Кадзи видит грустный взгляд Митико, ее огромные глаза смотрят на него, и он тонет в этом взгляде.
«Неужели ты так думаешь?»
«Ты страстно и постоянно стремилась сделать нашу жизнь счастливой. Окидзима тоже бросил дерзкий вызов жизни, стремясь жить по-своему. Такой страсти и дерзости мне недоставало, и я черпал их у вас, барахтаясь в противоречиях. И все же, чтобы жить, этого, очевидно, недостаточно.
«Ты хочешь сказать, что счастье делает человека трусливым? Что я считала счастьем постоянно жить с тобой, и это тебя делало трусливым? Так?»
«Я был трусом не по твоей вине. Просто мое понятие о счастье было неправильным. Если бы я жил, как нужно, то в самые критические минуты, как бы горько мне ни было, я имел бы смелость идти наперекор всему. И как бы страшно мне ни было. Ну, например: если бороться против войны, то уж не жалеть своей жизни. Вот если бы мы с тобой жили с такой решимостью, я не страдал бы так тяжело».
«Но ведь ты обрел эту решимость».
Митико смотрела на него скорбными глазами, и от одной мысли, что она сейчас очень одинока, скупые слезы покатились по щекам Кадзи.
«Огромное число людей, Митико, когда нужно проявить самую малую толику смелости, отступают, трусят. Может быть, они стараются жить честно, но трусость давит камнем их грудь, они терзаются и в конечном счете теряют человеческое достоинство. Многие даже становятся военными преступниками, хотя решительно никогда не хотели ими стать. А дело все в этой малой толике смелости. Я это понял лишь тогда, когда сделал шаг вперед, во время казни. Смелость проявляется не в размышлениях. Она в действии! Надо постоянно жить в полную силу, тогда не будешь ни о чем сожалеть».
«Да, может быть, ты прав…»
Кадзи видит, как Митико ему кивнула.
«Начнем сначала, Митико, хорошо? Ведь мы еще молоды. У нас тоже есть день, который зовется завтрашним…»
«Но когда он придет? О, как я его жду!»
Кадзи будто слышит ее голос. Но ведь ее здесь нет! Он в темной, тесной клетке один.
Вокруг тишина. Издалека, едва колебля ночные тени, доносится сигнал — гасить свет.
В коридоре снова шаги. Танака мурлычет в такт сигналу:
Спать, солдаты, свет гасить!
Новобранцам слезы лить.
Он снова заглянул в камеру.
— Выйдешь по нужде?
Кадзи отрицательно покачал головой. Все тело горит. Никуда ему не хочется. Тело горячее, а бьет озноб!
Танака, шлепая туфлями, ушел.
Ми-ти-ко, Ми-ти-ко…
В конце коридора скрипнула дверь. Голос замер, наступила звенящая тишина.
Подняв глаза на лампочку, Кадзи пробормотал:
— Спокойной ночи, Митико, я буду смотреть на тебя отсюда.
43
— Выходи.
Тяжелая решетчатая дверь открылась. Незнакомый жандарм внимательно осмотрел Кадзи. Опухоль с лица Кадзи сошла, но местами синеватые подтеки еще оставались. Заросшее щетиной лицо выглядело чужим.
— Иди.
Жандарм шел впереди, Кадзи босиком следовал за ним на расстоянии. Перед кабинетом начальника жандарм остановился.
— Входи.
Открыв дверь, Кадзи встал как вкопанный. Перед ним будто в тумане стояла Митико. Возле нее, улыбаясь, стоял человек с выпуклыми глазами. О, ведь это Окидзима! Силы оставили Кадзи.
Митико, кусая губы, сдерживалась. Ее било как в лихорадке. Только глаза смотрели, не мигая, на изменившееся лицо мужа.
— Ну целуйтесь, да скорей, — сказал Ватараи. — Можете не стесняться.
Его улыбка перешла в похабный смешок. За столом Танака делал вид, что перебирает бумаги. Караульный торчал у двери, ожидая, что же будет дальше.
— Митико! — простонал Кадзи. — Ну зачем? Тебе не нужно было приходить сюда. Не беспокойся, иди домой.
Митико растерянно оглянулась на Ватараи. Как бы не рассердить этого зверя, ведь она так добивалась свидания! Взяв в обе руки фуросики [x], она с просящей улыбкой обратилась к Ватараи.
[x] Фуросики — платок, в котором носят вещи.
— Я тут принесла суси [x], можно ему дать?
[x] Суси — рыба с приправой.
— Можно.
Раскрыв деревянный судок, Митико сказала:
— Поешьте?
Горячий комок подкатил к горлу Кадзи, он кивнул. Глаза у него заблестели. Митико, чтобы не выдать волнения, поспешила опустить глаза, в них стояли слезы. Грязная рука Кадзи протянулась за едой. Митико невольно посмотрела на его руку, потом на грудь, на лицо.
— Митико, обо всем, слышишь, обо всем советуйся с Окидзимой.
— Окидзиму переводят в другое место. — По щеке Митико скользнула слеза.
— Проститься пришел, — глухо сказал Окидзима.
— Да? — Кадзи растерянно смотрел то на Митико, то на Окидзиму.
— Рассердил я начальника отдела, вот и ссылают еще дальше, на маленький рудник. А мне ведь еще хотелось подраться вместе.
— Так…
У Кадзи перехватило дыхание. Он понял, что творится на Руднике. Окидзиму ссылают в глушь, а его бросили сюда.
— На мое место сядет Фуруя, — сказал Окидзима. — Этот тип вывернулся. Цветет, как сакура весной.
Кадзи ел молча. Митико, видимо, старалась приготовить суси повкуснее, но он никакого вкуса не чувствовал. Он глотал еду с поразительной быстротой, Митико даже удивилась.
— Вы еще чего-нибудь хотите? — спросила она, не отрывая взгляда от мужа.
Кадзи перестал жевать.
Хочет ли он еще чего-нибудь? Да. Ее. И еще — вернуть потерянное зря время. Выйти отсюда и все начать заново.
Кадзи посмотрел в сторону Ватараи. Тот уставился горящим взглядом на бедра Митико.
— Ничего, — ответил Кадзи. Его обросшее щетиной лицо дернулось в нервном тике. — Все, что нужно, дает армия.
Горькую иронию услышали, кажется, только Митико и Окидзима. Митико бросила испуганный взгляд на Ватараи.
— Значит, больше уже не встретимся, — сказал Кадзи. — А все же я многому научился у тебя.
— Да, многому. И умению работать, и сноровке в драке…
— Ты дорого за все заплатил, но, кажется, забрался на своего конька, — сказал Окидзима, поспешив улыбкой погасить вспыхнувшую в глазах грусть. — А знаешь, Ван-то…
Ватараи с шумом поднялся.
— Лишние разговоры прекратить!
Окидзима хотел огрызнуться, но, посмотрев на испуганное лицо Митико, сдержался.
— Время свидания истекло, — Ватараи кивнул караульному подбородком в сторону Кадзи.
Митико поднялась. Ее влажные глаза засветились теплом и нежностью.
— Берегите себя!
Кадзи еле владел собой. Не оборачиваясь, он быстро вышел из комнаты.
44
Ватараи смотрел из окна на улицу. Он смотрел до тех пор, пока Митико, шедшая рядом с Окидзимой, не исчезла за поворотом.
— Вильнула задом и до свиданья. Шлюха!
Он обернулся к Танака, глаза его маслянисто блестели.
— Вот так Танака мы, оплот империи, день и ночь блюдем свой воинский долг, а разные подлецы вроде Кадзи имеют таких красивых баб.
После этой тирады он немножко успокоился.
— Берегите себя! Фу-ты, ну-ты!.. Эх, Танака, привел бы ты ее мне сейчас одну! Нет мочи терпеть!
Танака сел за стол и тихонько запел:
— Ми-ти-ко, Ми-ти-ко, Ми-ти-ко…
45
После этого в течение нескольких дней Кадзи не трогали. Ни допросов, ни пыток…
Кадзи был убежден, что Ван Тин-ли погиб. Если сравнить жизнь Кадзи с жизнью Вана, то, конечно, его жизнь была спокойной. С другой стороны, он был более несчастлив, чем Ван. Ведь Ван хотел победы своему народу, а он мог желать своему народу только поражения. Ван шел по дороге жизни с открытым забралом. И пусть он останется безвестным, история оценит его по достоинству. Какую надпись хотел бы видеть Ван на своем могильном камне? Кадзи задумался. Ван, очевидно, умер перед рассветом. Но ночь должна пройти, рассвет неминуем. А потому и надпись должна гласить: «Я умер, друзья, не увидев зари! Похороните же меня в рассветных лучах».
А для него? Что написал бы для него Ван? В лучшем случае так: «Он жить не жил, а лишь блуждал и злу невольно помогал».
