— Не есть воротит, а, господин солдат? — ухмыльнулся китаец, высморкавшись пальцами.
Кадзи вспомнил Лаохулин. Тогда он, заложив руки за спину, наблюдал, как десятки рабочих разгребали засохшее дерьмо. Его продавали на удобрение окрестным крестьянам. А теперь наступала очередь Кадзи выгребать нечистоты.
Некоторое время все трое молча долбили ледяную пирамиду. Морозы ослабли, был уже март, лед стал сыреть. Из-под лома летели осколки. — Кадзи сжал зубы, закрыл глаза. Такой непонятливый на ученьях, Таноуэ справлялся здесь шутя. Все у него выходило с умом, без затраты лишних сил.
Из казармы доносился гул голосов — наверно, выдали водку.
— После всех этих передряг домой захотелось, а? — Синдзе остановился передохнуть.
— Домой всегда хочется.
— Думаешь, на воле сейчас лучше?
Кадзи не знал, что ответить. Он поймал себя на том, что все мучительное, тяжелое, что было в Лаохулине за те двести дней, до отправки сюда, совершенно выветрилось из его памяти. Осталось только пьянящее ощущение свободы. Да, конечно, там лучше. Живая, полнокровная радость, тепло взаимной любви…
— Лучше, — убежденно произнес он. — Там ты сам себе хозяин. Трудно — побори трудности, добейся, чтоб легче стало. А в армии ты этого не сделаешь…
— Потому что новобранец?
— Наверно…
— Думаешь, потом будет легче?
— Не знаю.
Конечно, у старослужащих положение иное, они хоть что-то могут. Правда, вот здесь как отрицание такой надежды стоит Синдзе, солдат третьего года службы. Но надеяться нужно, нельзя без надежды.
— Может, и легче будет. Ты прости меня, Синдзе, за тот случай с открытками, никак не могу успокоиться.
— Знаю, — Синдзе с силой опустил лом. — Я на тебя и не подумал, друг.
Мучительная судорога, сжимавшая душу, наконец-то отпустила Кадзи. Выходит, Ван не лгал тогда. Выходит, человек действительно не может без дружбы.
Собравшись было высказать эту мысль, Кадзи увидел унтер-офицера Согу с нарукавной повязкой дежурного и принялся с усердием работать ломом.
— Спасибо за службу! — ответил Сога на их приветствие.
Потом помочился. Все это с уверенностью неплохо устроившегося человека. Такой, куда бы его ни забросила судьба, не станет грустить, справит нужду, поблагодарит за службу.
— Сортир — приятное место для разговоров, — сказал Сога, застегиваясь.
— Секретничаешь с дружком?
Синдзе не остался в долгу.
— Так точно, разговор с душком, — бойко ответил он. Потом напрямик спросил: — Господин унтер-офицер, расписание нарядов согласовано с командиром роты?
— Откуда мне знать, спроси подпоручика.
— Есть спросить подпоручика! Разрешите уж, господин дежурный унтер-офицер, задать еще один вопрос: если солдат откажется от наряда, что с ним будет?
— Известное дело что — гауптвахта. Могут и в тюрьму отправить за неподчинение.
— Я говорю о тех случаях, когда распределение нарядов несправедливое.
— Почитай дисциплинарный устав. — Глаза Соги сузились и стали еще жестче. — Параграф «Неподчинение приказу». Ты что, жаловаться задумал, роту позорить? Нет, милый, этот номер у тебя не пройдет, здесь армия. Ты, верно, забыл, Синдзе, благодаря кому дослужился до солдата первого разряда? Поразмысли на досуге о своем положении, очень тебе советую.
— Я думал не раз и, поразмыслив серьезно, заявляю, что получаю наряды несправедливо.
— Я не о нарядах, Синдзе. Нарядами занимается командир роты. А еще раз что-нибудь выкинешь — посажу на гауптвахту.
И ушел.
— Зря ты все это, — забеспокоился Кадзи.
— А-а, один конец, — горько усмехнулся Синдзе. — Или прибьют, или полегчает. Мне нечего терять.
— Все проклятые открытки.
— Да не мучайся ты! Ведь не просил же, сам я тебе их принес.
Синдзе задумался. Долго кололи молча.
— Я вот забыл было о воле, а теперь смерть как бежать захотелось.
— Бежать? — шепотом переспросил Кадзи.
— Днем и ночью только и думаю об этом. — Синдзе понизил голос: — Как только Южный фронт расшатается, из Квантунской армии начнут направлять пополнение. Кого ж, как не меня послать на передовую? Хино таких вот и отправит в первую очередь — подмоченных или с гауптвахты… А я хочу остаться в живых. Хочу — вот и все!
— Ну выживешь, — согласился Кадзи. — А есть у тебя человек или дело, ради которого стоит жить?
— Бежать я хочу от людей, от дел этих, бежать, куда глаза глядят, где никто меня не знает, и начать жизнь сначала.
— Да куда бежать-то? — почти раздраженно спросил Кадзи. Он поставил лом, прислушался. До них доносился веселый гул казармы. — Куда бежать-то? Сколько отсюда до границы? — спросил он неожиданно для себя.
— Километров сорок-пятьдесят, — сказал Синдзе. — До озера надо пробираться по болотам. Завязнешь, считай — конец. А где сухо — сторожевые посты понатыканы.
Кадзи снова взял в руки лом.
— А ты, Кадзи, что выбрал бы? — вдруг спросил Синдзе. — Землю обетованную, — он кивнул в сторону границы, — или встречу с женой?
— Земля обетованная… — Кадзи грустно улыбнулся. — Я обещал жене, что мы начнем жизнь заново, какой бы дорогой ценой это ни обошлось нам.
— Ты веришь, что вернешься домой целым и невредимым?
— Не знаю. Я должен. Хочется в это верить. Во имя чего умирать? За кого?
13
Стены казармы раскалывались от пьяных голосов. Каждый горланил свое. Не то чтобы они были очень пьяны, нет. Солдатам никогда не дадут сакэ вдоволь. Просто они хотели опьянеть и усердно играли пьяных. Дисциплина рушилась на глазах, месяцами подавляемая энергия требовала выхода. И, не находя, выливалась в бессвязную болтовню и похабные песни. Синие вены вздувались на потных, озверевших лицах.
— Мой муженек не то енот, не то барсук, мой муженек среди ночи и-и-ще-ет нору… и-ищет нору… — тянул, закатывая глаза, новобранец.
Ему аккомпанировали на алюминиевой посуде. Прихлопывали в ладоши. Крик, топот, воздух, напоенный запахом пота, перепревших кожаных ремней, ружейного масла.
Кадзи, Синдзе и Таноуэ прошли к своим койкам.
Их пиалы были наполнены лишь до половины. На полу валялось шесть пустых бутылей. На тридцать два человека около десяти литров. Значит, не по полпиалы на нос! Но кто-то изловчился так разлить…
Синдзе залпом выпил свое. Он сидел, уставившись в дно опустевшей пиалы. После вечерней переклички он скорее всего получит наряд на ночное дежурство. Всесильным «старикам» вроде Ёсиды или Банная, привыкшим к самоуправству, пара пустяков подмазаться к Хино и освободиться от наряда за счет Синдзе.
Таноуэ тоже выпил все до дна. Чтоб как-то приноровиться к общему веселью, начал хлопать в ладоши. По его лицу блуждала рассеянная улыбка, но весело ему не было. Он думал о доме. Подготовлены ли семена, выделят ли ему удобрения там, в правлении колонии? А ты, Масуко, осторожнее с кормами, чтоб до покоса хватило. Трудно тебе придется одной, да ничего не поделаешь, я тебе нынешний год не помощник. Ты уж прости… Невидящими глазами Таноуэ смотрел куда-то вдаль, и перед его взором стояла одинокая лошадь на пашне без хозяина.
Кадзи встретил благодарный взгляд Охары. Кадзи ответил ему равнодушным взглядом. Может, и вправду податься с Синдзе в «землю обетованную»? А существует она, земля-то эта? А Митико?..
Кадзи глянул на Охару. Красные, готовые заплакать глаза, беспомощный детский взгляд. Опять, поди, терзается из-за неладов между женой и матерью.
— На, пей, — протянул он Охаре свою пиалу. — Брось расстраиваться. Все, что ни делается, к лучшему.
— Без тебя Сирако ко мне подходил, — шепнул Охара, — говорит, в этом или в следующем месяце из нашего полка будут набирать пополнение туда, на юг. Так что лучше, пока не поздно, податься в вольноопределяющиеся.
Кадзи усмехнулся.
— Не будет этого, пока не потеплеет.
— Кто сказал?
— Я говорю.
— Почему ты так думаешь?
— Сам смекни: воинскую часть, привыкшую к условиям севера, переводят на юг, а сюда, на мороз кого?
