Но зачем? Пусть все Ёсиды на свете околеют собачьей смертью, ему-то что?

Кадзи сделал несколько шагов и снова крикнул.

— Синдзе-е-е!

Ночь уже заволокла болото. Где-то далеко перекликались голоса.

«Верно, готовят факелы», — подумал Кадзи.

Кадзи одолел еще несколько кочек. Над ним повис непроглядный мрак. Мало надежды, что Синдзе пересечет болото. Рано или поздно он угодит в топь, как Ёсида, и никто не сыщет его останков. Но что ни говори, он убежал.

Кадзи решил вернуться.

Где-то в двух шагах от него мучительной смертью умирал Ёсида. Захлебнулся бы скорее. Кадзи совсем не чувствовал себя виноватым. Таких, как Ёсида, нечего жалеть. Вернувшись, он доложит о его смерти. Болото рассудило их.

Хотел ли он этой смерти, он, Кадзи? Если да, он должен радоваться. Он должен чувствовать удовлетворение слабого зверька, сумевшего насолить хищнику, от которого в страхе дрожал весь лес. Занеси этот день, Кадзи, в памятку своей жизни! Что тебя смущает? То, как это произошло? Но не все ли равно, ты или болото, — конец-то один…

Кадзи показалось, что он слышит рядом чужое дыхание. Кадзи останавливался, снова шел. Он кружил по маленькому пространству, у него теплилась надежда, что Ёсида захлебывается грязной жижей совсем не здесь. Он обязал себя искать, но всей душой не хотел найти. С этим желанием боролось другое — увидеть унижение Ёсиды, услышать его мольбу. Хотелось сделать все возможное и не спасти его.

Ёсида еле дышал. Звать на помощь уже не хватало сил. Болото медленно, но неумолимо засасывало его.

Кадзи схватил Ёсиду за шиворот.

— Я тебя спасу, но ты скажешь всю правду, слышишь?

Голова Ёсиды качнулась, повисла.

— Мы вернемся в роту, вместе пойдем к капитану Кудо, и ты расскажешь ему все начистоту: как довел Охару до самоубийства, как хотел удушить меня. Расскажешь капитану, как избивал новобранцев, как заставлял Охару подражать продажной девке — все выложишь. И скажешь, что признался, потому что я тебя вытащил из болота.

Кадзи встряхивал Ёсиду, и голова того моталась, будто на тряпичной шее, из стороны в сторону.

И тогда Кадзи стало нестерпимо горько. Чтобы разговаривать как с равным с этим отбросом Ёсидой, понадобился такой вот невероятный случай. А завтра армия опять восторжествует и снова будет топтать подковами слабодушных интеллигентов вроде Кадзи.

Он все-таки вытащил Ёсиду.

Но плестись с ним по болотам до расположения не было сил. Надо было идти за подмогой и носилками.

Кадзи поднялся. Величественное кольцо огня светилось по краям черной степи. Это факелы приближались к Кадзи.

Он вздохнул, и тут ему показалось, что душа оставила его, а сам он валится в непроглядный мрак.

47

Ёсиду возвращали к жизни долго. В лазарет его доставили полумертвым, а там у него началась лихорадка.

Военврач махнул рукой. Это была местная эпидемическая лихорадка, от которой не знали лекарств. У постели Ёсиды остался лишь санитар, который из чувства профессионального долга вливал Ёсиде витамины.

На вторые сутки, посинев от беспрерывной рвоты, больной умер.

Кадзи эти дни держался особняком. Недоверчивые взгляды Хасидани встречал с каменным выражением лица. Он терзался раздумьями о тщетности человеческой жизни и бессилии людей.

Стоя в почетном карауле у гроба Ёсиды, Кадзи почувствовал озноб. От спины к бедрам поползла тупая боль. А потом бросило в жар. Он боролся негодными средствами, но все же боролся. Он не станет хныкать, как Ёсида, или бежать, как Синдзе. Единственное его убежище — койка в лазарете.

Отстояв свое время в карауле, Кадзи подошел к дежурному унтер-офицеру и доложил, что его знобит и он просит разрешения отлучиться к врачу.

Дежурный унтер сам отвел Кадзи в лазарет. Ему смерили температуру. Врач покачал головой.

— Госпитализация.

И, понизив голос, сказал санитару:

— На всякий случай продезинфицируйте помещение комендантского взвода.

Кадзи трясло.

— Что, эпидемическая лихорадка? — с горькой усмешкой спросил он.

— Неизвестно.

Прошло двое суток. Температура не спадала. Кадзи метался в бреду.

Бороться, страдать — ничего этого не хотелось. Он все время видел себя с Митико в домике за казармой.

— У этого тоже эпидемическая лихорадка? — услышал он как-то над собой.

Ему показалось, что спрашивает Хино.

— По-моему, нет, — ответили ему. — Тиф или крупозное воспаление легких.

Если так, у него есть шансы на спасение. И Кадзи снова окутал ядовитый туман кошмаров.

Сквозь ватную завесу сна он слышал, как врач сказал:

— Соедините меня с госпиталем. Завтра утром мы его отправим.

Часть четвертая

1

Первым впечатлением Кадзи, когда он очнулся, было ощущение окружавшей его со всех сторон белизны. Высокий белый потолок и совсем рядом стена, тоже белая. Все вокруг казалось неуютным, но просторным и чистым. Ничего этого в казарме не было. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, где он. Кадзи хотел приподнять голову, чтобы осмотреться, но голова, точно чужая, не слушалась. Он мог только чуть повернуть ее, не отрывая от белой подушки. В помещении на некотором расстоянии друг от друга стояло около дюжины коек. На койках лежали и сидели люди в белых халатах. У всех наголо обритые головы. Кадзи слышал их голоса, но смысл слов не доходил до сознания. Постепенно кое-как оформилась мысль, что здесь, очевидно, госпиталь и что сам он чем-то долго болел, а теперь наконец выздоравливает. Он не мог сказать, сколько дней провел в забытьи. Смутно припоминалось только, что его, кажется, на носилках вынесли из казармы. Дальше наступал полный провал.

Кадзи попытался восстановить в памяти все, что произошло, и вдруг раньше всяких других воспоминаний его обожгла мысль, что он попал в госпиталь вместе с ефрейтором Ёсидой. Нет, это ему только кажется. Ёсида умер. Потом мелькнуло смутное чувство, будто он много и напрасно страдал во имя какой-то пустой и бессмысленной цели. И вдруг мутным потоком нахлынула тоска, завладев всем его измученным болезнью существом.

Кадзи с удивлением обнаружил, какие худые стали у него руки, и долго, пристально разглядывал их. Надо было дойти до такого вот, чтобы получить наконец передышку. Но все равно передышка, и это несло блаженное, неизведанное чувство освобождения.

А если б ему предложили на выбор: быть здоровым и сильным, как прежде, или наслаждаться этим покоем? Прикрыв глаза рукой, он задумался. Этот неожиданный отдых имел особый смысл в его жизни, он уготован ему заранее. Приятно было так думать.

Но ведь в пограничной зоне не было армейских госпиталей. Значит, его отправили куда-то далеко? Он покосился ни соседнюю койку. Она была пуста, — что-то зловещее мерещилось в белизне простынь.

Кадзи закрыл глаза. Разом навалилась усталость, тупая как боль. Теперь ему стало мучительно жаль самого себя. Какой бессмысленный поединок! И завершился он в конце концов поражением Кадзи. Эти последние полгода он держался только своей выносливостью. А теперь тело и душа измучены, это предел. Кадзи похож на сухой лист, гонимый ветром. Ни одной здоровой жилки, кажется, не осталось в его исстрадавшейся плоти…

Кто-то коснулся его лица. Кадзи открыл глаза.

Милое веснушчатое лицо над ним улыбалось. Медсестра поздравила его; теперь дело пойдет на поправку, сказала она и стала ласково выговаривать, какой он был трудный больной, как он не давал колоться…

Кадзи ничего не помнил.

— Когда вас привезли, я, признаться, испугалась, как бы не пришлось вас нести прямиком в морг… — сестра бросила взгляд на соседнюю койку.

— Я бредил?

Кадзи смотрел на сестру тем глубоким, изучающим взглядом, какой бывает у выздоравливающих после тяжелой болезни.

Она улыбнулась.

— Я расслышала только два имени: Синдзе и еще Митико…