— Мы вас слушаем, — подбадривает эксперта судья.
— Очевидно, Мурадов был уже без сознания, когда Рахманинов вывел машину из гаража...
— Значит, и вы полагаете, что повреждение машины — дело рук самого Мурадова?
— Да.
Наступает тишина. Слышно, как поскуливает овчарка за фургоном.
— Разрешите вопрос к подсудимому? — голос Сбруева кажется чересчур звучным, громким.
— Если можно, короче, — недовольно соглашается судья, — а то мы и так очень затянули.
— Хорошо. Вы уверены, что Мурадов сам выскочил из машины?
— Уверен.
— Драка началась сразу же, как только он вышел?
— Нет, не сразу.
— После чего же она началась?
— Разрешите минутку. Соберусь с мыслями. Сейчас... я вспомню. — Он в изнеможении прислоняется к стене.
Длинная пауза.
— Хорошо... — подумав, говорит судья. — Товарищи, пятиминутный перекур! А вы обдумывайте... — бросает он уже на ходу Рахманинову.
Все, кроме конвоя, расходятся.
Мазурин мнет сигарету и не спеша направляется прикуривать к своей машине. По дороге он наталкивается на Олега.
— Ну как гонки? — спрашивает тот. — Кажется, вы говорили — последние?
— Завтра, — мрачно бросает Мазурин, — если интересуетесь, приходите на ипподром в десять утра. — Он всматривается в Олега. — Приглашаю серьезно, хотя успехов особых для себя не жду.
— Спасибо. — Олег кивает. — Очень возможно, что приду.
Никиту отводят к тюремному фургону.
— Присядь сюда, — наклоняется к нему белозубый конвойный, показывая на ступеньку машины. — Курево есть?
Рахманинов поворачивает голову, видит этого веселого парня, полного здоровьем, и волна благодарности захлестывает его.
Он садится на край ступеньки, затягивается горьким дымом, и теперь перед его мысленным взором с новой силой проходит картина того, как все было на самом деле.
«Больше ничего не хочешь?» — говорит сосед. Он открывает гараж, садится в машину, готовясь поставить ее на место.
Никита преграждает ему дорогу.
«Ты дашь мне машину! — кричит он, пытаясь перекрыть шум заведенного мотора. — На два дня!» — «Вот тебе!» — Мурадов показывает кукиш, хлопает дверцей. Сейчас машина въедет в гараж. «Ах, вот ты как! — задыхается от обиды Никита. — А раньше ты иначе со мной разговаривал. Когда т е б е надо было». — «Ничего мне от тебя не надо. Н е н а д о! — бешено кричит сосед, пытаясь оторвать руки Никиты от дверцы. — Убирайся! Давно не видел твоей физиономии и не соскучился!» — «Других нашел? — спрашивает Никита с ненавистью. — Не нужен стал? — Он пытается открыть дверцу. — И ты мне не нужен! С этим я завязал. Но долг платежом красен, и ты мне дашь машину!» — «Убирайся или пеняй на себя!» — в ярости кричит Егор Алиевич, выхватывая из-под сиденья ломик. Никита отскакивает к воротам, пытаясь закрыть створку. Мурадов с грохотом въезжает в гараж, ломая дверцу. «Ах, вот ты как, значит, — шепчет Никита и проскальзывает вслед за машиной. — Этот номер у тебя не пройдет».
Он с силой дергает сплющенную дверцу на себя, та открывается, еще одно усилие — и Никита овладевает рулем.
«Шкура! — неистово вопит сосед, выскакивая из машины. — Ты у меня поплатишься. — Он снова замахивается ломиком и кричит: — Ах ты, с у к и н сын! Ах, выродок!»
Никиту охватывает бешенство, он пытается выхватить ломик у Мурадова, но ему удается лишь выбить его из рук.
«Мать твоя — сука, я с ней спал и буду спать! Когда захочу!» — издевается Мурадов. «Повтори, гад! — орет Никита, выхватывая из кармана гаечный ключ. — Гад, гад!» — бьет он по скользкой роже. Уже ни о чем не думая, ничего не соображая. Куда попало. Пока сосед не падает.
...Потом он ехал с горьким привкусом крови во рту по загородному шоссе. На ключе зажигания покачивался брелок с самоваром. Ровный гул мотора усыплял сознание. Ему все было до фени. Вокруг темень непроглядная, он гнал на ощупь, чувствуя под колесами плотность асфальта. Потом его остановил инспектор ГАИ.
Никита достал из кармана машины мурадовские права.
Молоденький щуплый лейтенант, осветив фонариком документы, просмотрел их.
Очевидно, Никита дрожал, потому что тот, взглянув на него, спросил; «Что, замерз? Закури — согреешься!»
Никита поставил машину на обочину, и они покурили.
«Не страшно ночью стоять одному?» — вырвалось у Никиты. «Нет, — сказал инспектор. — Привычка!»
И вдруг Никита поймал себя на том, что много бы отдал за то, чтобы остаться здесь, никуда не ехать дальше, а побыть с этим парнем и выпить чего-нибудь покрепче. Он смутно помнил, как мчался по Горьковскому шоссе мимо густого леса, прудов, церквей...
Во Владимир он приехал под утро, уже почти рассвело.
Галина ждала в номере гостиницы, где они вместе прожили до этого две недели.
«Поздравляю, — сказал он вяло, — с днем рождения». — «Что с тобой? — спросила она. — На тебе лица нет». — «Ничего, — пожал он плечами. — Перетрухал малость». — «А кровь откуда?» — «Сбил человека на шоссе». — «Как? — испугалась она. — Где же он?» — «В больницу отвез, и все дела».
Больше она не спрашивала...
Показав ей из окна машину, он сел за празднично накрытый стол и жадно ел, ел. Как будто с цепи сорвался.
Потом она увидела бурые пятна на брюках, куртке и сразу же принялась чистить, стирать.
Днем собрались ее друзья, подруги, и они поехали купаться на речку. Там же, в речке, она выстирала рубаху.
Холодная вода остудила голову Никиты. Тело, постепенно сбрасывавшее усталость, наливалось бодрящей энергией.
Весь город глядел на его голубую машину. Никогда здесь не видывали «ситроена». А Никита, как обещал жене, катал всех по очереди: билетершу Катю, старика Бородкина, рабочих сцены, — всех, всех подряд. Потом они объездили Суздаль, Боголюбово, фотографировались на фоне Покрова на Нерли, ели малину и чернику, пили студеный квас из бочки.
На третий день в номер к Галине Козыревой пришли двое. Он сразу понял: в с е. Его время кончилось. Финита! Он сам вышел к этим двоим, пошептался с ними и протянул руки. Галя кинулась на них, билась в истерике, не понимая. Ему было все равно. Финита! У него все прошло к ней. Когда сознание прояснилось, ему показались лишними она, ее налитое тело, поставленный резкий голос, спутанные волосы.
На суде он ее выгораживал, чтобы не притянули, поверили, что не знала. Ведь она отмывала пятна, ездила в машине, заботилась о нем...
— Эй! Гражданин подсудимый! Вставай! — Веселый белозубый парень дергает его за плечо. — Подумал малость, а теперь к делу.
Никита приходит в себя, усилием воли открывает глаза. Он видит идущего к ним судью, прокурора, Сбруева и, мгновение помедлив, понуро выпрямляется.
XII
Родион вваливается в комнату, бросает куртку на диван, начинает вышагивать из угла в угол. Черт, какая неразбериха. В гараже все дело Рахманинова повернулось совершенно по-иному.
Он отшвыривает ногой попадающиеся на пути предметы, отфутболивает туфли под кровать, запускает теннисный мяч в дверь ванной.
Мурадов оказался пошлым бабником, жохом и циником. И Рахманинов избивает его в сущности не из-за машины. Актриса эта ему тоже не нужна. Только так, покрасоваться, хвост распустить... И как ловко все подвел судья: раз-де из машины Мурадова не вытащили, дверца была повреждена не Рахманиновым, а при въезде, значит...
Родион машинально переодевается, включает телевизор, бездумно щелкает переключателем программ: эстрада, хроника, спектакль, эстрада, хроника... Он выключает телевизор, берет со стола «Неделю». В разделе юмора шутка:
«Подсудимый, вы должны говорить суду только правду, истинную правду. Все остальное скажет ваш адвокат».
Вот вам, пожалуйста. Адвокат как синоним жулика. И это в порядке вещей. Юмор зарубежный, но и у нас что-то не приходится читать об адвокатах под рубрикой «Герои наших дней».
Он роется в ящике, ищет сигареты. Конечно, главный его прокол в том, что он так и не смог отделаться от личного отношения к Рахманинову. И сейчас его антипатия не меньше. Он вспомнил давние споры с Наташей. Видно, с этим ничего не поделаешь. Сколько себе ни внушай, все равно поддаешься собственным оценкам и чувствам. А потом оказывается, что у лично вам малосимпатичных людей обнаруживаются обстоятельства, вызывающие сочувствие.
