— Слабый, несчастный человек, чего ты от меня хочешь? — шевелились губы Кадзи.

Перед обедом Хасидани заставил всех новобранцев стоять тридцать минут на вытянутых руках, упершись ногами в землю.

— Гниль, плаксивые бабы! Недоноски! Если среди вас нашелся самоубийца — значит, все вы слякоть, гниль негодная! Что, так я вас воспитывал? Ну, отвечайте!

Но двадцать человек молчали, уставившись в землю. Да и спрашивал он себя, а не их. Это был крик души Хасидани, который теперь не мог смотреть в глаза начальству.

Ровно через тридцать минут Хасидани вышел во двор и снял взыскание. Приказал разойтись и сам поспешно ушел.

— У-у, сволочь! — сквозь зубы процедил Кубо. — Даже после смерти гадит!

И все поняли, кого он имел в виду.

Держать тело тридцать минут на вытянутых руках совсем не просто. Они вспотели и тяжело дышали от напряжения.

— Это еще что, — вставил Сирако, — а как мне досталось из-за этого Охары. Растяпа чертова, все мы из-за него натерпелись!

Никто не заметил, как Кадзи переменился в лице. Его кулак разрезал воздух, и Сирако, вскрикнув, повалился на бок. Кадзи схватил за грудь Кубо.

— Я отвечу тебе за Охару.

Он бил, не останавливаясь: это за Охару, а это от меня! Внутри у него прорвалась какая-то плотина. Отшвырнув Кубо, Кадзи пошел искать Хасидани.

В третьем взводе он столкнулся с Синдзе.

Пока он с ним разговаривал, старослужащие не сводили с них обоих настороженных глаз.

Ёсиды во взводе не оказалось, он отсиживался в каптерке.

— Ладно, обойдемся без твоей помощи, — бросил Кадзи, когда Синдзе заявил, что сейчас протестовать не время, что ничего хорошего из этого не выйдет, что никаких шансов добиться осуждения Ёсиды нет.

Собранный, решительный, Кадзи подошел к двери унтер-офицерской комнаты. Пусть никаких шансов. Но он выполнит то, что задумал. Совесть не позволяет ему оставаться сторонним наблюдателем.

Кадзи вошел, вытянулся по стойке «смирно».

— Требую наказания ефрейтора Ёсиды.

Густые брови Хасидани дернулись.

— Требуешь? Разве так обращаются к старшему по званию?

— Так точно. Господин командир взвода как-то сказал, что табуном к начальству не ходят, поэтому я пришел один. Господин командир взвода осведомлен о расправе, которой Ёсида подверг вчера Охару?

— Нет.

Ясно, что лжет. Отлично осведомлен, но не хочет в этом признаться.

— Пусть Ёсида ефрейтор, но и ему не дозволяется чинить самосуды, — выпалил Кадзи. — Мы, солдаты второго разряда, зная, что самосуд — обычай армии, мирились с этим… Однако то, что произошло вчера, выходит за всякие рамки…

— Стыдись, — позеленев, прервал его Хасидани, — доносами занимаешься! Я не стану тебя слушать!

— Это не донос, господин командир взвода, а требование наказания. Ефрейтор Ёсида ответственен за самоубийство Охары. И я, несмотря на то, что я простой солдат, настаиваю на наказании. Ёсида должен получить свою меру. Охара был жалким, безвольным человеком, но это не дает права…

— Прежде всего он нарушил воинскую дисциплину, — бросил свысока Хасидани, — а этому нет оправдания!

— А Ёсида соблюдал воинскую дисциплину, когда заставлял несчастного, загнанного новобранца изображать проститутку?

— Молчать!

Хасидани залепил Кадзи пощечину.

Кадзи был готов к этому. Он промолчал. Он видел, как Хасидани все поглядывал на дверь. Хасидани боится скандала.

— Что бы ни сделал ему Ёсида, это не причина для самоубийства! Можешь оставаться при своем мнении, но не воображай, что я буду плясать под твою дудку вопреки воинскому долгу!

— Я и не говорю, что это единственная причина. Во многом виноват я. Но последний удар нанесли Ёсида и Баннай. Несчастный не мог снести позора…

— Кадзи, слушай меня внимательно, — Хасидани понизил голос. — Ты знаешь, в тебя я вложил сил больше, чем в кого-либо другого. То, что ты находишься под наблюдением, для тебя тоже, наверно, не секрет. Я всегда заступался за новобранца Кадзи, я прочил его в правофланговые! Но не лезь не в свое дело, Кадзи, не то пожалеешь. Это говорю я, унтер-офицер Хасидани.

Ну и что? Он и к этому готов. Кадзи усмехнулся. Он всегда знал, что борется негодными средствами.

— Я о себе не думаю. Вернее, я все уже продумал.

И Кадзи еще раз напрягся:

— Если вы, господин командир взвода, не накажете Ёсиду, я обращусь к командиру роты.

— У тебя голова варит? — удивился Хасидани. — Или ты первый день в армии? Поди попытай счастья, посмотрим, что получится…

— Посмотрим. А если и это не поможет, — выкрикнул Кадзи, — я буду действовать сам!

Кадзи в упор посмотрел на Хасидани. Ему самому хотелось узнать, насколько он готов осуществить задуманное. Откуда-то со дна живота по телу пополз страх,

— То есть?

Кадзи напрягся, как для прыжка.

— Сам буду действовать, в одиночку,

Хасидани ничего не понял.

— На гауптвахту угодишь, — предупредил он.

— Один на один пойду! — Кадзи вызывающе глядел на Хасидани. — Если и командир роты мне не поможет — один на один пойду. Прошу посоветовать Ёсиде не попадаться мне на глаза.

Это было слишком. Кадзи и сам понял.

Хасидани поднял руку, но не ударил. Сдержался. Если он сейчас ударит этого болвана, трудно ручаться за последствия. Лучше посоветоваться с Хино.

36

Хасидани напрасно опасался. Кадзи не пошел к капитану. Он решил не спешить — может, все-таки командир взвода что-нибудь предпримет.

Через несколько дней приехала жена Охары. Ей разрешили увезти на родину прах мужа. Ее не удивил холодный прием, она и не ждала ничего другого. Она молча выполнила формальности и только в последнюю минуту заявила, что хотела бы поговорить с другом покойного. Очень неохотно Хино разрешил ей свидание с Кадзи — разумеется, в своем присутствии и в присутствии Хасидани.

Жена Охары была крупная, костистая женщина, по манерам — школьная учительница. Было видно, что смерть мужа выбила ее из колеи. Но она держалась ровно, сдержанно, по крайней мере старалась казаться такой.

— Да, действительно, ваш муж очень терзался семейными неурядицами, — сказал Кадзи под внимательными взглядами Хино и Хасидани. — Еще он очень тяготился службой, был слаб здоровьем. Вы это знаете, наверно. Со мной он говорил обычно только о семье.

— Вы знали о моем последнем письме мужу?

— Да, он мне прочел ваше письмо.

— И оно, вы считаете…

— Да, это письмо было сильным ударом для вашего мужа.

— Так, значит, это я… убила Охару? — женщина впилась глазами в Кадзи и как-то сразу поникла.

— Не буду этого отрицать, — сказал Кадзи. — Вы лишили его покоя…

— Я поняла. Зачем только я написала это проклятое письмо!

— Да, не посетуйте на правду. Ваше решение уйти и ваше письмо — одна из основных причин его самоубийства. Здесь есть и моя вина. Он упал на марше во время инспекторского смотра. Если б я потащил его на себе, если бы я не дал ему упасть — может, он был бы сейчас жив. Как вы думаете, господин командир взвода, если б я вместе с Охарой выбыл из строя?

Хасидани замялся, растерянно глянул на Хино. Хино холодно произнес:

— Солдат не имеет права выбывать из строя. Потерявших способность двигаться подбирают санитары.

— Хотя господин подпоручик и говорит так, я все же очень жалею, что не выручил Охару. Это на него так же подействовало, как ваше письмо.

— Он очень подвел остальных тем, что, как вы говорите, выбыл из строя? — спросила женщина,

— Спросите об этом господина подпоручика.

— Выбывший из строя — позор роты. Позор, — повторил Хино.

— А самоубийство тоже позор?

— Так точно, — подтвердил Хино с недоброй усмешкой. — Поступок, недостойный воина.

— А если солдат выбывает из строя, его наказывают?

Каждый по-своему воспринял этот вопрос, но все трое, словно сговорившись, молчали. Потом Хасидани сказал:

— Ничего подобного. Просто задерживается с продвижением по службе.