— Мне сказала соседка… Она сказала, что ты еле идешь… Но это не правда… Ты здоров! Боже, как хорошо!

Кадзи попытался поднять Митико. Вдруг Митико увидела повестку.

— Что это?

Кадзи опустил руки.

— Что с тобой?

Митико вскочила. Лицо ее изменилось. Она вырвала повестку.

— Не может быть! Этого не может быть! Как же так? Значит, все было обманом! Ведь они обещали!

Митико была вне себя.

— Я пойду к директору! Это уж слишком! Пойду и скажу ему все!

Кадзи обнял жену.

— Не надо, все будет напрасно.

Уткнувшись в грудь Кадзи, Митико заплакала.

— Пойдем домой. У нас есть еще сорок часов. Не будем ни о чем больше думать. Ладно? — Голос Кадзи звучал глухо.

47

Пошел мелкий снег, потом поднялся ветер, началась настоящая метель.

Кадзи заполнил мобилизационную анкету. В графе об остающихся родственниках он написал: «Митико Кадзи, жена». Митико со слезами собирала вещи. Тут же валялся военного образца вещевой мешок.

Сорок часов оказались короткими, но это были часы всепоглощающей непрерывной любви. Сил уже не было, но их все равно тянуло друг к другу. Нет, не стоит ни о чем сожалеть. Они заставляли себя так думать. Их любовь достигла предела, самых заманчивых вершин.

Дни, месяцы — мгновения в жизни, но сколько было уже пережито! И все куда-то отодвинулось, стало чужим. А они оба еще, собственно, и не жили. Только собирались жить. Только сейчас должна была начаться их жизнь. Как мучительно это все сознавать.

— Митико, — тихо позвал Кадзи. — Когда мы опять с тобой встретимся?

Митико оглянулась. Глаза у нее были уже сухие, плакало только сердце.

— А я мечтал начать все заново, сколько было надежд! Ловко меня провели.

До сих пор он был на свободе, а те — в клетке. Теперь его самого сажают в клетку. И опять подле него не будет друга, потому что там, куда он идет, все человеческое подавляется.

— Только-только завоевал право называться человеком! — Горькая усмешка исказила рот Кадзи. — Только решил все начать сначала с тобой вместе! Ужасно! Все время у них на поводке. Ты помнишь тот день? Я сказал тогда, что в приманке, брошенной фирмой, есть иголки. Ты ответила: ну и пусть! Будем есть, что нравится, а иголки им вернем. Мы так думали, но получилось иначе.

Лицо Митико снова исказилось в плаче. Кадзи с болью смотрел на дрожащие плечи жены. Благодаря ей более полугода они прожили счастливо. Прошедшие дни все казались прекрасными. Но ведь они должны были знать, что так получится. Почему же не подготовились? Словно с повязкой на глазах шли, глядя только под ноги. И вот его отправляют с винтовкой за плечами на фабрику смерти.

— Вот видишь, каков венец моей деятельности!

В комнате воцарилось тягостное молчание. Настольные часы показывали полдень. Подошло время прощаться.

Кадзи, подняв воспаленные глаза, посмотрел на стенное блюдо. Влюбленные продолжали обниматься. Кадзи встал на стул и снял блюдо.

— Нить оборвалась!

Он подбросил блюдо в воздух. Оно упало на стол и разлетелось на куски. Митико бросилась на шею Кадзи. В этом объятии было все: и любовь, и обида, и гнев.

— Если погибнешь, я не переживу! — задыхаясь, сказала она. — Не говори «прощай»! Умоляю! Скажи, что обязательно вернешься. Что мы еще начнем жизнь сначала…

Кадзи кивал головой, жадно вдыхая знакомый аромат волос, и все крепче обнимал податливое тело. А жизнь разлеталась на куски!

Часть третья

1

— Стой тут и жди!

Оставив Кадзи в канцелярии, подпоручик Хино исчез в кабинете командира роты. Кадзи вытянулся по стойке «смирно» — ведь никто ему не скомандовал «вольно». Через несколько минут Хино вернулся и, усевшись за стол, стал просматривать бумаги. Казалось, он не замечает солдата 2-го разряда Кадзи.

На железной печурке закипел чайник — во все стороны с громким шипеньем полетели брызги. Хино недружелюбно покосился на Кадзи: чего не снимешь крышку? Но Кадзи с грустной усмешкой продолжал стоять руки по швам.

По казарменному плацу маршировали новобранцы. На мотив марша что есть мочи горланили «Фронтовые наставления».

Кадзи подумал, что этот неистовый ор никак не вяжется с сентиментальной мелодией марша.

Не подымая глаз от бумаг, Хино сказал:

— Вольно!

Кадзи не расслышал:

— Виноват, не понял.

— Можешь стоять вольно.

Шипение чайника раздражало. Кадзи снял крышку. Ему хотелось, чтобы все поскорее кончилось. Уже близился вечер; у новобранцев дел много, каждая минута на счету. А предстоящий разговор — потерянное время.

Наконец подпоручик повернулся к Кадзи. Плотно усевшись на стуле, расставил ноги.

— А ты не торопишься… До сих пор не удосужился подать заявление о зачислении в вольноопределяющиеся,

Кадзи опять встал руки по швам.

— Виноват, не подал.

— А почему? Какие-нибудь особые причины?

Кадзи медлил с ответом. Он посмотрел на белый лоб Хино, потом на его рыхлые щеки. Этого человека уже десять лет трепала армейская служба, смешно думать, что его тронут терзания интеллигента.

— Никаких особых причин, просто думаю, что не подхожу.

— Как это не подходишь? А ну, объясни.

— Просто хочу остаться солдатом, господин подпоручик.

— Ну а почему? Говори вразумительно.

Как ему объяснить? Разве этот вояка поймет? Так просто ведь не ответишь. А одно неосторожное слово — и головы не сносить.

— Причины малоубедительные, господин подпоручик.

— Ага, значит, причины малоубедительные, а нежелание быть офицером твердое, так? — Хино исподлобья взглянул на Кадзи. — Если валял дурака там, дома, не думай, что это сойдет и в армии. Здесь такие штучки не проходят.

— Господин подпоручик, позвольте мне собраться с мыслями…

— Ладно, собирайся. — И, повернувшись к солдату, приткнувшемуся в углу, Хино приказал: — Синдзе, подбрось-ка уголька.

Синдзе не спеша поднялся и подошел к печке. Кадзи поймал его взгляд за спиной подпоручика. «Смелее, Кадзи! Главное — не теряться», — подбадривал этот взгляд.

— Только ты и Охара из двадцати, имеющих право на зачисление, не подали, — продолжал Хино. — Ты что, не читал приказа командира? Как ты думаешь, армии нужны офицеры или нет? Ведь фронт все время расширяется…

— Я понимаю.

— С Охары и спроса нет — он слепая курица, но ты-то здоров как бык! К тому же преуспеваешь в боевой подготовке. Мало кто так может швырнуть гранату, Хасидани зря болтать не станет. И опять-таки образование. Чем же это ты не подходишь?

Разумеется, он подходит. Кто, если не он? — думал Кадзи. Он чувствовал, как бьется кровь в висках. Больше того, из него выйдет настоящий офицер, он будет душой солдат. Но причина… Нужно объяснить причину… А это нелегко… Их много. Прежде всего, Лаохулин кое-чему научил Кадзи — разве там он не имел полномочий младшего офицера? А что из этого вышло?.. Потом — он терпеть не может военных. Не выносит их всех, а тем более офицеров, этих безропотных служак, этих запятых в приказах о расстреле. И еще — самое основное: он хочет домой. Хочет быть себе хозяином, хочет работать и довести начатое дело до конца. Ему нужна не армия, а Митико. Понимаете, господин подпоручик, мне нужна жена, а не офицерская форма. Что я для вас? Пешка, нечто вроде стула или чайника. А с Митико мы друг другу необходимы как воздух. Но разве можете вы это понять?

Кадзи старался вспомнить запах Митико. Он ей сказал, что скоро вернется и начнется новая жизнь. И себе так поклялся. О милый запах… Запах шеи, которую он, уезжая, жадно целовал, аромат волос… И все это начисто заглушил ненавистный армейский запах застиранного обмундирования и каменноугольной гари.

— Я не дурак и понимаю, всем вам не хочется расставаться с привычками гражданской жизни. Всем вам, не только тебе, все эти интеллигентики, ставшие солдатами, поначалу не очень-то рвутся в офицеры. Думаешь, не знаю почему? — Хино закинул ногу на ногу. — Вы надеялись по глупости, что после комиссии вашего брата-запасника демобилизуют. Тыловые крысы! Думали по домам отправиться! Как же, ждите! По домам! вот-вот объявят всеобщую мобилизацию! Такие-то дела! Наконец и ваши хлюпики смекнули что к чему. И подались всем гуртом в вольноопределяющиеся. Чтоб подальше от фронта. Ничего, из вас дурь живо выбьют! Война всех обломает!