Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— И не ходи, — спокойно ответила Галя-парикмахерша, раздеваясь и отстегивая все свои накладки-шиньоны, их у нее было целых три.

— Ну я же обещала...

— Подумаешь!

— Ну он же придет... Будем ждать...

— Ты что, дура? — сказала Нина-почти-студентка, уже лежа в постели и блаженно потягиваясь. Ноги у нее ныли от высоких каблуков.

— Ну... Я так не могу.

— Не можешь — иди... Что переживать!

Галя плюхнулась в кровать со счастливым хохотом:

— Ой, девки, как я устала! Ой...

— И погладить некому... — сказала проснувшаяся Люда-почтальонша.

Девочки похохотали и быстро уснули.

А Тоня промучилась почти до утра и встала с распухшими глазами. Голова тихо и нудно болела, ничего не хотелось, и было ощущение неприятной безысходности, такого она никогда не испытывала раньше. Перед глазами все время мелькало лицо зава, его улыбки, слова, смех. И разве этого она ждала, разве такого... Она пробовала приободриться, сходила в буфет позавтракать, пыталась читать, даже смотрела в окно вместе с только что проснувшейся Людой. Но и день за окном, легкий и золотистый, с тихими августовскими облаками, не радовал, как обычно. По-крестьянски простодушно Тоня любила погожие дни. А сейчас она думала, что лучше бы уж пошел дождь и тогда можно было бы не идти на это ненужное, ненавистное, распроклятое свидание...

Все-таки она пошла. Она надела самые лучшие жемчужно-дымчатые чулки, новую темно-серую юбку с блестящими, как полированное золото, пуговицами, нейлоновую цветную кофту с фестонами на рукавах, а на ногах Тони засверкали лаком ни разу не надетые югославские туфли с модными пряжками. Она покупала все это потихоньку, вдумчиво и обстоятельно, заранее предвкушая, как наденет и как изменится, и немного побаивалась, пойдет ли этот наряд к ее стрижке — недавно в Галиной парикмахерской Тоня постриглась по самой последней моде, и все девочки в комнате позавидовали ее волосам в прическе, а женщины в кафе ахнули и всплеснули руками, когда Тоня, смущаясь и алея, явилась на работу. Тоня припомнила, что именно в этот день заведующий пригласил ее к себе.

Новые туфли немножко давили; больше это ощущалось на правой ноге, и Тоня шла медленно. Она чувствовала и видела, как на нее непривычно глазеют все, а многие даже оборачиваются. Лицо ее полыхало, она чуть-чуть задыхалась от волнения, от непрошеного стыда, заливавшего румянцем и без того вишневые щеки.

Бедная Тоня никак не могла взять в толк, что сегодня была на диво хороша, что на нее не могут не оборачиваться, что нравятся не одни только тоненькие, что ей удивляются и завидуют.

Она появилась у кинотеатра ровно в срок, даже успела пройти раз и другой, втайне радуясь, что заведующего нет и вдруг он еще не придет или опоздает, тогда можно будет уйти с чистой совестью и уж никогда больше не соглашаться на такие встречи. Но едва она подумала так, зав вынырнул откуда-то из боковой улицы и подошел к ней, слегка улыбаясь. Она не знала толком даже, как его зовут — не то Константин Петрович, не то Владимирович. А он не представился ей, может быть, потому, что назвать себя Костей побоялся, а по имени и отчеству не хотелось. На сей раз он был опять в новом полосатом костюме, но так же уныл был его напряженный нос, так же бесцветны водянистые глаза и так же клейко блестели волосы, зачесанные по-дьячковски. Сегодня он не понравился Тоне еще больше, едва она взглянула на его впалую улыбку, открывшую хотя и вполне целые, но какие-то подточенные у оснований зубы. Зато она, по-видимому, произвела на него как раз обратное впечатление. Он весь засиял, обежал ее радостным взглядом, сказал, что билеты — вот они, фильм чудесный, и, подхватив Тоню под руку, настойчиво увел в ту же боковую улицу гулять до начала сеанса.

Это была старая купеческая улица, по обеим сторонам ее стояли облезлые двухэтажные дома — их и сейчас еще кое-где называют жактовскими и коммунальными. Это те самые дома, которые немыслимо велики были бы для современного трехкомнатного владельца и всегда рождают мысль, как же в них жилось, если комнат было столь много. Да, конечно, они без удобств, в них часто нет даже водопровода. Их кирпичные полуэтажи мокнут и разрушаются на углах под истлевшими водостоками, на фундаментах и воротах всегда начеркано мелом, а дворы забиты дровяниками и сараюшками многочисленных владельцев. О, эти дома с перекошенными балкончиками и старыми резными верандами, где сквозь черноты выбитых стекол виднеется развешанное на веревках белье, дома с наглухо забитыми парадными и с флюгерами, неподвижно указывающими в прошедший век! Некогда строенные хорошо и добротно, на тесаном граните и серебряных рублях, заложенных под углы, теперь они доживали свой век, заселенные теми, кто либо ждал, считал месяцы до переселения в благоустроенное счастье, либо просто жил в неспешной суете никуда уже не ведущих старушечьих дней. На улице было сонно и скучно. Роняли бурый, в ржавчине лист склоненные к югу черные грубокорые тополя, редко попадался прохожий с бидончиком, идущий, по-видимому, за пивом, девчонка у ворот и городского вида нетявкающие дворняги, которые лишь на мгновение приостанавливались, взглядывали на идущую пару, а там трусили себе дальше, помахивая хвостами.

Тоня стесненно молчала, потом через силу стала говорить, притворно удивилась, почему они гуляют не по главной улице. И зав, такой разговорчивый, на этом месте споткнулся, а она посуровела, окончательно поняла его, шла дальше как деревянная. Она все время неприятно ощущала его ладонь, на которой сегодня не было тонкого кольца и от которой тепло промок рукав ее нейлоновой яркой кофточки. Зав снова оживился, улыбался, болтал о том о сем, говорил, что не удовлетворен жизнью, работой, дел по горло, развлечений — тут он с улыбкой поглядел ей в лицо — никаких, но она отвела глаза, сегодня густо зачерненные по совету Гали-парикмахерши и придававшие ей тот несвойственный капризно-нескромный вид искательницы тех самых развлечений, на которые намекнул спутник. Она отвела глаза, смотрела в землю и так же деревянно, как шла, продолжала слушать. Ей очень хотелось, чтобы он понял ее деревянность, хотелось, чтоб она не понравилась, как не нравился ей он, чем дальше они шли, тем больше. От него попахивало вином, лицо было плоское и раскрасневшееся, рыжеватые брови поднялись, и оттого нос принял еще более удивленно непонятно-брезгливое выражение. А она уже старалась не смотреть ему в лицо, удерживать отвращение к этому первому, кто держал ее под руку, с кем гуляла она на своем первом свидании.

В глубине души, быть может, она была чуточку благодарна ему за его выбор, но только чуточку, самую малость, и это крохотное ощущение постепенно испарялось, по мере того как она осязала промокший рукав, по мере того как она думала, что кольцо он снял только что и оно, наверное, лежит у него в кармане.

Они вернулись по другой стороне той же ветхозаветной улицы, вошли в вестибюль кино и сразу погрузились в толкучку фойе, где люди, собранные волей случая, скучали, разглядывали друг друга, ели мороженое, болтали, томились, подпирая стены, обозревали какие-то картинки и плакаты.

Тоня так ушла в свои мысли, что совсем позабыла о спутнике, очнулась, когда он спросил, желает ли она мороженого. Она любила мороженое, но тут же отказалась; ей ничего не хотелось принимать от этого человека, хотелось лишь как-нибудь дотерпеть до конца свидания, а зав, не понимая этого, был по-прежнему улыбчив, что-то продолжал рассказывать и спрашивать, мороженое все-таки купил, и оно таяло у нее в руке, она не знала, что с ним делать. Ее спас звонок, распахнувшиеся двери зала и металлический голк откинутых билетершами портьер. Сразу же облегченно зашевелилось, потекло внутрь сумрачно освещенного зала, поток втянул туда Тоню и ее спутника. В толчее она незаметно успела бросить мороженое в мусорницу. Они без труда нашли места с краю, поспорили, кому сидеть на первом, и Тоня настояла, что будет сидеть тут она. Зав кивнул, и тогда она осторожно села, изо всех сил потянув свою модную юбочку-колокольчик, которая так и раскрылась на ее коленях.

21
{"b":"234179","o":1}