— А в чём опасность?

— Если доктор Сапс передаст прежнее Око Денницы самому Деннице, Люциферу, наступит худшее. Например, люди начнут задыхаться, и чтобы просто вздохнуть, будут готовы предаться власти Люцифера, то есть отречься от Христа.

— А если произвести у доктора Сапса обыск?

— Тебе не дадут ордера на этот обыск, так как у тебя нет никаких улик. Да и сомнительно, чтобы обыск дал какие-нибудь результаты. Доктор Сапс умеет прятать концы.

— Что же делать?

— Делай что умеешь, а я буду делать, что в моих силах.

Потянулись часы, потом дни. Анатолий ежеминутно чувствовал какой-то гнёт. Что, если это власть Антихриста, уже установившаяся в мире? Не в любую ли минуту может наступить конец мира? «Давно уже так живём», — говорил со своей странной улыбкой Аверьян, когда Анатолий встречался с ним. Наконец, Аверьян пригласил Анатолия на дачу № 7, Открыла им София Смарагдовна. Она выглядела как всегда, но видно было, что и она встревожена. На столе стояли три зажжённые свечи. Аверьян сел за стол. Напротив него села София Смарагдовна, жестом предложив сесть Анатолию. Когда за окнами стемнело, послышался стук. Анатолий удивился, почему София Смарагдовна не идёт открывать дверь.

— Ему не нужно открывать, — сказал Аверьян. — Он просто предупреждает, что пришёл.

Действительно, в углу нарисовался приземистый старичок. Анатолий подумал было, что это тот же Пер Гном, но на старичке был не коричневый, а зелёный камзол с золотыми пуговицами. Анатолий вдруг явственно увидел его глаза вплоть до болезненных красных прожилок и понял, что это другой.

— Добро пожаловать, король Гоб, — с некоторой торжественностью произнёс Аверьян.

— Мне теперь добра ждать не приходится, — проговорил басок, правда, не скрипучий, а гулкий, как эхо под землёй. — я теперь подсудимый, такой же, как вы.

— А мы почему подсудимые?

— Так мы до сих пор называли вас, подлежащих Страшному суду. Вы же бессмертные, хоть и смертные (в голосе Гоба послышалась приглушённая, застарелая ирония). А мы, гномы, живём дольше вас, некоторые живут с незапамятных времён, но каждому из нас предстояло исчезнуть, вернуться в стихию, из которой мы происходим. Только глаз гнома может распознать останки гнома среди камней. Я был готов исчезнуть, как мы говорим, но Пер Гном перестарался. Он-то думал, что принёс мне всего лишь крупный изумруд, а принёс Око Денницы, Святой Грааль, как у вас говорят. Я увидел его, и теперь я бессмертный.

— Почему бессмертие так вас ужасает?

— Если я подсудимый, суд непременно осудит меня, и я буду в аду. Мы, гномы, никогда не хотели бессмертия. Мы слишком хорошо знаем, что такое ад. Вой оттуда доносится к нам.

— И что же дальше, король Гоб?

— Я обратился к доктору Сапсу. Он предложил мне эликсир, который сделает меня смертным. За это он потребовал все камни, которые мы изъяли. Я согласился. Мы отдали ему кристаллы недрового света.

— И что же доктор Сапс?

— Он не досчитался среди камней Изумруда, от которого я стал подсудимым, и потребовал этот Изумруд. Будто бы без него эликсир не подействует. А я подумал, что если я отдам Изумруд, он мне эликсира не даст или даст не тот эликсир. Как проверить, подействовал ли эликсир, пока я не исчез? Я же до сих пор ни разу не исчезал. Доктор Сапс говорит: сначала Изумруд, потом эликсир. А я говорю: сначала эликсир, потом Изумруд.

— Значит, Изумруд всё ещё у тебя?

— У меня. Я скорее поверю тебе, чем доктору Сапсу. Я слышал, ты напутствуешь умирающих. Можешь ли ты мне помочь?

— Смотря в чём.

— Помоги мне исчезнуть, как мы говорим, или умереть, как говорите вы. Прошло совсем немного времени, а я уже так устал быть подсудимым.

— Есть Книга, где сказано: времени уже не будет.

— А что тогда будет?

— Бывает не только ад, но и рай. Ты слышал про это?

— Слышал, но не верю. Рай — сказка для подсудимых.

— Из рая Око Денницы, камень, который ты похитил. Верни его, и будешь в раю.

— Зачем же мне его возвращать, если с ним я буду в раю? — усмехнулся Гоб.

— Если ты самовольно присвоишь Сам-Град, останешься в аду, как сейчас.

Гоб задумался. Потом Анатолий увидел у него в руках молоток, точь-в-точь такой, как на печати, только головка молотка была выточена из цельного алмаза. Этим молотком Гоб постучал по столу, и в комнате распространилось зеленоватое сияние. Анатолий осмотрелся. Комната, хорошо знакомая ему, оказалась гораздо просторнее. Стены её отодвинулись в су мрак, а издалека двигалась целая процессия в коричневых и зелёных одеяниях. В процессии были не только старички, но и юные миниатюрные девицы, все, как одна, в зелёном. Одна из них передала Гобу большое блюдо, накрытое зелёной тканью. Гоб с поклоном передал блюдо Софии Смарагдовне, а та водворила его в поставец и закрыла дверцу. Гномов как не бывало в комнате.

— Но кому же возвращать Око Денницы, если не Деннице? — не удержался Анатолий.

— Сам-Град — невеста Божия, — тихо улыбнулся Аверьян. София Смрагдовна отвела глаза, но в их голубизне Анатолий успел заметить зелёный отблеск.

«Вот почему в Египте чтили кошек», — подумал он, не уверенный, идёт ли зелёное сияние из-за дверцы поставца, или из очей Софии Смарагдовны.

На другой день все владельцы похищенных драгоценных камней обнаружили их на прежнем месте. Иные даже утверждали, что просто забыли, куда положили их. Никто и не думал благодарить следователя Анатолия Зайцева, не говоря уже об иеромонахе Аверьяне.

24.12.2003

Анатолий Зайцев понял, почему Аверьян сменил его за рулём. Конечно, Анатолий не выспался и вёл машину через силу в предрассветной темноте. Но он полагал, что хорошо знает Луканинский лес, а мимо этого поворота он проскочил бы наверняка и днём. Можно было подумать, что среди корявых приземистых ёлок тянется полузаросшая просека или петляет заброшенный просёлок, но машина выбралась на вполне приличное, по-видимому, недавно проложенное шоссе. Анатолий до сих пор даже не подозревал о его существовании и не представлял себе, куда оно ведёт. Ясно было одно: они направляются на восток.

Анатолий непременно спросил бы Аверьяна, куда он путь держит, но они были в машине не одни. На заднем сиденье покачивались две участницы следственного эксперимента, если это был следственный эксперимент. Одну звали Валентина, другую — Лариса. И та и другая были одеты, как полагается для посещения монастыря, даже платочками заранее повязались. Обе надели длинные юбки, хотя заметно было, что для высокой блондинки Валентины привычнее брюки, а для кругленькой пухлой шатенки Ларисы — юбка, более короткая. При этом обе хранили враждебное молчание, и немудрено: одна обвиняла другую в убийстве того, кого они обе любили.

В молодого, но уже популярного певца стреляли в промежутке между первым и вторым (несостоявшимся) отделением его концерта в клубе «Авиатор» при заводе Мозаэс (в прошлом Моавигр; Мочаловский завод автоавиагорючего, отсюда и название клуба). Киллер зашёл к певцу в комнату за сценой, где певец отдыхал, выстрелил в него несколько раз почти в упор и скрылся. Медицинская помощь подоспела сразу же. То не была обычная «скорая помощь». Певца увезла случившаяся поблизости машина Трансцедоса (в недавнем прошлом Реацедос — Реанимационный Центр доктора Сапса). Согласно справке Трансцедоса, певец умер то ли по дороге, то ли в самом центре (в справке была некоторая двусмысленность), и тело его было передано родственникам. Вот этих-то родственников и не удавалось обнаружить. Если тело действительно было им передано, неизвестно, откуда они взялись.

Будущий певец вырос в неперспективной деревушке Кочедыково, затерянной в Луканинском лесу. Где он родился, тоже было точно неизвестно. В деревушке оставались три или четыре обитательницы. Одну из них как-то посетила дочь, о которой не было до того ни слуху ни духу. Дочь будто бы переночевала у матери и опять пропала, оставив совсем маленького ребёнка на время. Но время это так и не кончилось. Дочь больше не объявлялась. Одна из последних обитательниц Кочедыкова оказалась бабкой с внуком. Бабку звали Сидриха, и внука сразу же стали звать Сидрик. Под этим именем он и приобрёл известность. Бабка Сидриха была из тех деревенских баб, которые рано стареют, а живут очень долго. Бабка держала коз и выпаивала Сидрика козьим молоком. Она возила молоко продавать на мочаловский рынок и брала Сидрика с собой, так как дома его не с кем было оставить. К Сидрику в Мочаловке привыкли и хорошо его знали. При этом хорошо знавшие Сидрика не знали о нём, вообще говоря, ничего. Кочедыковские соседки не зна ли никакой Сидрихиной дочки, не видели, как она её посетила и её ли был мальчик, вдруг появившийся у Сидрихи. Знала ли бабка о мальчике больше других? Можно было в этом усомниться. Но она сама настаивала на том, что Сидрик — её внук.