Хино посмотрел на дверь кабинета командира роты и чуть заметно усмехнулся. Как истый служака, Хино, конечно, презирает капитана Кудо — он ведь тоже из вольноопределяющихся.

— Так что, если ты и сейчас тянешь волынку и не подаешь заявления, тут дело нечисто. Вот как я думаю.

— Солдатская служба мне больше по сердцу.

Кадзи сам сознавал, что это звучит совсем не убедительно, но ничего лучшего придумать не мог, хоть и чувствовал в словах Хино явный подвох.

Над казармами нависла ночь. Маршировка на плацу кончилась.

— Поверь, Кадзи, офицер вроде меня, кадровый офицер, знает о своих солдатах абсолютно все, — голос Хино стал угрожающе дружелюбен.

Еще бы! Ну конечно, ты знаешь обо мне все! Кадзи почувствовал себя загнанным зверем. Жандармерия уж как-нибудь позаботилась сообщить сюда об инциденте в Лаохулине. Дело Кадзи, хранящееся в столе у Хино, наверняка испещрено красными галочками. Ведь и Митико, как бы между прочим, писала: «…Заходил господин Ватараи, спрашивал, как поживаю…» Вроде ничего особенного, простая вежливость. Но за ней скрывается многое. Бедная Митико, верно, содрогалась от отвращения под пристальным взглядом унтера из жандармерии.

— Уясни себе одно: ты на гражданке и ты после мобилизации — два разных человека. Да ты и сам это прекрасно понимаешь.

— Да.

— Я не вижу ни одного «но» против твоего производства в офицеры, а ты упираешься и отказываешься подать заявление, вот я и смекнул: здесь что-то нечисто!

Допрыгался-таки. Попробуй теперь выкрутись. Кадзи глянул! на печку, потом перевел взгляд на Синдзе. Облизнул пересохшие губы.

Э, была не была, выложу Хино все. Ведь этого типа вымуштровали из солдат — он, понятно, презирает новоиспеченных офицеров.

— Как бы выразиться точнее… Я… в общем я считаю, что офицер и духовно и физически должен превосходить солдата. Если командир не обладает большей выносливостью и решительностью, он не имеет морального права посылать солдат на смерть!

— Таких командиров не бывает, — усмехнулся Хино.

— Бывают или нет, но в шестом параграфе «Руководства для пехоты» черным по белому написано: «Решения командира должны быть твердыми и последовательными. Малейшее колебание приведет к разброду, и подчиненные выйдут из повиновения». А я не могу не колебаться, я, видно, с рождения такой. В десятом параграфе «Руководства» сказано: «Самое постыдное для командира — промедление; оплошность в бою грозит армии большей опасностью, чем ошибка в стратегии». Могу я допустить, чтобы армия страдала из-за моей оплошности? Разве это не серьезная причина?

Хино продолжал сверлить Кадзи глазами, но в них не было уже металлического блеска, ответ Кадзи явно озадачил подпоручика. Вот тебе на! Выучил наизусть! Выходит, правда, что у красных голова хорошо варит.

— И еще… — Кадзи перевел дух, — и еще мне думается, что за такой ничтожный срок, как полгода, нельзя подготовить настоящего офицера.

Кадзи следил за реакцией Хино. Бесспорно, его слова попали в точку. Подпоручик расплылся от удовольствия. Он терпеть не мог этих выскочек-вольноопределяющихся, слова Кадзи пришлись ему по душе. Теперь надо было только усилить впечатление от сказанного.

— Вот если б у меня был стаж службы, как у господина подпоручика, — другое дело…

Ну и подхалим! Кадзи сам себе поражался. Сказать такое и даже не покраснеть!

— Верно, есть еще что-нибудь, а?

Хино по-прежнему не сводил с него глаз. «Любопытный тип, не то что другие, — подумал он. — И, видно, с норовом».

— Ты понимаешь, ведь этим капитана не убедишь! Мне надо зацепиться за что-то посущественнее.

Что-нибудь еще? Пожалуйста. Если бы он смел, он сам спросил бы своих командиров: зачем вы, господа, стали офицерами? Чтоб посылать солдат на смерть?

— Офицер не должен испытывать сомнений.

При этих словах Синдзе взглянул на Кадзи. Губы Хино растянулись в иронической улыбке. Может, переборщил? Чтобы не показаться слишком дерзким, Кадзи поспешно добавил:

— Я хочу сказать, что человек, который становится командиром, не потянув солдатской лямки, или слишком самоуверен, или туп. Я не могу упрекнуть себя ни в том, ни в другом. Вот и все мои причины.

«Да он просто наглая сволочь, — мелькнула неожиданная мысль в голове Хино. — Танцует на острие ножа! Попробуй, справься с таким! За ним нужен глаз да глаз».

— Ты хитрая бестия, — усмехнулся подпоручик. — Наворотил тут кучу всяких причин, а сам, верно, только и думаешь, как бы драпануть из армии и завалиться спать с женой…

Кадзи почувствовал, что теряет почву под ногами. Подпоручик разгадал его. Ему нечего было возразить.

— Но одно другому не мешает. И в офицерских погонах можно спать с женой. Ведь экзамены начнутся после инспекционного смотра, время-то есть. Поразмысли над этим. Можешь идти.

Кадзи склонился — по уставу — на пятнадцать градусов ровно и отдал честь.

— Рядовой второго разряда Кадзи возвращается в казарму.

У двери он повернулся, чтобы еще раз отдать честь.

Хино спросил:

— Ну как, не подведешь завтра на соревнованиях?

— Надеюсь, что нет.

Надеешься! Попробуй, провались, Хасидани задаст тебе!

2

Следом за ним с ведром для угля вышел Синдзе.

— И вогнал же ты меня в пот! — рассмеялся он.

— Ну сам подумай, что я мог сказать?

— Не знаю. Одно помни — ты под подозрением. Даже я, вечный солдат первого разряда, ротный дурачок, не хотел бы оказаться на твоем месте. А ты, Кадзи, правофланговый призывников запаса! У-у-у! И когда у такого парня красные мозги, не позавидуешь кротам из отдела личного состава. Ну что им с тобой делать?

Кадзи пошел с Синдзе к угольному складу,

— Утри им нос на завтрашних соревнованиях. Твои козыри — стрельба, метание гранат и знания — этим и держишься.

— Знаю, — пробормотал Кадзи.

— Ты начал хорошо. Всегда, что называется, в форме — не подкопаешься. Держись так и дальше — не ударь лицом в грязь. Иного выхода у тебя нет. Вот я, например, начал с расхлябанности, с этакого рубахи-парня, которому все нипочем, и теперь уж хочешь не хочешь, а жми в том же духе… Стоит раз показать свою слабость, и больше не подымешься, растопчут.

— Знаю.

Интересно, кому легче, мне или ему? — подумал Кадзи.

Синдзе тоже из «подозрительных»; его старший брат сидел за политическое преступление. С первых дней службы на нем клеймо «красного». А в армии сколько ни старайся солдат вроде Синдзе — все напрасно. Другое дело — Кадзи. Он бросает гранату на шестьдесят четыре метра. Его искусство оценили. И зрение у Кадзи снайперское: правый глаз — плюс два, а левый — полтора. С трехсот метров у него абсолютное попадание. Это очень радует старшего унтер-офицера Хасидани, командира стрелкового взвода. «Обладает отличной боевой подготовкой», — так аттестует его начальство. Правда, биография у него сомнительная. Кадзи доставил немало хлопот отделу личного состава. И только успехи в стрельбе спасали Кадзи от разного рода неприятностей. Стоит ему хоть раз потерпеть неудачу — его уже ничто не спасет.

— Лучше бы ты шел, — сказал Синдзе, тревожно озираясь по сторонам. — Кое-кому не по душе наши беседы.

Кадзи кивнул.

С севера подул ветер. Ночью он превращался в нож, неумолимо пронзающий тело.

— Опять мороз!

Кадзи пошел в казарму. До темноты они с Охарой должны успеть переменить воду в пожарной бочке, вычистить обувь, убрать помещение. Да мало ли, что еще должен успеть сделать новобранец.

3

На щите объявлений в восемь часов значилось: минус тридцать два градуса. А столбик термометра продолжал падать. Под резким северным ветром гудели провода. Порой этот гул перерастал в глухие рыдания, и тогда бумага в окнах вздрагивала и начинала протяжно гудеть. Унылая, леденящая сердце музыка.

Кадзи растянулся на койке, расслабил тело. Долгий, противный был день. Но все, что полагается, он, кажется, сделал по правилам. Вроде нет никаких огрехов, ничего такого, к чему могли бы придраться старослужащие.