— Прощай, — сказал, протягивая Людмилу руку, беззубый мальчонка. — Меня Степкой зовут, — сказал он. — Станешь писать, пиши: «Привольное, Рязанской области, Степке Ухватову», ежели письмо надумаешь из Болгарии слать…

— Занимайте места! — торопил агроном. — Счастливо оставаться, пионер!

Это относилось персонально к Варе. Варя одна среди них пионер. Счастливо оставаться? Нет, лучше уезжать, чем оставаться! Лучше, когда тебя зовут вдаль дороги. Пусть опасны, трудны дороги…

— Людмил, помнишь, когда мы плыли в лодке… Что я хотела сказать? Да, что я хотела… Мы приехали с дедом в Привольное искать Записки…

— Я пришлю тебе Записки, — ответил Людмил.

— …а встретили тебя, твою маму, Авдотью Петровну, Степку, всех! Как я рада, что мы приехали в Привольное!

«Он не знает, что Записки пропали, — подумала Варя. — Пусть не знает».

— Пусть пока не знает, — шепнула Клавдия, обнимая Варю. — Третья ты моя!.. Деда береги.

— Другари, отчаливаем! — решительно скомандовал Рома.

Он стоял возле своего «газика», как на карауле, пока все усядутся. В последний момент Сима-Серафима надумала ехать провожать гостей к поезду. После поезда — с Ромой в дальние бригады. В обеденный час проведет там беседу на тему о дружбе народов…

Все уезжают. Остаются Степка и Варя. Да «девчата», подруги Клавдии.

Лазоревый «газик» негромко гуднул и покатил. В некоторых избах отворились окна, люди смотрели вслед лазоревому «газику». Сейчас он завернет из проулка, пошлет прощальный гудок и скроется из глаз. Вдруг «газик» остановился.

— Авария! — радостно взвизгнул Степка.

Лазоревый «газик» остановился, дверца распахнулась, выскочили Людмил, Клавдия, Сима. Все махали руками, что-то крича. Варя понеслась к ним с замирающим сердцем.

— Они не пропали! — кричал Людмил.

— Я так и думала, так я и думала, так я и знала! — Варя подбежала.

— Они не пропали! — громко кричал Людмил, словно она была далеко.

— Не пропали, не пропали! — всплескивая руками, вопила Сима.

Рома высунулся из «газика», сдвинул шляпу на затылок и в крайнем удивлении сказал:

— Целы! Фантастика!

— А все я! Кабы я не завела разговор, в неведении так и остались бы!

Сима-Серафима ухватила Варю за отворотик ее голубого пальтишка, трясла, грозя сорвать.

— Это я про Записки вопрос подняла! Говорю Людмилу: непростительная вина, говорю, что таким историческим Запискам затеряться дали безвестно. Тут он и подскочил! Тут все и разъяснилось.

— Да что разъяснилось-то, что? Да скажите же толком, что они, где они?

— Мне бы, когда Записок перед отъездом хватилась, сказать бы Людмилу, а я, глупая, промолчала. Думаю: зачем парня зря расстраивать? А он как раз и причина всему… — говорила Клавдия.

— Я их в сундуке у матери взял, — перебил Людмил. — Я их отдал одному парню, товарищу… Я ему дал почитать…

— Варюшка, милушка! — говорила Клавдия. — Беги к деду, скажи деду, пришлю вам Записки! Не пропадали Записки.

— Дед теперь выздоровеет! Дед выздоровеет! Верно? Да? Он от радости выздоровеет.

«Газик» протяжно загудел: пора, расставайтесь!

— Людмил, зайди к нам сегодня в Москве… Людмил, погоди.

Варя сняла свой пионерский шелковый галстук. Вот что она надумала: сняла свой галстук и повязала Людмилу. Расправила концы у него на груди, на его черном свитере.

— Ты похож на Радослова, Людмил!

— До виждане, Варя!

— Гляньте, как чужие прощаются! Напоследок-то хоть поцелуйтесь, бесчувственные! — сказала Клавдия.

И всё. Дверцы захлопнулись. «Газик» тронулся. Сейчас завернет из проулка.

И все? Неужели все? Варя сорвалась и побежала. Зачем? Куда?

«Газик» несется вдоль улицы, укутанный белым облаком пыли. «Газика» не видно. Несется клубящееся белое облако пыли. И Варя бежит.

«Не уезжайте, не уезжайте, не уезжай, Людмил! У меня болен дед. Жалко деда, моего старого дедушку, Людмил, мне жалко… неужели ты уехал? Вернусь домой, а тебя нет. Приеду в Москву, а тебя нет. И больше я тебя не увижу. Неужели я тебя не увижу больше, Людмил? Никогда не увижу?»