16

Ясуко своевременно приняла решение о торговле. Пока на улице торговали одни мужчины да старухи. Так что молоденькие, миловидные женщины привлекали всеобщее внимание. Торговля пошла успешно, богатые кимоно продавались хорошо. Подругам даже завидовали. Покупателями были в основном китайцы, причем не только перекупщики, но и приезжие крестьяне из окрестных деревень. Иногда кимоно покупали советские офицеры. Эти даже не торговались, давали столько, сколько запрашивали. И, разумеется, офицеры покупали только у Ясуко и Митико.

С каждым днем число уличных торговцев увеличивалось, в центре города образовалась настоящая толкучка.

Ясно, что на таком рынке не обходилось без различного рода инцидентов. У вещей не существовало устойчивой цены, каждый понимал, что люди дошли до ручки, поэтому многие вещи приобретались за бесценок. Впрочем, это, может, было и справедливо. Времена японского господства прошли, и японцы теперь получали по заслугам. Пусть скажут спасибо, что ноги не протянули.

Случались неприятности. Иногда неприязнь китайцев выливалась в странную форму. На толкучке несколько мужчин подходили к продавцу. Один брал в руки кимоно, разглядывал вещь, спрашивал о цене, потом передавал кимоно другому, потом возвращал, опять брал то одно, то другое… В результате два или три кимоно исчезали.

Заметив пропажу, японец требовал объяснений, и тут начинался скандал. Китаец бил себя кулаками в грудь и, брызгая слюной, до хрипоты доказывал свою невиновность.

— Нет, вы послушайте, он говорит, что это я украл! Тогда отправляйте меня в тюрьму. Но если ты ошибся?.. О, тогда тебя придется вести туда!

Японец, боясь разрастающегося скандала, старается его замять.

— Хорошо, хорошо. Верно, я ошибся, извините.

Однажды к Ясуко и Митико подошел молодой китаец. Лицо открытое, приветливое. Он купил одно кимоно, но взял два, заявив, что за второе тоже заплатил. Сначала женщины на ломаном китайском языке пытались ему объяснить, что получили деньги только за одно, но китаец стоял на своем. Тогда, выйдя из себя, Ясуко закричала по-японски.

— Вы врете! Сколько стоит второе? Сколько вы за него заплатили?

Но китаец, собрав соотечественников, без тени смущения заявил:

— Я купил это кимоно у другого продавца.

Как же его уличить во лжи? К каждому кимоно подруги прикрепляли свою бумажную метку, но китаец, видно, ловко снял ее.

Но женщины упрямо стояли на своем, ведь кимоно было чужое, и они не могли его так просто отдать. Вдруг кимоно сорвалось с плеча «покупателя» и полетело к продавщицам. Рядом с женщинами вырос советский офицер, бывший здесь на голову выше всех остальных мужчин.

— Так нельзя, нельзя, — сказал он. — Я все время наблюдал за вами. Женщины говорят правду. А ты лучше проваливай отсюда!

Но китаец, выпятив грудь, набросился на него.

— Не вмешивайтесь, когда вас не просят, господин капитан! Это не ваше дело. И вообще почему вы защищаете японцев, которые нас угнетали?

— Вы бы шли домой, — смущенно улыбаясь, сказал офицер подругам, — сегодня у вас день неудачный…

Ясуко и Митико поняли, что офицер к ним расположен добродушно и что он предлагает им уйти. Они ушли.

— Прямо зло берет! Завтра же все кимоно привяжу одно к другому. А наши-то словно воды в рот набрали. Каждый только о себе думает. До других дела нет, — с обидой в голосе сказала Ясуко по дороге домой.

— А не попросить ли Окидзиму стать нашим компаньоном?

Окидзима пробавлялся, торгуя на перекрестке сигаретами. Он оптом закупал табак и дома сам набивал сигареты.

17

— Митико, вы узнаете вон того человека?

Окидзима показал на коренастого мужчину, который торговал с лотка табаком и земляными орехами. Он заискивающе улыбался каждому китайцу, но во всех его движениях сквозила какая-то настороженность.

Митико посмотрела в сторону торговца, и лицо ее приняло суровое выражение. В торговце она узнала Окадзаки.

— Интересно, когда же он из Лаохулина выехал?

— Наверно, сразу после того, как пришли русские. Сначала, видно, отсиживался где-нибудь. Неровен час, мог китайцев встретить, что работали на рудниках. Но все время в норе не будешь сидеть. Вот и выполз потихонечку. Видите, как пес трясется. Кто бы додумал, что этот человек был грозой рудника!

События двухлетней давности внезапно встали в памяти. Если бы этот тип не сфабриковал в свое время дело о побеге спецрабочих, Кадзи не попал бы в жандармерию и не был бы лишен брони. Митико не могла спокойно смотреть на Окадзаки и отвернулась. Подлец…

Но вот Окадзаки посмотрел в их сторону, он узнал Митико. Сначала его глаза, состоявшие на три четверти из белков, взглянули на нее злобно, но уже через секунду круглое лицо Окадзаки расплылось в улыбке и он совершенно преобразился.

— О-о, кого я вижу! Здравствуйте!

Окадзаки подошел ближе. Митико взглянула на него холодно.

— Рад видеть вас живой и здоровой. Кстати, а где ваш супруг?

Еще хватает нахальства спрашивать!

— Еще не вернулся, — коротко ответила Митико.

— Жаль! — Окадзаки сочувственно улыбнулся. Эта улыбка сначала возмутила Митико, но в то же время она подумала: а не мучает ли Окадзаки совесть? Ведь это тоже может быть.

Но Митико ошибалась. Окадзаки дрожал за свою шкуру. И все же его сочувствие было не совсем притворным.

Пусть все его считают человеком грубым и жестоким, но ему доступны и другие, человеческие чувства, в том числе и участие. Война, на которую он возлагал большие надежды и в победном исходе которой не сомневался, окончилась крахом и выбила его из седла. Вот и ему пришлось надеть другую личину — нет, он никого не хочет обманывать, просто иначе нельзя выжить. Поражение в войне, общие трудности и неудачи заставили его забыть прошлое и тот удар, какой он нанес Митико и Кадзи. Все встало вверх дном, беда настигла всех, надо все забыть. Вот что говорило его лицо, обращенное к Митико.

Митико не сдавалась. Она продолжала смотреть на него холодными глазами.

— Но я думаю, что Кадзи вернется. И вас он, вероятно, не забыл… — сказала она.

Глаза у Окадзаки боязливо забегали по сторонам. Его испугала не столько злопамятность этой женщины, сколько то, что история с казнью в Лаохулине, казалось, навеки похороненная, может всплыть. Тогда ему, разумеется, не сносить головы. Вообще-то Окадзаки повезло: незадолго до конца войны его перевели в глушь, на заброшенный рудник, и поэтому его миновала справедливое возмездие со стороны китайских рабочих.

— Ну что, понял? — вступил в разговор Окидзима. — Вот вернется Кадзи, а ты знаешь, он парень прямой и честный — выволочет на свет то злосчастное дело, и тогда тебе несдобровать. А не вернется — тебя все равно будут всю жизнь проклинать.

— Проклинать? Но почему же?..

Глаза его снова растерянно забегали.

— Я ведь ничего… Я ведь только… я уже давно хотел вам рассказать…

— Ладно, не изворачивайся! — резко сказал Окидзима. — Уж не думаешь ли ты извинениями добиться прощения Митико?

— Нет, нет, — замахала руками Митико, — мне не нужны его извинения. Разве этим можно что-нибудь исправить? Кадзи нет, а он все-таки живет…

— Какая это жизнь? — горько усмехнулся Окадзаки. — Живу из милости у своего бывшего подчиненного. Окидзима меня поймет, он в таком же положении. Но скажу честно, когда рудники заняли красные, я об одном подумал: как жаль, что с нами нет Кадзи! Как он нужен был тогда! Вот клянусь, что так думал!

Еще заискивает! Митико трясло от возмущения, но ей хотелось выслушать Окадзаки до конца.

Окадзаки хотел что-то рассказать, но тут перед его лотком остановились несколько мальчишек и бывший контролер рудника опрометью бросился к ним.

— Ему тоже, видно, досталось… — пробормотал Окидзима.

Митико безучастно смотрела на сухие листья, гонимые по улице ветром.

— А вы знаете, хорошо, что Кадзи не было тогда на рудниках. Еще неизвестно, как бы отнеслись к нему русские. Ведь он такой несдержанный…