Литмир - Электронная Библиотека
A
A
Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826) - i_001.jpg
Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826) - i_002.png

ПЕРЕИЗДАНИЕ

Герои этой книги жили давно — в начале прошлого, девятнадцатого столетия. Это были образованные, справедливые и добрые люди, готовые стоять до конца за правду.

Пушкин писал:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

В самом деле, это был век жестокий — век крестьянского рабства, кнута и палки, полного бесправия для одних и полного произвола для других, стоящих наверху.

И вот нашлись люди, принадлежавшие к высшему классу, во имя справедливости и чести решившие свергнуть этот бесчеловечный режим. 14 декабря 1825 года они вывели своих солдат, которые им доверяли, на Сенатскую площадь в Петербурге, чтобы свергнуть царя. Участники этого знаменитого восстания стали называться «декабристами».

Пушкин писал к сосланным в Сибирь на каторгу декабристам, среди которых были два его товарища по Лицею:

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье…

Это были самоотверженные рыцари свободы, о них-то и рассказывается в этой книге.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I.РУССКИЕ ПАРИЖАНЦЫ

В апреле 1809 года Анна Семеновна Муравьева-Апостол возвращалась из Парижа в Петербург со своими сыновьями, Матвеем и Сергеем. Матвею было шестнадцать лет, Сергею — тринадцать.

Было девять часов утра, когда карета приближалась к русской границе. Братья сбросили дорожные плащи на сиденье и остались в одних куртках. Они поминутно выглядывали в спущенное окошко, сталкиваясь головами и весело улыбаясь друг другу.

Сережа спрашивал у матери с нетерпением:

— Скоро ли? Там уже Россия?

— Не суетись, — отвечала мать с улыбкой. — Еще далеко.

Она устала с дороги и куталась в шаль. Ее беспокоил врывавшийся в карету свежий ветер, но она не просила поднять окошко, так как не желала портить удовольствие детям.

— Посмотри, мама, — говорил Сережа, — совсем русское поле.

— А ты разве помнишь Россию? — сказала Анна Семеновна. — Ты был еще так мал.

Сережа нахмурился.

— Помню, — сказал он упрямо.

Лицом он был похож на мать, которая была родом из Черногории, и, когда хмурился, его густые брови сдвигались прямой чертой.

Анна Семеновна поняла, что сын обиделся, и ласково поправила прядь волос у него на лбу. Сережа взял ее руку и тихо поцеловал.

А Матвей не произносил ни слова. Он высунулся чуть не до половины роста из кареты и смотрел вперед на уходящую вдаль дорогу.

Матвей и Сережа росли и воспитывались за границей, но их мысли и чувства всегда принадлежали России. Чем дольше они жили на чужбине, тем сильнее и глубже разгоралась у них любовь к далекой родине. Они всегда помнили, что они русские, и гордились этим. При одном имени «Россия» им представлялось что-то могучее, величественное и прекрасное, от чего билось и замирало сердце.

Отец их, Иван Матвеевич Муравьев-Апостол, был дипломат. В 1797 году, тотчас по воцарении Павла I, он получил назначение министром-резидентом в Гамбург. Сережа был еще ребенком, но старший, Матюша, помнил, с каким восторгом праздновались там победы Суворова в Италии. Он с жадностью впитывал рассказы о героическом переходе русских войск под командой знаменитого полководца через Альпы. Тогда вошли в моду дамские головные уборы вроде каски с французской надписью на ленте: «Vive Souvoroff!»[1] Шестилетний Матюша, увидев в первый раз даму в таком уборе, вырвался у гувернера и, помахивая шапочкой, восторженно стал повторять: «Vive Souvoroff!» Дама рассмеялась, подхватила его на руки и сказала: «Oh, je vois que tu es un russe, mon petit!»[1]

Сильное впечатление произвел на детей приезд героя Измаила[2] Михаила Илларионовича Кутузова. Приехав в Гамбург, Кутузов остановился у Ивана Матвеевича, своего хорошего знакомого. Семейство Муравьевых-Апостолов занимало старинный, готической постройки бюргерский дом на возвышенном берегу Эльбы. Из окон открывался широкий вид на реку и на возделанные поля на том берегу. Кутузову отведены были детские комнаты внизу, а детей поместили в верхнем этаже, куда надо было взбираться по узкой витой лестнице. Матюша часто останавливался на верхних ступеньках и с благоговением заглядывал вниз, в полуотворенную дверь, из-за которой виднелась широкая спина Кутузова, сидевшего за столом и перебиравшего какие-то бумаги. Матюша был страшно горд, что в их детских комнатах, среди тех самых стен с причудливыми резными украшениями, на которые он любил смотреть засыпая, жил победитель турок, сражавшийся бок о бок с Суворовым.

Кутузов провел в Гамбурге шесть недель. По приказу императора Павла он должен был принять командование над русскими войсками, действовавшими против французов в Голландии. Прежний начальник, генерал Герман, был любимец Павла, прусский выходец, и Павел хотел послать его «дядькой», как насмешливо говорил Кутузов, к Суворову, который в это время был главнокомандующим русских и австрийских войск в Италии. Но еще до приезда Кутузова генерал Герман потерпел поражение, и Кутузов ждал дальнейших распоряжений императора.

Обычно после обеда Кутузов в расстегнутом мундире усаживался на диван и, прихлебывая вино, стоявшее на столике, мирно беседовал с Иваном Матвеевичем о разных делах. Чаще всего разговор заходил о Суворове, о его победах в Италии, об императоре Павле, который недолюбливал Суворова за дерзкий язык, и о придворных льстецах, называвших его «сумасшедшим стариком».

— Что ж, сердце чистейшее, а придворных наружностей не знает, — говорил Кутузов с лукавой усмешкой, щуря левый глаз, единственный зрячий (правый был выбит турецкой пулей). — Весь век провел в поле, начал с нижних чинов, пообтерся среди солдат — ну, натурально, придворному обращению не обучился, к ласкательству не привык. Потому и бывает неугоден. — Он помолчал и затем повторил со вздохом, бросив искоса взгляд на сидевшего тут же Матюшу: — А сердце чистейшее, как у ребенка.

Матюша с напряженным вниманием слушал эти разговоры, и у него мало-помалу складывалось представление о том, что царь и Россия совсем не одно и то же.

В 1800 году, осенью, Иван Матвеевич с семьей вернулся в Петербург, где провел всю зиму. Матюша помнил ряды лип вдоль Невского проспекта, пудреные косы гатчинских солдат, грохот барабанов по утрам. Барабаны пугали его, так как в Гамбурге он привык к тишине на улицах. Помнил он и встречу с императором Павлом. Это было в ноябре, в день его именин, когда oн, в красной курточке и новых башмаках с бантами, возвращался с матерью, четырьмя сестрами и маленьким Сережей от обедни. Погода была ненастная. Вдруг кучер осадил на всем скаку лошадей. Мать вышла из кареты, вытащила всех детей и шепнула им: «Государь!» Пронеслась тяжелая золоченая карета, за ней скакали всадники в каких-то странных шлемах с перьями. Из окошка высунулось нахмуренное курносое лицо. Матвею показалось, что император скорчил ему гримасу. Он подумал, что он сделал это нарочно, чтобы его позабавить, и громко рассмеялся. Погода была скверная, под ногами хлюпала грязь, и, когда уселись снова в карету и тронулись в путь, вдруг обнаружилось, что у Матвея с правой ноги пропал башмак. Он сам не заметил, как потерял его в грязи.

вернуться

1

«О, я вижу, мой мальчик, что ты русский!»

вернуться

1

«О, я вижу, мой мальчик, что ты русский!»

вернуться

2

Измаил — турецкая крепость в Бессарабии. Взята русскими войсками в 1790 году.

1
{"b":"234115","o":1}