– Смотрите-ка! – всплеснула руками Ольга Борисовна. – А я и впрямь думала, что у него дела служебные.

Наталья Мироновна лукаво заметила:

– Ты, Оленька, зря притупляешь бдительность.

Мельников взял гостя под руку и, как бы защищая от колких женских реплик, усадил возле себя.

– Ну что там у ракетчиков? – спросил он. – Все разбираются, наверно, что у них главное и что не главное? Вот же проблема появилась!

– Но мы сами виноваты в этом, – сказал Нечаев. – Всюду же только и твердили: «Ракетчики – наша молодая интеллигенция», «Наша боевая инженерия». Вот они и возомнили о себе бог знает что.

Мельников задумался.

– А что, верно вы подметили, Геннадий Максимович. Мы даже в гарнизонный караул не выделяли людей из ракетного подразделения, чтобы не отвлекать от рационализаторских дел. Так ведь? – Он пристально посмотрел на Нечаева. – Что умолкли? Не хотите критиковать командира дивизии?

– Не в том дело, Сергей Иванович.

– Чего там «не в том»! Что было, то было. Оно всегда так: одно налаживаешь – другим поступаешься и сам того не замечаешь. А теперь вот разбирайся. Ну как все же там, в подразделении? Самого командира видели?

– Видел. Но не стал с ним говорить о просчетах. Пусть сам хорошо подумает. Он человек мыслящий.

Мельников грустно покачал головой:

– Вот так и я полагал: «мыслящий», «думающий», а теперь развожу руками… Ах, Григорий, Григорий! И как же я верил ему, как верил!

– А теперь не верите? – удивленно спросил Нечаев. – Так вот сразу и разуверились?

– Не в том дело. Жогин сам должен понять: он прежде всего командир подразделения, и главным в его деятельности была и остается работа на пусковых установках, а инженерные поиски уже потом.

Нечаев молчал. Он хотел было рассказать о намерении Жогина изменить устройство прибора наведения, но решил, что сейчас не стоит подливать масла в огонь. Да и не было у него уверенности, что идея эта у Жогина окончательно отстоялась. Он мог ведь еще в чем-то усомниться, а то и вовсе охладеть к своему замыслу.

Нечаев обернулся к женщинам, которые, как ему показалось, загрустили в одиночестве, шутливо сказал:

– Все, больше не будем о ракетчиках! Хватит!

– Почему хватит? – неожиданно возразила Ольга Борисовна. – А может, я тоже хочу покритиковать их.

Нечаев снисходительно улыбнулся, как бы говоря: ну-ну, отведи душу. Но тут же лицо его снова сделалось серьезным, потому что Ольга Борисовна принялась вдруг обвинять Жогина в равнодушии к культурному отдыху солдат, к их участию в читательских диспутах. Нечаев попробовал остановить ее:

– Зачем же сгущать краски? Поговорила бы сама с ним…

– А то я не говорила. Специально в штаб к нему ходила.

– Вот это интересно. И что же он вам ответил? – спросил Мельников.

– Принял меня, посочувствовал – и больше ничего. Говорит, время сейчас трудное, не до диспутов. Пришлось извиниться за причиненное беспокойство. – Ольга Борисовна нахмурилась, маленький носик ее досадливо наморщился. – Мне, Сергей Иванович, жаль Машкина и Ячменева, которые сами хотят в литературных диспутах участвовать. И такие у них суждения интересные. Будете в библиотеке – загляните в книгу отзывов. Не пожалеете.

– Загляну обязательно, – пообещал Мельников и спросил Нечаева: – А на это что вы скажете, Геннадий Максимович?

– Чего же тут толковать? На бедного Макара все шишки посыпались.

– Это майор-то Жогин бедный Макар? – засмеялся Мельников и покачал головой: – Ну нет, он сам любому шишек наставит. Уверяю вас.

В эту ночь Мельниковы долго не спали, ожидали телефонного звонка от Павлова. У Натальи Мироновны время от времени покалывало сердце, и она, не в силах унять боль, то откидывала одеяло, то снова натягивала на плечи. Сергей Иванович молчал, делал вид, что ничего этого не замечает. А когда жена, подняв над подушкой голову, потянулась за таблеткой, не вытерпел, сказал:

– Может, вызвать «скорую»?

– Не выдумывай, – отмахнулась Наталья Мироновна. – Спи лучше, тебе завтра на службу.

– Да какой уж тут сон! – Мельников закинул руки за голову.

Наталья Мироновна повернула к нему освещенное тусклым ночником лицо и долго смотрела, прежде чем спросить:

– О чем ты сейчас думаешь, Сережа?

Они были связаны давнишним уговором отвечать в таких случаях правду, ничего не сочиняя.

– Я вспомнил твои дальневосточные похождения, – ответил Мельников. Заметив, что жена не отводит от него пристального взгляда, повторил: – Верно, то ледовое происшествие.

Он в самом деле только что вспомнил, как однажды – было это на Дальнем Востоке – жена, позвонив ему из больницы, срочно улетала в далекую рыболовецкую артель. А потом ему сообщили пограничники, что льдину с рыбаками и не успевшим взлететь самолетом оторвало от берега и угнало в океан. Лишь в конце дня военный катер сумел отыскать льдину и уже ночью подтянул ее к берегу.

– А чего ты вдруг ударился в воспоминания? – настороженно спросила Наталья Мироновна. – Может, хочешь оправдать этим Володю?

– Нет, я просто подумал, что у него твой характер.

– Значит, мой? – сказала она обидчиво. – А ты, выходит, ни при чем? Тогда вспомни, как отправил меня с Дальнего Востока в Москву и велел ожидать твоего приезда, а сам вместо Москвы оказался бог знает где, в степи. Что, молчишь?

– Молчу, Наташа, молчу. – Мельников в знак капитуляции поднял руки. – Давай поделим Володин характер пополам и будем спать. Хорошо?

– Ты еще можешь шутить?

Павлов позвонил после двенадцати ночи. Он сообщил Сергею Ивановичу, что Володя с группой врачей уже вылетел во Вьетнам для доставки в разрушенные войной районы медицинского оборудования и организации медпунктов для населения. Когда же трубку взяла Наталья Мироновна, Павлов объяснил все гораздо подробнее, стараясь всячески подбодрить ее и так настроить, чтобы она не сердилась на сына за его самовольное решение.

– Да где уж тут сердиться, – тяжело вздохнула Наталья Мироновна. – Но ведь там такая тяжелая война, Кирилл Макарович!

– Верно, война нелегкая, – сказал Павлов. – Особенно женщинам и детям тяжело там. Помочь им нужно. Так что у Володи вашего очень благородная миссия.

– Ой, боюсь я за него, Кирилл Макарович, очень боюсь, – призналась Наталья Мироновна. – А кроме всего, там ведь тяжелый климат. Сгубит он Володю, сгубит.

– Юг, он лечит, я слышал… – не очень уверенно утешал Павлов. – Там никакие болезни не приживаются.

– Если бы так! Но ведь юг югу рознь… Вьетнам, в моем представлении, – это сплошные огонь и страдания.

– Обождите, обождите, Наталья Мироновна, мы еще к сыну в гости проводим вас, – пообещал Павлов.

– Ой, Кирилл Макарович, кажется, полетела бы хоть сейчас. Честное слово!

Мельников, внимательно следивший за разговором жены, с радостью подумал: «Нашел все же Павлов ключик к материнскому сердцу. Нашел». И когда Наталья Мироновна, положив трубку, отошла от телефона, сказал:

– Вот видишь, все и прояснилось.

– Проясни-и-лось! – Она печально покачала головой.

– А что, молодец наш Володька, мужественный человек! Разве не так?

– Может, и так, но посоветоваться с родителями он должен был.

– Опять ты за свое… Ведь он тебя преждевременно расстраивать не хотел. И давай, дорогая Наташенька, спать. Спать немедленно.

Утром Мельников поднялся с постели неслышно, чтобы не потревожить заснувшую наконец жену. Он, как всегда, облачился в легкий спортивный костюм и вышел в сад. На кустах акации и на кленах щебетали воробьи. Увидев человека, воробьи разом стихли. А когда Мельников вскинул руки, стал делать зарядку, они дружно вспорхнули и унеслись к реке, в ивняковую рощицу.

После гимнастики Мельников тоже отправился к реке. Выбитая за лето купальщиками тропка вела сперва через опустевшие уже огороды, потом по косогору между ракитовых кустарников прямо на крутой, в красных суглинистых обрывах берег. Вода в реке была такой прозрачной, что даже на полутораметровой глубине отчетливо обозначались каждая ракушка и каждая стайка плотвы, льнувшая к зеленым космам тихо колыхавшихся тинников.