Кадзи вспомнил кулачную расправу над Синдзе. Да, они с Синдзе спасовали тогда. Но разве могло быть иначе, разве они могли выйти победителями? Да скажи они тогда хоть слово — им бы костей не собрать. Дежурный офицер отлично понял, что произошло, но промолчал. То есть одобрил. В армии все построено на произволе старших, в армии бесполезно искать справедливость. Принципиальная правота одиночек, вроде Синдзе и Кадзи, в армии никого не волнует. А что было бы, если б Кадзи, скажем, взял верх и подчинил себе новобранцев? Но как?

Сплоченность армии — мираж… Зачем далеко ходить за примером? Пожалуйста, Охара. Он совершенно опустошен, сломлен понуканием Хасидани. Вот и сейчас товарищи проклинают его из-за чашки риса. Ростки принципиальности, простая честность затаптываются в грязь, это и понятно, иначе структура армии и самого государства потерпит крах. Трусость, себялюбие и мелкий карьеризм прививаются здесь с первого дня. Главная задача руководства — расчленить солдатские массы, разбить их на разрозненные единицы. Усвоив обычаи казармы, новобранцы обрастают броней эгоизма, сами превращаются в разнузданную, деспотичную солдатскую верхушку и заставляют тех, кто приходит им на смену, испытать на собственной шкуре пресловутую армейскую науку. Так осуществляется в армии кровообращение. И Сибата, и Ёсида, и Баннай, и другие старослужащие прошли такой путь. Все это ясно. Неясно другое — как найти выход из этого лабиринта?

На стрельбище Кадзи не раз чувствовал на себе колючие взгляды Сирако и Яматохисы. Ну что ж, он тоже избрал свой путь, правда, другой, чем Синдзе; он тоже постарается продержаться как можно дольше в этом бесчеловечном мире насилия. Он не сдастся, он будет бороться до последнего, мобилизовав всю свою выдержку, все силы.

Чем сильнее Хасидани злился, тем больше Охара нервничал и мазал.

— Кадзи, поди сюда и покажи ему, как надо стрелять! — Хасидани весь позеленел от бешенства. — Слепого и то легче научить, чем эту сволочь! Ну-ка, валяй вслепую!

Кадзи не понял и переспросил.

— Ну да, прицелься и стреляй с закрытыми глазами.

Кадзи залег рядом с Охарой. Перезарядил винтовку. Для пробы прицелился. Затем, придержав дыхание, закрыл глаза. Надо доверять винтовке. Почувствовав, что завалил ее, чуть приподнял и почти одновременно спустил курок. Из наблюдательного окопа взвился показатель попадания.

— Видал, Охара? Так что нечего на глаза ссылаться! Попробуй еще раз. Опять промажешь — будешь у меня брать полосу препятствий!

— Успокойся, Охара, успокойся, — подбадривал его Кадзи. — Не напрягайся, держись свободно и не рви спуск…

Охара выстрелил. Мимо.

— Охара, такому растяпе, как ты, лучше удавиться! Во всей Квантунской армии на шестьсот тысяч не сыскать та кого, — прогремел над его головой Хасидани.

У Охары по щекам побежали слезы.

Кадзи стало не по себе. Его удачная стрельба вслепую вконец растравила раны Охары. Ведь вовсе не обязательно было показывать класс; он и попал-то, может, случайно, а для Охары это был полный провал.

— Прочисти уши и слушай, Охара, — заорал Хасидани. — Чувство ответственности для солдата важнее жизни. Из-за тебя одного все новобранцы взвода остались без завтрака. Завтрак еще куда ни шло, а что, если весь взвод погибнет из-за твоего неумения уложить врага, из-за твоей оплошности? Поразмысли над этим, растяпа!

Охара бессильно опустил голову на винтовку. Что он мог поделать? Проклятая пуля не хочет попадать в мишень.

— К мишени бегом марш! Отставить! Ты пойдешь в атаку и поразишь ее с ходу. Мишень сейчас твой враг, иди и уложи его! Кадзи, ступай с ним, покажи ему штыковой выпад. Бегом марш!

Они побежали.

Кадзи услышал, как Охара всхлипнул.

— Перестань ты, — рявкнул он, невольно перенимая тон Хасидани. Кадзи почувствовал, что и сам он захлебывается от безысходной тоски. Внезапно он ощутил себя никчемным, жалким. Слюнтяй! От такого пустяка нюни распустил!

Охара бежал рядом и уже не сдерживал слез.

15

«Я, нижеподписавшийся, прошу считать это моим завещанием…»

Хасидани объяснял:

— В любую минуту наш полк могут отправить на передовую. А как я уже говорил вам, раз попал на фронт, нечего рассчитывать, что вернешься оттуда живым. Во втором параграфе седьмого раздела «Памятки воину» сказано: «Дух высокой жертвенности побеждает смерть. Возвысившись над жизнью и смертью, должно выполнять воинский долг. Должно отдать все силы души и тела ради торжества вечной справедливости». Вам, конечно, знакома эта заповедь защитника родины. Так вот, проникнувшись ее высоким духом, вы в течение часа начиная с настоящей минуты должны написать завещания. Они будут храниться в запечатанных конвертах и в случае вашей славной гибели на поле боя будут отправлены по указанному вами адресу. Можете писать все, что хотите сказать вашим близким. И еще. Согласно второму параграфу раздела третьего «Памятки воину» положите в конверт ноготь и прядь волос. Цитирую: «Воин всегда готов оставить свой прах на поле боя. Посему бывает, что семьи не получают праха погибшего и должны быть извещены об этом».

Новобранцам выдали бумагу, конверты и оставили одних.

Завещание рядового 2-го разряда Яматохисы:

Высокочтимые отец и мать!

Да вселит в вас радость известие о том, что ваш сын пал на поле боя во славу Императора. Пусть моя двадцатилетняя жизнь оборвалась, я все равно пребуду в извечной справедливости. Считая, что верность родине является наилучшим выполнением сыновнего долго, я неустанно нес солдатскую службу. Дорогие родители, мне нечего вам завещать. Желаю прожить отпущенный вам небом срок благополучно, гордясь тем, что ваш сын пал за императора.

Завещание рядового 2-го разряда Таноуэ:

Масуко, я ведь сам не знаю грамоты. Из-за меня ты, бедняжка, страдала, а когда я ушел в армию, вообще уж все трудности упали на твои плечи. Прости меня за это. Единственно, о чем я думаю, как ты осилишь всю работу. Ведь если я помру, за двоих придется трудиться. Вот ведь как. Мне-то что, вот ты будешь мучиться, Масуко, и тяжко мне, когда я думаю об этом. А у меня, верно, все муки кончатся, как помру. Но и тогда, Масуко, я буду помогать тебе из-под могильного камня. Когда осенью созреет урожай, представь, прошу, что это я вернулся домой. Каждый год осенью я буду возвращаться к тебе. Всегда буду приходить, пока ты не помрешь. Еще у тебя, Масуко, остается земля, которую поднял я. Думай, что она — это я. Береги лошадь и корову, чтобы за меня работали как следует.

Завещание рядового 2-го разряда Охары:

Высокочтимой матери,

Простите, что вопреки сыновнему долгу отправляюсь в вечный путь раньше вас. Пусть я умираю за императора, но мысль, что при этом я оставляю без опоры престарелую мать, мучает меня нестерпимой болью. Если бы между вами, высокочтимая матушка, и Томиэ не было неладов, поверьте, во сто раз легче сносил бы я тяготы военной службы, не так печалился б при мысли о предстоящих мне муках. Очень горько мне думать о неприязни между вами.

После моей смерти единственной опорой вашей останется Томиэ. Прошу вас, призадумайтесь над этим. Знайте, что вражда между вами и женой не дает мне умереть спокойно, и постарайтесь прожить остаток своей жизни в мире и согласии с Томиэ.

Томиэ!

На тебя оставляю матушку и детей. Тебе, конечно, тягостно это, но такова моя последняя просьба. Пожалуйста, выполни ее. Очень сожалею, что не мог раньше поделиться с тобой своими тревогами: в обычных письмах в армии не принято писать о своих страданиях. Но это не обычное письмо, это мое завещание. Здесь можно. Ты была для меня небом данной хорошей женой, и единственное, что мне не дает умереть спокойно, это ваши нелады с матушкой. После моей смерти матушке не на кого опереться, кроме тебя. Я знаю, у тебя есть много оснований не любить мою матушку, но все же, прошу тебя, останься при ней до ее кончины. А потом уже решай сама, как тебе поступить. Я с ума схожу при мысли, что ты бросишь мать на произвол судьбы раньше, чем получишь это письмо. На что будет жить она, если ты уйдешь? После моей смерти у тебя неизбежно возникнут денежные затруднения, и при мысли, что у тебя не хватит сил их одолеть, я задыхаюсь от душевной муки. Человек, которого ты ласково называла «папой-растяпой», сейчас, прижав к груди руки, молит тебя: «Дай мне умереть спокойно, без неуемной муки и терзаний, без сознания, что я не смею умирать». Такому никчемному солдату, как я, не выжить, и я предчувствую это. Мне страшно, ведь я оставляю тебя, детей и мать без гроша. Пойми, Томиэ, с каким чувством я пишу это письмо, сколько хлопот я тебе доставлю. Умоляю, прости. Совсем не так представлял я будущее…