— Здорово! — взволнованно произнес Илья.

— Еще бы!.. Весь день к нам во двор приходили делегации от рабочих различных заводов и все выражали солидарность. А ближе к обеду стали приходить жены, дети, старики-родители, приносили свертки с едой. Такой подъем был! Впервые тогда мы почувствовали свою силу. Избрали доверенных, которым поручили предъявить наши требования администрации. Пошли они прямо в главную дирекцию железных дорог… Ни один рабочий не покинул мастерские. Готовые продолжать борьбу, мы ждали ответа на наши требования…

— У, это совсем здорово!.. Вы их прямо, выходит, приперли к стене!

— Еще бы!.. Мы так дружно поднялись, что хозяева испугались, как бы забастовка не распространилась на всю страну.

— А что, если в самом деле рабочие по всей стране одновременно объявят забастовку? Это же может получиться что-то потрясающее, — все больше возбуждаясь, воскликнул Илья. — Ведь тогда поезда остановятся, ни воды, ни света не будет, а если и служащие магазинов присоединятся, тогда конец всему. Что они сделают со своей жандармерией? Ничего!.. Не хотят люди работать даром, и все…

В темноте Илиеску нащупал руку Ильи и, слегка сжав ее, сказал:

— Главное в таком деле — сплотить народ воедино и действовать организованно. Не только служащие должны примкнуть, но главное — крестьяне… У нас в стране сколько их! Вот если рабочие в городе да крестьяне в деревне поднимутся, — вам, Илие, тогда и в самом деле можно будет стать летчиком здесь, в Румынии!.. А?!

Томов замер. Хоть было темно, но Захария почувствовал состояние своего молодого друга и засмеялся…

— А?! Теперь-то, надеюсь, поняли, как можно стать летчиком здесь? Но вернемся к нашей забастовке. Доверенные пришли из дирекции к полуночи с хорошей вестью. Согласились хозяева увеличить заработную плату на двадцать пять процентов, восстановить дополнительную оплату квартирных, перестать рассчитываться с рабочими по заниженным расценкам, а не в соответствии с разрядом, и самое основное — генеральная дирекция признала наши комитеты!.. Это была действительно победа!

— И вы после этого приступили к работе?

— Конечно! На следующий день вышли на работу, как полагается. Но весть о нашей победе воодушевила рабочих по всей стране. Поднялись рабочие нефтяных промыслов. У них-то жизнь была особенно тяжелая. Представляешь, люди, добывающие сотни тонн нефти, не всегда имели керосин, чтобы зажечь лампу в своей комнатушке! А потом поднялись и другие. Правительство перепугалось, оно ведь понимало, что хозяева не станут удовлетворять все требования рабочих. Невозможно это. Чтобы у рабочих была жизнь хорошая, должно быть рабочее правительство.

— Как в России!.. — вырвалось у Ильи.

— Именно… И вот в стране было введено осадное положение. Полиция, жандармы, агенты сигуранцы начали громить помещения рабочих организаций и демократических газет… По всей стране начались аресты…

— И вас тогда, господин Захария, тоже взяли?

— Нет. Гораздо хуже. Взяли того человека, что выступал у нас накануне забастовки. Василиу-Дева его звали… — Илиеску быстро потер кулаком о ладонь, потом сплел пальцы и хрустнул ими… Видимо, это воспоминание причинило ему боль…

Томов сморщил лоб, что-то припоминая.

— Постойте, он в Галаце не работал?

— Работал, — удивленно протянул Илиеску. — А вы откуда знаете?

— Я как-то во время летних каникул работал маркировщиком в бюро экспедиции при вокзале Траянвал, так мне про него рассказывал стрелочник один, что Василиу-Дева здорово защищал интересы рабочих.

Илиеску кивнул головой.

— Видите, что получилось. Правительство нарушило свое обещание — оно не разрешило наши комитеты. И мы тогда поняли, что господа вовсе не собирались удовлетворять наши требования, и дураки мы были, что поверили им. Они дали обещание нашим делегатам лишь для того, чтобы выиграть время, собрать силы и задать нам. Как сейчас помню, с вечера шел мокрый снег. Слякоть ужасно неприятная была… А к утру следующего дня подморозило, и такая гололедица началась! Поскользнется кто, и встать не может, сколько таких случаев было. Когда я шел на работу, темно еще было, гак чуть под трамвай не попал — на остановке поскользнулся перед самым колесом, но как-то удачно, локоть только сильно ободрал. В тот день рабочие мастерских были очень возбуждены, возмущались поведением правительства. А потом кто-то вышел во двор и стал бить молотком по буферной тарелке вагона. Все работу побросали, вышли во двор и опять устроили митинг. Говорили, что наши организации разгромлены, требовали освободить арестованных товарищей — ведь кто ходил с делегацией в генеральную дирекцию — всех арестовали. Было решено снова бастовать… Парень у нас работал, еще учеником был, Василий Роайта. Так он по поручению нашего «Комитета действия» включил заводскую сирену. И вот повалил на Гривицу народ. Опять было, как две недели назад. Только на этот раз мы злее стали, ничему уже не верили. А днем на Гривице стали появляться первые отряды полиции и жандармов. Они стали у ворот, чтобы никто не мог выйти, а потом прикладами стали оттеснять наших родных от забора. Но никто не хотел уходить… Тогда жандармские офицеры громко скомандовали: «Ружья к бою!» и дали несколько залпов в воздух… Ребятишки испугались и заплакали… Началась суматоха… Полицейские стали орудовать дубинками, женщины хватали детей, падали. А мы стояли во дворе за забором и ничем не могли помочь… Жандармы и полицейские оцепили двор, но войти к нам не решались… А заводская сирена продолжала гудеть на всю столицу. Но вот улицу очистили, и туда стали прибывать войска… Они строились, перестраивались, занимали боевое положение, заряжали винтовки, трубили тревогу. Вдоль забора шагали патрули. Ну, прямо как на войне! Командовал войсками один полковник. Этой сволочи стало каким-то образом известно, что в одной из рот находится солдат, у которого среди бастующих есть брат и отец. Полковник приказал выстроить роту, в которой служил тот солдат, и скомандовал ему «два шага вперед»… Короче говоря, он велел солдату дать перед строем присягу, что, если прикажут, он как солдат великой королевской армии будет стрелять в бастующих, несмотря на то, что среди них находятся его отец и брат!.. Все это происходило у нас на глазах — мы смотрели через забор. Полковник спрашивает того солдата:

— Присягу на верность нации, гербу, династии и богу давал?

— Так точно, господин полковник, давал! — отвечает солдат.

— Так вот, там, за забором, — полковник указал рукой, затянутой в перчатку, — находятся враги нации, герба, династии и бога! Ты, как солдат, верный присяге, должен будешь в них стрелять! Ясно? Положи теперь руку на винтовку, доверенную тебе нацией, гербом, династией и богом, и поклянись перед строем!..

Солдаты в строю и мы по ту сторону забора замерли… Солдат снял с плеча винтовку и, держа ее перед собой обеими руками, произнес:

— Взяв в руки винтовку, врученную мне для защиты отечества, я клянусь перед строем, что ни в отца, ни в брата, ни в тех людей, что стоят за забором, не буду стрелять!..

— Ух и молодец!.. — вскрикнул Томов. — Это же настоящий герой!.. Представляю себе, как выглядел этот полковник…

— Что там полковник… Тут со двора понеслись крики «Ура!», «Правильно!», кто-то из наших рабочих крикнул «Солдаты с нами!». Офицеры заметались, как чумовые.

— А что с тем солдатом было?

Илиеску помолчал.

— Расстреляли его. Потом пехотный полк увели, а к нашим мастерским прибыли войска пограничной охраны. И хотя они плотно окружили мастерские, но к нам, как и раньше, приходили рабочие с других предприятий, чтобы выразить свою солидарность. И не только солидарность. Рабочие хлебопекарной фирмы «Хердан» привезли нам более тысячи пакетов с хлебом и бутербродами, работницы табачной фирмы «КАМ» прислали два мешка табаку. Под вечер к нам вышел сам директор железнодорожных мастерских Виктор Николау и стал уговаривать нас покинуть территорию мастерских. Увидев, что уговоры не действуют, он начал угрожать, что в столице осадное положение и с этим шутить опасно…