еще что? Собирайтесь! Все по домам! Кончен урок...

А когда я устало спустился в вестибюль, оделся под сочувствующие охи Дарьи Степановны и вышел на улицу, на крыльцо, занесенное мокрым снегом, у крыльца стояло четверо моих девочек.

— Владимир Иваныч!

— Что такое?

— А мы вас проводим...

— Охрана! — усмехнулся я. — Идите по домам.

— Нет! — сказала Чуркина. — Мы правда вас проводим. Мы не уйдем...

И мне пришлось подчиниться. Смешно! Не правда ли?

ПРОКУРОРЫ И АДВОКАТЫ

Храброму не нужна длинная шпага.

Французская пословица
Глава четырнадцатая,
где вновь доказывается, что женщина храбрее мужчины, что хулиган оценивает только силу и что есть два разных взгляда на воспитание человека.
Мой рабочий одиннадцатый - img_30.jpg

Камни прилетали еще не раз и не два. Ранеными оказались Фаттахов и Соломина. Они сидели у окон. Налетчиков по-прежнему не удалось поймать. Они разбегались трусливо и подло. В школе трижды побывала милиция. Сержанты опросили потерпевших, составили протоколы, обещали найти, посулили заглядывать почаще, и на том все кончилось. Были у милиции более важные дела или случай этот относился к числу мелких, однако никто не пришел, никто ничего не сделал. Я же нашел в один из вечеров на своем столе бумажку, выдранную из тетради. Крупными корявыми буквами на ней было начертано: «Ты проигран. Уходи из школы. Будет хуже».

Записку положил в карман. Нет, в милицию я обращаться не стану. Пугают просто. Решили на нервах поиграть.

А кто же доставил сию пакость? Решил — кроме Нечесова, некому.

Но уж как-то очень не хотелось верить этому...

Шутка шуткой, угроза угрозой, а возвращаясь домой пустынной улицей, я на всякий случай приглядывался к редким встречным, раздумывал над своим положением. Такое мне было не впервой, и мальчишкой-первоклассником еще почему-то не нравился я нашим школьным задирам. Били, караулили, стращали. И в юношеские годы бывали схватки, — здесь-то и преуспел — кулак у меня оказался жесткий; знакомясь с ним, постепенно научились уважать. Никогда бы не подумал, что теперь мне, учителю, опять придется выдерживать эту глупую осаду, вряд ли возможную в любой другой школе, не на окраине. Вроде бы забавно: некая темная сила грозит мне, взрослому человеку, учителю. За что? За то, что пошел против наглости, осмелился ее потревожить, не стал прикидываться глухонемым, как прикидываются в трамваях и в автобусах, когда вваливается кучка сквернословящих наглецов. И что такое «проигран»? Разумеется, я знал. Но что мне грозит? Нож? Нападение из-за угла? Синяки? Скорее всего, это дурацкая игра на нервах. Мы еще посмотрим, какой выигрыш достанется игрокам.

На всякий случай, пока шел до остановки, припоминал полузабытые уже мною приемы самбо. Пожалел, что не занимался им в училище как следует. О училище! Мое училище с подтянутыми, вылощенными парнями! Кто осмелился бы там писать мне такую записку? Дичь. Чушь. Невесело как-то было. Нет, не боязнь. Что-то более гадкое, как плевок в душу. И от всего от этого хотелось поскорее уйти, вымыться чистой холодной водой и вытереться сухим свежим полотенцем.

Нет, я никому не стану говорить об этой записке: ни директору, ни Павлу Андреевичу (из-за пустяков беспокоить). И все-таки думалось... Вот люди — обыкновенные, разные, один получше, другой похуже, третий и совсем почти без недостатков. Работают, учатся, ходят в кино, сердятся на соседей, читают, воспитывают своих детей, мечтают, влюбляются, идут, и никому из них в голову не придет бегать по улицам, таскать в карманах ножи, угрожать, мешать, оскорблять, пакостить. Считать это своим делом. И вот другие, тоже вроде бы люди. Есть руки, ноги, голова. Но голова занята, как видно, одним — что еще вытворить? Как досадить? Как наплевать в душу? А руки — что же это за руки, если они легче легкого хватаются за черенок ножа, а ноги способны лишь нагонять или хорошо улепетывать? Кто это? Люди? Нет, не люди! Это выродки. У нормального разумного человека есть стыд, есть врожденное чувство совести, чувство уважения к другим себе подобным. Нормальный человек не позволит себе без нужды поднять кулак, он не станет носить кастет или нож, не пойдет по улице с орущим магнитофоном и не будет плясать на тротуаре ночью под чьими-то окнами. На то он нормальный человек. А все перечисленное выше с удовольствием делает хулиган и дурак. Сделает зло и на тебя же ополчится, станет вечным твоим врагом. Много выходов есть, чтоб тебя не трогали. Молчи-помалкивай, — обойдут. Перебеги на другую сторону, — может, не заметят. Есть и другой выход, и к нему приходят всегда, он самый главный: восстань, поднимись на хулигана. Ведь он признает только силу, только силу и ничего больше, и ты узнаешь разницу между смелым и трусом. Тебе понадобится большая храбрость, хулиган не всегда трус, иногда он опаснее ядовитой змеи, но все-таки за тобой правда, и правда поможет тебе быть сильным, и, если бы хулигана били все, на кого он осмеливается посягнуть, хулигана давно бы не было на земле.

48
{"b":"234179","o":1}