Находиться на улице стало безопаснее, чем дома…

Однажды такая банда нагрянула в общежитие «Бякурансо» днем. Заявив, что в пансионе спрятано оружие, бандиты решили начать «обыск». Их было шестеро. Держались они нагло, вызывающе. Один из них был одет в форму отряда охраны порядка.

Тамае — приятельница Митико и Ясуко — наотрез отказалась впустить бандитов в свою комнату.

— Вы совсем не те, за кого себя выдаете! — кричала она. — Я не открою вам дверь!

Ее попытались оттолкнуть, но она вцепилась в дверную ручку и продолжала кричать.

— Принесите соответствующий ордер! Иначе ни за что не пущу!

Сопротивление Тамае придало женщинам смелости. Все начали кричать, шум стал слышен на улице. Тогда бандиты схватили Тамае и потащили к выходу.

— Завтра приедете за ней в Управление общественного порядка, — ухмыляясь, бросил один…

К вечеру следующего дня Тамае вернулась сама. Она была совершенно разбитой. Ее, видно, бандиты насиловали всей группой. Женщины с ужасом смотрели на свою товарку.

— Ну чего уставились! — набросилась Тэмае на подруг. — Благодаря мне вы остались нетронутыми.

Одна из женщин сказала Тамае:

— Может, стоит сообщить в Управление охраны? Ты же знаешь, где они живут.

— Знаешь! — злобно повторила Тамае. — Честь теперь не вернешь. Да и кому мы нужны, чтобы заботиться о нас? Себе же яму выроем. Нет, с меня хватит…

Бандиты больше не появлялись, но Тамае стала с того дня совсем другой, она пошла по рукам. Правда, сама жизнь толкала женщин на скользкий путь. Очень трудно им жилось, а те, кто продавал свое тело, нужды не знали. Проституцией стали заниматься многие японки.

Тамае стала и питаться и одеваться в пансионе лучше всех. Она расцвела на глазах и держалась заносчиво. Подруги, вначале жалевшие Тамае, стали относиться к ней с явной неприязнью. Это сделало женщину еще более заносчивой и замкнутой.

Ясуко не раз пыталась поговорить по душам с Тамае, но у нее ничего не получилось. Та шла своей дорогой.

В тот день после обеда Митико пошла к «тете» в столовую со своими часиками, надеясь обменять их на несколько килограммов гаоляна. «Тетя» охотно занималась такими сделками и, как говорили, уже сколотила на спекуляциях приличный капитал. Когда Митико пришла, она шушукалась о чем-то с Тамае. «Тетя» взглянула на Митико, Тамае тоже повернулась в ее сторону. Митико сама удивилась, как быстро вырастает между людьми стена отчуждения.

Она слабо улыбнулась, теряясь под пристальным взглядом Тамае, и протянула часы.

— Продаешь? — неестественно мягко спросила Тамае. — Не продавай. Если нужны деньги, я одолжу. А могу и так дать. Но ты же так не возьмешь.

Митико улыбнулась и покачала головой.

— Не беспокойся, я как-нибудь выкручусь…

— Ах да, я забыла, — в глазах Тамае блеснули два уголька, — разве ты можешь взять мои грязные деньги?! Все ждешь своего Кадзи и поэтому живешь, как монахиня. Но зря все это. Его и в живых-то давно нет. Вон спроси русских, вся Квантунская армия перебита!

У Митико даже дыханье оборвалось.

— Зачем ты так говоришь? Разве я что-нибудь сделала тебе плохое?

Тамае на секунду растерялась, но тут же снова вспыхнула:

— Вы все осуждаете меня, а сами завидуете. Да, да, слюни глотаете от зависти. Приди сюда вечером и понаблюдай, какими глазами на меня смотрят, когда я одна ем белый рис. Я, дура, сперва стеснялась, но теперь хватит! Всех клиентов сюда водить буду, и русских тоже. И пусть только попробуют мне что-нибудь сказать! А вы, тетя, с сегодняшнего вечера варите мне только белый рис.

«Тетя» смущенно взглянула на обеих женщин.

— Что бы ты, Тамае, ни ела, ни завидовать, ни презирать тебя я не стану, — спокойно, но твердо сказала Митико. — А что касается твоей жизни, мне кажется, ты просто совершаешь ошибку.

— Ошибку? — позеленев от злости, сказала Тамае. — А тот, кто понапрасну ждет покойника, не совершает ошибку? Вон на нашей улице одна тетенька торгует пирожками. Она называет их Нэгиити, по имени своего погибшего сынка. Почему бы и тебе не стать с ней рядом и не продавать, скажем, печенье Кадзи. Ты бы бойко торговала.

Митико бегом бросилась из столовой. Она, конечно, понимала, что злость Тамае — не что иное, как осуждение себя самой, и прощала несчастную, и в то же время ее возмущало хамство подруги, которая так зло насмехалась над ее горем.

— Ты, девочка, переборщила, — укоризненно сказала «тетя» Тамае, с закушенными губами смотревшей вслед Митико.

15

— Может, вы знаете, что стало с частью на восточной границе? — Этот вопрос Митико неизменно задавала каждому вернувшемуся из армии. После разговора с Тамае она никак не могла успокоиться.

— Нет, не знаю.

— Что с ней стало? Да кто же может это сказать…

— Право, не знаю, ведь в том районе шли настоящие бои…

— Не слышал, но, видно, они все погибли.

Большинство отвечало именно так. Отвечали хмуро, неохотно. Более доброжелательные люди говорили:

— Возможно, он попал в плен. Тогда ему не миновать Сибири и, если он переживет тамошнюю зиму, очень может быть, что и вернется.

Итак, ничего определенного. Но Митико не падала духом, а продолжала поиски…

— Ты что, сегодня опять отправляешься? — спросила ее как-то Ясуко. — А может, со мной пойдешь? Я хочу отыскать в городе какое-нибудь дело. Неужели мы не докажем Тамае, что женщине можно прожить честно?

— Конечно, конечно. Но дай мне только последний раз сходить… Сегодня…

Митико сказали, что из-под Дуньаня, одолев невероятно тяжелый путь, пришел какой-то мужчина и что сейчас он лежит больной. Дуньань, кажется, расположен западнее тех мест, где был Кадзи, но, может быть, он относится к тому же военному округу, подумала Митико и решила навестить пришельца.

Когда Ясуко вернулась в пансион, Митико сидела у шкафа. У нее на коленях лежал мужской костюм, а на нем в бумаге — несколько черепков.

— Что это у тебя?

— Это он разбил, когда уходил.

То были черепки стенного блюда, купленного в день их свадьбы. Как радостно было им тогда!

— Когда он вернется, я скажу ему: помнишь, ты, уходя, разбил блюдо, я сберегла осколки, поэтому ты и вернулся…

— Узнала что-нибудь?

— Кажется, надежды нет никакой.

Человек тот рассказал Митико, что несколько солдат пробирались вместе на родину, но на них напали китайцы. Среди убитых был мужчина, которого звали не то Кадзи, не то Кадзии. Это был очень решительный человек, лет около тридцати. Приметы сходились, а когда Митико услышала, что этот человек и великолепно стрелял, она совсем приуныла.

— И вы слышали, как его называли Кадзи?

— Или Кадзи, или Кадзии, кажется так. В него выстрелили, он упал, а мне удалось убежать…

Митико не помнила, как вышла на улицу. Среди тысяч солдат у Кадзи могли быть, конечно, тезки. И приметы могли совпасть. Разве можно доверять памяти больного? Но надежда все-таки постепенно угасала…

— Не верю, — нарочито весело сказала Ясуко. — Твой Кадзи жив, вот увидишь!

Но Митико, словно привинченная к стулу, не двигалась, она боялась разрыдаться. Несколько секунд Ясуко молча смотрела на подругу, потом твердо сказала:

— Человек, вынесший жандармские пытки, одолеет все. А мы с завтрашнего дня будем ходить в город и торговать. Правда, пока торгуют больше мужчины. Они продают кимоно с рук. Китайцы охотно берут кимоно. И вот что я придумала: у нас-то этих кимоно мало, так мы будем брать одежду у богатых дам на комиссию. Ведь знатным дамам стыдно выйти на улицу, а жить все-таки надо, вот мы и будем брать с них комиссионные, десять или пятнадцать процентов. Хорошо я придумала?

— Хорошо.

— Ты положись на меня. Я с несколькими дамами уже договорилась. Воспоминания воспоминаниями, а жизнь идет своим чередом.

— Спасибо тебе, Ясуко.

Дрожащими руками Митико завернула в бумагу осколки блюда. Да, жизнь продолжается…