Взгляд Хасидани полоснул по лицу Кадзи:

— Всякий раз, как что-нибудь случается в отделении, ты тут как тут. Без тебя ни одна заваруха не обходится, обязательно встреваешь. Будь поскромнее! И терпению командира роты есть предел. Понял?

— Так точно, понял, — ответил Кадзи с каменным лицом.

28

Охара повторял:

— Ваше степенство, пехотная винтовка системы девяносто девять, рядовой второго разряда Охара…

И тем, кто еще минуту назад издевался над Охарой, и тем, кто сочувствовал ему, стало как-то не по себе. Неровен час, и с ними может стрястись такая же беда.

Есида, пришедший за людьми для работы в каптерке, увидев, как дрожат руки Охары, взял из пирамиды другую винтовку и положил ему на согнутые в локтях руки поперек.

— Попробуй, урони! Яматохиса, Кубо, за мной!

Яматохиса поднялся, как на пружинах. За ним, с удовольствием наблюдая, как дрожит под тяжестью двух винтовок Охара, не спеша пошел Кубо. Кадзи, чтобы не видеть страданий Охары, отвернулся к окну и раскрыл полевой устав. Но глаза ничего не видели.

Он не знал, чем помочь Охаре. Да и решимости не было. Скоро у того онемеют руки и винтовки грохнутся на пол. Тогда придумают другое, еще более тяжелое наказание. Охара недотепа и расплачивается за это собственной шкурой. Чем такому поможешь? Жаль, конечно, бросать его в беде, но что делать? Кадзи старался не смотреть в его сторону.

— Слышь, Кадзи, — к нему подошел новобранец Канасуги и тихо, чтобы не слышал Охара, зашептал: — Я после обеда относил посуду на кухню. Так вот, там говорили, новобранца из пулеметной роты на конюшне давеча из петли вынули… — резко повернулся к нему всем телом. — Понимаешь, говорят, он под себя мочился. Ну все, конечно, как водится, смеялись, проходу не давали. А потом стали замечать, будто и дезертировать нацелился. Старослужащие и решили его проучить. Подловили после отбоя, поучили, понятно… Ну, а он и…

Кадзи приложил палец к губам. Ему показалось, что Охара прислушивается — он стоял к ним вполоборота. Винтовка, положенная поперек рук, медленно съезжала. Как только Канауги замолчал, Охара отвернулся. Винтовка совсем накренилась и упала бы, если б Таноуэ не подхватил ее. Осторожно, стараясь не глядеть на него, он положил винтовку на руки Охаре и пошел к своей койке.

— А в полковых ведомостях не было, — тихо сказал Кадзи.

— Скрыли. Позор.

— А ты зачем мне об этом рассказал? — напрямик спросил Кадзи.

— Сам не знаю. Подумал, такое легче всего тебе рассказать.

— Почему?

— Что ты пристал, почему да почему…

— Что же это получается? — продолжал Канасуги. — Загонять человека так, что ему бежать хочется? И все должны через это пройти?

— Да, так нам внушили.

Вошел унтер Сибата. Опять ты? — говорил его взгляд. Охара стоял с закрытыми глазами, стиснув зубы, и из последних сил старался удержаться на ногах.

— Правильно, Охара, — сказал унтер. — Вот так и надо — зубы стисни, а держись до последнего! Отдохнем на том свете, Охара.

Взяв с полки котелок, Сибата вышел.

— Охара свалится, — шепнул Канасуги.

Кадзи делал вид, что читает устав. Что предпринять? Пойти в офицерскую комнату и попросить за него? Но ведь только что ему поставили на вид, что он во все вмешивается. Ну и пусть! Пусть Хасидани на него наорет. А он скажет: не могу молчать, господин командир взвода. Охара прихватил чужой затвор потому, что близорук он, Охара. А близорукость не стойкой на караул лечат! Хасидани, конечно, ему бросит: опять разговорчики! Задрал нос, стрелять немного умеешь. Но Охара свалится, господин командир взвода! Ну и вались вместе с ним, вдвоем веселее!

Канасуги, не отрываясь, смотрел на Кадзи.

— Хочешь, чтобы я пошел просить? — Кадзи резко поднялся с койки.

— Не то чтобы хочу… Но ты, Кадзи, всегда помогал Охаре, — прошептал Канасуги.

— Пошли? — движением головы Кадзи показал на офицерскую комнату.

Канасуги, заколебавшись, огляделся по сторонам. Каждый занимался своим делом, но то, что Охара с минуты на минуту упадет, видели все. Канасуги пошел.

— Что это за манера табуном ходить? — встретил их Хасидани. — Коллективных жалоб у нас не положено.

— У меня не жалоба, господин командир взвода, а мольба…

— А такой формы обращения в армии вообще нет. На чем зиждется жизнь в армии?

— На приказе и подчинении.

— Я приказал, Охара подчиняется. А целесообразность моего приказа определяю я. Кругом! — И когда они были уже у дверей, он неожиданно бросил:

— Пришлите его сюда.

29

— А, будь что будет. Нет у меня больше сил. — Охара уткнулся испачканным грязью лицом в колени.

Была короткая минута отдыха. Рота отрабатывала охранение зоны между сторожевыми постами. Хасидани выбрал для учения почти непроходимый участок болота. Все были в грязи с ног до головы.

— Да не отчаивайся ты из-за пустяков, — убеждал Кадзи, разглядывая какой-то белый цветок.

— Пустяки?

— Ну а что?

Кадзи сорвал цветок, понюхал. Он пах болотом, как и все здесь.

— Она же просто из дому ушла. Это же не значит, что бросила тебя.

Охара не ответил.

— Ведь на воле все по-другому. Захотела уйти и ушла. Это мы здесь отвыкли от свободы…

Кадзи сам почувствовал, что, пожалуй, переборщил. Если б, скажем, Митико вот так ушла? Он счел бы это пустяком? Кадзи тихонько коснулся цветка губами.

— Разве ты поймешь, счастливчик? — горько усмехнулся Охара. — А с матерью что будет? Она ведь жила только мной. Всегда жила только мной. Конечно, она женщина старых взглядов. И жену недолюбливала. Но разве за одно это она заслужила голодную смерть?

— Урезонь жену.

— Попробуй! И сейчас вот пишет: как бы трудно ни пришлось, детей воспитает. И все ради меня. А я еще неизвестно когда вернусь. Мне ее нечего урезонивать.

— Да, случай такой, когда, как говорится, угодишь одной, разминешься с другой. — Кадзи приколол цветок к фуражке. — А обеим угодишь — сам ни при чем останешься.

Где-то совсем близко послышался голос Сасы:

— …И когда только нас уволят?

— И правда, домой бы… — словно отвечая Сасе, грустно протянул Охара.

— …А как насчет переброски на фронт? — расспрашивал Саса. — В День армии Баннай говорил, что солдаты четвертого года службы с первого мая увольняются, а вот уже конец апреля…

— Никакой переброски не будет, — уверенно, словно убеждая самого себя, сказал Сирако. — Квантунская армия больше не может бросаться живой силой. Сейчас важнее всего сдержать русских, а не Америку с Англией. А то еще, чего доброго, Манчжурия красной станет. Правда, есть такие, которым подобный поворот дела на руку…

Кадзи холодно усмехнулся. Он ничего не сделал, чтобы называться красным, но вообще-то считал бы это за честь. Дурак Сирако!

Показывая на Кадзи, Канасуги спросил у Сирако:

— А что будет, если русские включатся в войну?

Сирако не ответил.

— Капут тогда, души отдадим Будде, — меланхолично вставил Саса.

— Как раньше-то жена с матерью жили? — тихо спросил Кадзи.

Охара замигал близорукими глазами.

— Хорошо, дружно жили. Все своим чередом шло, а как меня призвали, за каких-то полгода разрушилась семья. Я понимаю, если бы я, скажем, гулял…

— В фильмах и пьесах, которые ты рецензировал, такие ситуации не встречались? — Кадзи начинал злиться.

— …Женщина… — донесся до них голос Сасы. Его гораздо больше интересовали разговоры о женщинах, чем безрадостные прогнозы войны, — женщина вроде бутылки…

Кадзи минуту прислушивался к теории Сасы насчет женского непостоянства, потом надоело, он снова повернулся к Охаре. Тихо, чтобы другие не услышали, сказал:

— Подай прошение об отпуске. Вот после инспекции сразу и подай…

— Думаешь, разрешат?

— Все может быть. Только смотри, матушка и жена у тебя обе с норовом и постараются сыграть на твоей мягкотелости. Так что держись, не то они тебя на две части разорвут.