Он сразу нашел поворот на Бикерниеки, и вскоре, после свертки за небольшим холмом, открылась полоса соснового леса. В кругу темных вековых сосен шла эта гоночная кольцевая трасса, сбоку, в начале ее, за оградой, образовался городок автомобилистов, охраняемый милицией.

Родион назвал Мазурина, его пропустили.

В каждом углу, ряда в три, четыре, стояли машины разных марок, и издали казалось, что город машин, как пчелиный рой с ульями и сотами, живет своей автомобильной жизнью, не подвластной людям. В каждом синем, вишневом или желтом теле что-то урчало, разговаривало или отдыхало, остывая от пробега. Лишь подойдя вплотную, Родион обнаружил людей, которые ползали, вынюхивали, выстукивали, надраивали свои машины, как врач изучает прочность организма человека, готовя его в дальний перелет. В самом конце, на другой стороне от входа, рядком стояли разных цветов «Москвичи», и под ними тоже «колдовали» перемазанные нигролом люди.

Ни Саши, ни Сашиной машины здесь не было. Родиону говорили: «Он только что был». Или: «Посмотрите на мойке». Или: «Вот его механик». В конце концов ему надоело все это. Он обалдел в чаду стуков, мелькания красок, бензина и решил ехать обратно. Сашин механик напомнил, что они выступают в воскресенье, после гоночных машин.

Родион поплелся за ограду. Сквозь хмурую непогодь на мгновение проглянул свет и тут же скрылся. Потом все чаще облака раскалывались солнечными лучами, и вскоре, как это часто бывает на Балтике, вырулил прекрасный день. Стало жарко, курортно, и все вокруг сразу же преобразилось. Аромат соснового настоя наполнил воздух. Родиону нестерпимо захотелось выкупаться. Он доехал до моря, бросился в воду, в темпе взял стометровку, не обсыхая нацепил куртку, открыл все окна и с удвоенной скоростью помчался к Риге.

В доме все еще было пусто. В дверях торчала записка:

Разминулись. Родион прошел на кухню, увидел на окне кувшин с молоком и жадно, большими глотками выпил весь, затем поднялся наверх, покрутился, не найдя чем заняться, сбежал в сад, сел в машину и поехал в Майори звонить.

До прокуратуры не дозвонился. Федора Павловича не было на месте. Тогда он набрал номер Олега.

Совсем близко отозвался женский голос, и, только поняв, что «Олега Петровича нет дома», Родион узнал голос.

— Валя? — спросил он неуверенно.

— Я.

— Это Родион. Звоню вам из Риги. Из Риги, говорю. Что ж это он вас оставляет?

— Сама прогнала.

— Ого, — Родион хмыкнул в трубку, — так быстро?

В ответ засмеялись:

— Нет, совсем не быстро. Все утро агитировала в «Снежинку» рубашки сдать. Мне порепетировать надо.

Родион увидел, что пятнадцатикопеечные иссякают.

— А... ну тогда ясно. — Он обнаружил еще четыре монеты. — А что вы репетируете?

— Отрывок. Вернее, сцену.

— Какую?

— «Месяц в деревне» Тургенева. Верочку...

Родион не помнил этой пьесы Тургенева. Он и вообще-то забыл, что Тургенев кроме прозы писал драмы, но на всякий случай прокричал:

— О-го-го! В звезды метите, в Татьяну Доронину? Скоро здороваться перестанете.

— С вами не перестану, — она засмеялась. — А вот он и сам, гуляка поневоле. Хотите с ним поговорить?..

— Что не плавается? — спросил Олег. — Не сидится на курорте?

— Сидится, — солгал Родион.

— А что ж ты трезвонишь, мешаешь актрисам роли репетировать?

— Я вижу, у тебя от этих репетиций телячий восторг. Квартирку-то напрокат сдаешь или навсегда?

— Надолго, — проворчал Олег. — Ну, что там у тебя? Медовый месяц? Смычка с родственниками? Погода-то какая?

— Погода классная. Послезавтра думаем на гонки смотаться. Первенство Союза здесь проходит.

— Да ну? — ахнул Олег. — Врешь небось.

— Очень ты нужен врать.

— Черт дери, везет же некоторым. На гонки, ездят, а тут сиди изучай симптомы по «Болезни Паркинсона» Канделя.

— Каждый выбирает свою судьбу. Был бы поумнее, примотался.

— Ах так. Мы, значит, будем единолично на «Крокодиле» кататься, а вы — «пользуйтесь услугами Аэрофлота»? Шалишь.

— Подожди, — пробормотал Родион, — последние секунды пошли — сейчас позвоню снова.

Он наменял монет и набрал снова.

— Где гонки? Какие гонки? — ворвался в трубку Валин голос — Хочу до смерти! Как вас найти?

Родион прокричал адрес.

Трубку вырвали, и снова зазвучал насмешливый басок Олега:

— Перебьется. Пусть учит свою Верочку... Ну ладно, старик, — бросил он, — потом доложишь в подробностях. Только не заставляй «Крокодила» претендовать на золото.

— Уговорил. Не буду, — засмеялся Родион, — До встречи в столице. Дня через четыре.

Родион повесил трубку. Значит, полная спевка, они с актрисой прекрасно поладили. Репетиция, рубашки, Паркинсон...

Теперь он снова начал маяться. Куда деть себя, что делать, пока она вернется с этого чертова рынка. И вдруг ему дико захотелось позвонить матери.

Этим летом они с отцом снимали в Хлебникове, на Клязьминском водохранилище, дачу, которую Родион присмотрел, когда ездил с Валдой. С каждым годом мать все хуже переносила жару в Москве, растопленный асфальтовый запах, столпотворение людей. Родион вспомнил, что у нее последнее время то и дело немели ноги, ходить ей становилось все труднее. А Родион с этим «Крокодилом» и помешательством на Валде почти не бывал у своих. Чтобы выбраться к ним на дачу, нужен был день или хотя бы полдня. И теперь он чувствовал острую вину и клялся себе, что, вернувшись с Рижского взморья, будет навещать родителей не менее двух раз в неделю.

Он набрал московский номер. Естественно, никого. Он уже собирался повесить трубку, когда раздался щелчок и явственный голос матери, как будто рядом, откликнулся:

— Алло. — Она отдышалась и повторила: — Алло?

— Ты, оказывается, в городе? — закричал он. — Вот сюрприз!

— Только что приехала. Прямо от лифта. — Она помолчала, снова переводя дыхание. — Ну, как ты там, сыночек? — Она еще помолчала, потом спросила совсем тихо: — Женишься?

Боже мой, как она сказала это «женишься»! Он ведь, собственно, еще не женился, он только собирался. Уехал на взморье просто так, заслуженный отдых после института... А они небось с утра до вечера толкуют с отцом про Валду, женитьбу.

— Не сейчас еще, — добавил он поспешно.

Мама подышала в трубку. Казалось, она присела.

— Тебе удобно говорить? — сказал он. — Ты не устала?

— Я — в кресле, — отозвалась она. — Слушаю тебя.

— Скоро увидимся, — закричал он. — Через пару дней. Он почувствовал, как она облегченно вздохнула.

— Приеду и сразу в Хлебникове

— Сначала сюда позвони, — проговорила она очень тихо. — Мне что-то нездоровится. Папа уговаривает побыть здесь.

— А... хорошо. Позвоню сюда, — сказал он, и сердце его заметалось. — Так я тебя еще завтра наберу, хорошо? — Он сделал бодрый голос. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Что ты... какое серьезное — переутомление. — Она тихо засмеялась. — Не торопись, погуляй на взморье.

— Хорошо, хорошо, — отмахнулся он.

— Тут тебе звонили, — протянула она. — Сейчас я посмотрю. — Зашелестела бумага, и после паузы она сказала: — Федор Павлович и Рожнова.

— Рожнова? Это кто?

— Она телефон оставила, срочно просила позвонить, — удивилась мать.

— Когда?

— Вчера. Вот. — И она назвала номер.

— Ну, пока, — сказал Родион, машинально пытаясь запомнить телефон. — Береги себя. До скорого.

— До свидания... — Она помолчала, потом добавила глухо: — Если соберешься жениться, уведоми все же.