Укрывшись тонким одеялом, он растянулся на полу. Казалось, болело не только тело, но и кости. А еще больше ныла душа, это от одиночества. В груди пустота, будто все из нее выскоблили. Чтобы вынести эту безысходность, необходимо, оказывается, иное мужество, чем то, которое нужно, чтобы вынести пытки. Тут некому сопротивляться. Пять лет назад он тоже был одинок, но как-то не сознавал своего одиночества. А теперь у него есть жена, она пошла вместе с ним. И вот, возможно, он больше с ней не встретится. С замиранием сердца он вспомнил вчерашние ласки Митико. В ушах еще слышатся ее прерывающиеся стоны: «До смерти не отпущу!»

Ничего не поделаешь, Митико, оставь надежды. А если выйду — порадуйся. Я сегодня впервые был смелым. Поддержи меня, чтобы это мужество не исчезло.

Опять послышались звуки шлепающих туфель. Вот где-то скрипнула дверь. И снова тишина.

39

На следующее утро после ареста Кадзи к Митико перед работой зашел Окадзаки. Некоторое время он не мог вымолвить ни слова. Конечно, ему было приятно отомстить Кадзи, но он отнюдь не хотел, чтобы все получилось так.

— Вы, собственно, по какому делу? — холодно спросила Митико.

— Как бы вам сказать… — Окадзаки толстыми пальцами почесал затылок. — Я никак не думал, что все так кончится. Взгляды у нас с Кадзи расходятся, мы не любили друг друга, но это совсем другое дело. Не думайте, что я могу мстить человеку, прибегая к помощи других. Я хотел бы, чтобы вы просто знали об этом, а то мне как-то не по себе.

— Я знаю.

Митико продолжала смотреть на Окадзаки очень холодно. Пришел показать, какой он, видите ли, честный. Одна ночь страданий превратила сердце женщины в ледяной комок для всех, кто был врагом Кадзи.

— Я думал, что все будет очень просто…

Окадзаки снова замялся. Взгляд Митико смущал его.

— Никак не ожидал, что Кадзи на такое пойдет.

Глаза Митико влажно блеснули.

— Вы хотите сказать, что Кадзи сделал что-нибудь недостойное?

Какая нежная, а словно в броне — не подступишься, и все ставит на свое место. Окадзаки опять замялся.

— Нет, собственно…

— Нет! — Митико повысила голос. — Не знаю, как расценивают его поступки другие, но я считаю, что Кадзи сделал то, что ни вам, ни другому не под силу. Конечно, теперь вы все судачите о нем. Очень похвально!

— Вот вы как…

В белесых глазах Окадзаки блеснула искорка раздражения, он явно обиделся, и ему как-то сразу стало легче. Что ж, если она такая, то и он посмеется. Пусть теперь поживет без своего Кадзи эта образованная юбка.

— Пусть будет по-вашему, но мне кажется, что молодые плохо знают жизнь и очень высокомерны. Я ведь зашел по-хорошему, хотел хоть чем-нибудь вам помочь.

— Никогда не думала прибегать к вашей помощи, — сухо ответила Митико. — Но если по-хорошему, вы же можете показать, что те семеро и не пытались совершить побег. Это единственное, чем вы можете помочь Кадзи.

Окадзаки ушел. Митико снова осталась одна. Ей казалось, что все вокруг умерло. Она видела перед собой только камеру, где сейчас был Кадзи, и пустую комнату, где сидела она. А между ними — непреодолимое расстояние.

Вечером пришла жена Окидзимы, она пыталась утешить Митико, но бедная женщина в ответ лишь жалобно улыбалась. Как помочь мужу? Жандармерия казалась ей неприступной скалой, о которую разобьются все ее усилия. Теперь только слепая вера еще поддерживала ее. Она молила небо об одном — пусть ее Кадзи найдет в себе силы вынести все муки и, что бы ни произошло, вернется к ней.

40

Через три дня Митико пошла в жандармерию просить о свидании. В приемной сидело несколько жандармов, они голодным взглядом оглядели стройную фигуру женщины. Ватараи держался самодовольно. Все-таки ее бедер касался только он, и Митико уже казалась ему чуть ли не его возлюбленной. Из-за стола в глубине комнаты подал голос капитан Кавано:

— Следствие закончено, Ватараи?

— Ничего не говорит.

— М-м.

Капитан перевел свой холодный взгляд на Митико.

— Подойдите сюда. Танака, подайте стул.

Митико робко опустилась на стул. Ей казалось, что немигающие взгляды жандармов раздевают ее.

— Действия вашего Кадзи оскорбляют авторитет армии, — сказал Кавано официальным тоном. — Мало того, что он содействовал побегам пленных, он дал возможность врагу узнать данные о нашей военной промышленности, а это уже рассматривается как измена родине.

Митико сидела, опустив голову. Слова жандарма звучали грозно; казалось, спасения для Кадзи нет.

— Вы, вероятно, знаете, что в настоящее время в районе Южных морей идут непрерывные ожесточенные бои. Мы, конечно, уверены в победе, но обстановка не допускает ни малейшего ослабления наших усилий. И в такое чрезвычайное время один из подданных империи совершает проступки, граничащие с изменой, подрывает мощь и авторитет армии! Разве это допустимо? Я не нахожу слов для его осуждения. Вас, как японскую женщину, тоже должны возмущать действия мужа!

Митико было нестерпимо тяжело. Какая ирония! Ее муж страдал не из-за измены, напротив, он считал себя пособником в войне, более добросовестным, чем все эти воинствующие жандармы. Но разве могла она это сказать здесь? Ведь это было бы для Кадзи только хуже. Если бы она пустилась в рассуждения, пытаясь защитить Кадзи, это только разозлило бы жандармов.

— Да… — дрожащим голосом произнесла она, стараясь не расплакаться.

Капитан Кавано был удовлетворен. Ему доставило большое удовольствие, что его красноречие оказало такое действие.

— Однако говорят, что надо ненавидеть преступление, а не человека, его совершившего, — сказал капитан уже более мягким тоном. — Вы небось пугаетесь одного слова «жандармы», но и у нас есть сердце. Мы не хотим погубить даровитого молодого человека. К сожалению, ваш муж даже не пытается исправиться. Может, вы ему скажете, чтобы он как следует разобрался в своем поведении? Ватараи, можно сегодня дать свидание?

Ватараи вытянулся в струнку и ответил:

— Пока это невозможно.

Еще бы! Как его показать, когда у него лицо все изуродовано после побоев. Да и весь он избит так, что еле жив. Хотя, конечно, Ватараи именно таким хотелось показать его Митико.

— Приходите через недельку. К тому времени следствие уже закончится.

Митико встала.

— Одну минуту, я кое-что хочу у вас спросить, — сказал Ватараи. — Зачем ваш муж поручил Ван Тин-ли писать эту рукопись, какую цель он преследовал? И еще вопросик. Что муж говорил, когда прочитал рукопись?

«Если начнет отвечать, проведу в другую комнату, там задержу подольше, а потом видно будет… Хоть подышать ею поближе…» И Ватараи добавил:

— Ведь вы не хотели показать эту рукопись — значит, вы должны знать.

— Я ничего не знаю.

Если бы ей дали возможность встретиться с Кадзи, она тут и на иголках бы усидела. А раз свидания не дают, ей незачем оставаться здесь больше.

— Упорствовать бесполезно. Если хотите помочь мужу, лучше все скажите.

— Но я действительно ничего не знаю.

— Ладно. Мы еще заставим вас отвечать, — сказал Ватараи, бросив на стол рукопись. — Можете идти. Сегодня свидания не будет.

41

Из Лаохулина пришли плохие вести. У Ватараи все лицо перекосилось. Тридцать спецрабочих во главе с Ван Тин-ли ночью убежали прямо с производства, обезоружив охрану, совершавшую ночной обход. Побег был совершен через два дня после казни. А Ватараи как раз собирался арестовать Ван Тин-ли. С арестом он опоздал потому, что переводчик провозился с переводом рукописи, а от Кадзи, как его ни пытали, не добились ни слова.

Из Лаохулина спрашивали: какие следует принять меры?

Ватараи доложил о побеге капитану. Тот усмехнулся.

— Оказывается, и твой меч притупился.

Ватараи еще больше возненавидел Кадзи — ведь все это результаты его работы.

Капитан, однако, не очень расстроился. Ведь китайцев забирали из деревень, чтобы увеличить количество рабочей силы на гражданских предприятиях, в строгом смысле это не были военнопленные, и военная жандармерия за них ответственности не несла. И если она вмешивалась в работу предприятий, то это происходило по инерции — слишком велика была ее власть. К тому же тут примешивалось и уязвленное самолюбие: как это так, несмотря на усилия жандармов, побеги продолжаются!