Охара промолчал. Все упирается в деньги. Будь у него деньги, жена и мать могли бы не зависеть друг от друга. А то две женщины с грехом пополам делят жалкие гроши провинциального журналиста… Да еще каждая в душе надеется на него. А он скорее всего и не вернется… Что станет делать старуха мать? Пойдет с покаянными слезами к невестке, когда наголодается? А ведь может статься, что мать со своим упрямством обратится за помощью к председателю Общества воинов запаса, настроит того против невестки и отсудит в свою пользу вторую половину жалованья. На что тогда будут жить жена и дети? Да, Охаре обязательно нужно побывать дома.

Велели строиться.

— Теперь займемся выполнением боевой операции взводом, — сказал Хасидани. — Ну, что носы повесили? Устали?

Глаза Хасидани остановились на Охаре.

— Ты уж, Охара, пока идет инспекция, возьми себя в руки и держись. А потом я подумаю о подходящей для тебя службе. Договорились?

— Есть. Так точно, буду держаться, — Охара неуклюже вытянулся по стойке смирно.

30

На второй день полковых учений Яматохиса и Кадзи попались на глаза офицеру из инспекции. Это была чистая случайность. На километровом расстоянии новобранцы без конца повторяли продвижение, остановку, бег, а тут офицер заметил этих двух. Возможно, он обратил внимание на солдата, который сам плюхался в воду, а винтовку держал на весу, оберегая от сырости. Когда сосед открыл стрельбу, новобранец стремительно бросился вперед. Тогда офицер присмотрелся и к солдату, который прикрывал первого огнем. По всем правилам действовал, ничего не скажешь. Это был Кадзи. Спустившись с насыпи, офицер подошел к нему, задал несколько вопросов по тактике и, убедившись, что солдат действует продуманно, инициативно, похвалил. Расспрашивая о выборе цели, засомневался было, можно ли ее поразить, ведь до цели получалось двести метров.

— Он из нашего стрелкового взвода, — сказал Хасидани. — С трехсот метров стреляет без промаха!

Офицер выслушал.

— В хорошей стрелковой форме, прекрасно обучен. И этот, второй, тоже в отличной форме. Расторопен, внимателен и вынослив, — заметил офицер вытянувшемуся перед ним Хасидани и перешел на другой участок.

Хасидани не сумел подавить счастливой улыбки.

Кадзи, не придавший особого значения этой «чести», продолжал бежать вперед, стараясь соблюдать положенную дистанцию и интервалы.

Когда офицер со старомодными усами засомневался, поразит ли Кадзи цель с такого расстояния, ему захотелось показать себя на боевых патронах.

Как бы там ни было, у Яматохисы и у него самого был теперь верный шанс для внеочередного производства. Если, конечно, не случится чего-нибудь непредвиденного.

31

Последний день учений — поход. Марш-бросок с полной выкладкой да еще с шестью одеялами, впридачу, тема: переквартирование сторожевых постов в пограничной полосе. Вес выкладки — тридцать с лишним килограммов. Дистанция — пятьдесят километров. Отправка в шесть утра. Подразделения, вернувшиеся в казарму до шестнадцати ноль-ноль, считаются обладающими отличными маршевыми качествами, вернувшиеся до восемнадцати ноль-ноль — удовлетворительными, солдаты, выбывшие из строя, — мусором. Офицеры, унтер-офицеры и санитары идут без выкладки.

На десятом километре у Охары пересохло во рту, он почувствовал головокружение. Такое ощущение, будто воздух прилип к слизистой оболочке гортани и не проходит в легкие. Ремни ранца неожиданно впились в плечи, сдавили грудь.

Так чувствовал себя не только Охара. День был пасмурный, а растянувшаяся колонна новобранцев высунула языки, как собаки в палящий зной. Шли, ибо предопределено было идти. Шли, потому что идет передний. Не хочешь, чтобы на тебя орали, — шагай. Не хочешь получить по морде — шагай. Из строя не выходить. Если выйдешь — конец. Если на инспекции выйдешь из строя, всегда будешь в загоне, всегда, пока состоишь на военной службе. Так им внушили.

Сначала потела спина под ранцем, затем грудь. По пояснице пот стекал ниже, до самых колен. Там его держали обмотки, пот проступил через них. Когда исходишь потом, соль в организме убавляется и от солдата ничего не остается. Он превращается в выжатую тряпку.

Гудели ноги. Утром выдали новые носки, но они намокли, сбились и теперь до крови стирали кожу на пальцах, на щиколотках. Даже жесткая кожа на пятке превращается в сплошную мозоль, и только ступня свободна.

Квантунская армия шагает, волоча ноги, задыхаясь, обливаясь потом.

Когда Охара, споткнувшись, натыкался на впереди идущего, тот тоже сбивался с ноги, слышались проклятия. Расстояние между рядами постепенно увеличивалось. Более выносливые обгоняли товарищей и занимали места в опустевшем ряду. Идите, идите вперед. Пожалуйста, проходите. Как-нибудь потащусь. Буду плестись, пока ноги несут. Еще чуть-чуть. Дойду ли до той сопки? Не дойду, так свалюсь здесь. Не станут же бить лежачего. Все равно я солдатский мусор, а может, и человеческий, чему Томиэ отказывается от меня? Почему удесятеряет мои страдания? Ты знала, что я такой растяпа? А может, ты считаешь меня сильным? Слышь, Томиэ, я сейчас упаду…

Таноуэ шагал неторопливо, ступал твердо. Выкладки он словно и не замечал; что для крестьянина тридцать килограммов — пустое… Верно, уже начался сев. А беспокойство — тоже пустое. Этим делу не поможешь… Приходится надеяться на я солнце, руки жены и домашнюю скотину. А мечтать сладко. Мечтать, как осенью жена сложит возле дома огромные копны сена.

«Если вон тот, — думал Сирако, — выйдет из строя, тогда, пожалуй, и я…» «Тот» — это Кадзи. Кадзи шел размашисто. На первый взгляд могло показаться, что он и вправду вот-вот выдохнется. Но он дышал ритмично. Это был его естественный ритм, еще от спорта. Ноги исправно несли тело и все, что на него навьючили. Сирако все старался попасть в ногу с Кадзи, но вскоре отступился. Вон ему кто в пару — Канасуги, тот тоже язык высунул… Сирако решил: если Канасуги выйдет из строя, тогда и он…

Кубо что-то ворчал, а что — нельзя разобрать, высохший язык не справлялся со словами. «Незачем ноги сбивать, и без этого воевать можно, воюют-то не ногами», — ворчал Кубо.

— Эй, возьмите-ка выкладку у Охары, — сказал шедший налегке сбоку колонны унтер Сибата.

Охара плелся последним.

Кадзи покосился на Яматохису. Идет как ни в чем не бывало, делает вид, что не слышит. Ну ладно, я тоже не расслышал. Сам еле на ногах держусь. Кто валится, пусть валится. Только не доставляйте хлопот другим, выходите из строя — и все тут. Руку помощи можно протягивать, когда сам стоишь на ногах. Вот он, твой гуманизм, господин Кадзи.

— Значит, все бросают своего боевого товарища? — раздался сзади резкий голос Сибаты.

И Кадзи подумал, что сейчас он скажет: «Кадзи, ведь ты друг Охары!»

Но Сибата этого не сказал.

— Ладно, выкладку Охары возьму я, — сказал Сибата. — Хоть я к нему в друзья не записывался.

Кадзи пропустил мимо себя один ряд, другой… Сравнялся с Охарой.

— Господин унтер-офицер, я понесу.

— Благодарю. Это и называется боевой дружбой!

И Сибата налегке пошел вперед. Кадзи взял у Охары винтовку, снял с него ранец.

— Одеяло, кирку, лопату и палатку вяжи к моему ранцу! Давай противогаз. Остальное сам снесешь?

Мимо них один за другим проходили ряды чужого взвода.

— …Прости, Кадзи… — Охара глянул на него исподлобья; посмотреть ему в глаза он сейчас не смог бы.

— Поторапливайся, — хмуро бросил Кадзи.

Половина его нарядов из-за Охары. Помощь, дружба. Он делает это не ради сусальной боевой дружбы, а потому, что Сибата пристал. Хватит с него нарядов вне очереди. Вернувшись в расположение, он хочет спокойно выспаться. — А ну давай, поторапливайся!

Наконец они поравнялись со своим взводом. Из-за вынужденной передышки затекли мозоли. Охара хромал, дышал широко раскрытым ртом. Ловил воздух. Кадзи искоса поглядывал на него. Он был настолько зол, что, если бы не винтовки в обеих руках, потащил бы Охару волоком. Двойная нагрузка сразу же дала о себе знать. Ноги, до этого исправно несшие тело, внезапно отяжелели и теперь липли к земле. Плохо привязанная выкладка Охары тряслась на ранце, тянула Кадзи плечи. Половину-то хоть одолели?..