— А если бунтовщики из какой-нибудь щели пустят стрелу?

— Не осмелятся!.. Так амирзода хочет — быть впереди. Его аллах бережет.

Всадники с Бабуром во главе подъехали к арку главные ворота цитадели распахнулись, Ходжа Абдулла, Касымбек, придворные военачальники вышли навстречу. Спешившись, Бабур поздоровался с учителем.

Душа подростка расслабла, и слезы покатились по щекам. Ходжа Абдулла прижал Бабура к груди — надо бы поддержать, обласкать мальчика. Ну да, мальчика. Но и наследника престола! Беки, слуги смотрят. Ходжа Абдулла прослезился, но быстро взял себя в руки.

— Нет предела нашему горю, мой амирзода, — сдержанно сказал он. — Теперь вся наша опора и защита — это вы!

Кто-то из беков выступил на два шага вперед, громко перебил Ходжу Абдуллу:

— Амирзода, мы все, беки, готовы служить вам!

Голос Бабура все еще дрожал, когда он ответил:

— Благодарю!

Как раз в это время — все въезжали толпой в арк[52] — к группе беков присоединился и Якуб-бек. Прослышал о возвращении Бабура и примчался сюда, чтобы отвести от себя всякие подозрения.

Раньше, когда столица государства находилась в Андижане, трон стоял в зимнем дворце, который и был сердцем крепости. Когда столицу перенесли в Ахсы, этот дворец с мраморными лестницами, золочеными росписями постепенно терял великолепие. К приходу Бабура по распоряжению Ходжи Абдуллы на дворцовых лестницах расстелили богатые ковровые дорожки, возвышение, на котором раньше блистал трон, тоже было накрыто дорогими туркменскими коврами, в зале приготовлены мягкие курпачи.

Бабур, ступая по ковровой дорожке цвета фиалки, закашлялся: горло совсем пересохло. Так и не отдышавшись, занял шахнишин — возвышение.

Все расселись. Ходжа Абдулла прочитал молитву по покойному повелителю мирзе Умаршейху.

— О аллах, прими его в рай! — хором воскликнули беки. На лицах, обращенных к Бабуру, читались соболезнование и печаль.

— Уважаемые господа, столпы государства, — начал Ходжа Абдулла. — Если б не заботы войны, неотложные заботы, мы провели бы обряды поминовения. В Ахсы повелителя похоронили достойно его славе и высокому положению, то есть с великими почестями. Но нам, в дни, когда враги у ворот Андижана, выпало иное дело как первейшее — вручить без промедления судьбу государства в руки наследника престола, нового нашего повелителя…

Якуб-бек раньше прочих подхватил эти слова:

— Вы предложили мудрую меру, мой пир. Тотчас же следует провозгласить благородного мирзу Захириддина Мухаммада Бабура законным властителем Ферганы.

Бабур бросил на Якуб-бека быстрый взгляд. Мягкость и покорность в голосе, волнение, так и написанное на лице, даже улыбка щербатого рта — все понравилось скованному жаждой и тревогой подростку. Все знали, что Якуб-бек из самых влиятельных могольских беков. Среди сокровенных мечтаний пылкого Бабура было и такое: унаследовать когда-нибудь отцовский трон, возглавить всех его беков и вести, как подобает истинному правоверному, воину и мужу, победоносные действия против врагов. И вот — нет отца, а хитрый Якуб-бек смягчает горечь утраты. После могола и другие беки различного корня друг за другом называли Бабура властителем Ферганы, и его мечта, словно полный месяц, выходила из-за туч, его сердце вдруг забилось радостно, а несчастье, обрушившееся на него смерчем, и физические страдания, которые он переносил, будто отдалились куда-то, — да, он, Бабур, станет могучим властелином, воле которого беспрекословно повинуются тысячи и тысячи.

Он любил представлять себя полководцем. Как прапрадед, Амир Тимур. Бабур слышал о его жестокостях и вовсе не хотел повторять их: в памяти людской надо оставлять не раны, а удивление доблестью воинской! Не жестокости предка, а блестящие военные победы увлекали его. И еще — могучая воля, властное имя, которое приводило в трепет всех своенравных беков.

В двери шмыгнул, суетливо кланяясь, Узун Хасан.

— Мой амирзода! Пощадите своего раба, который не мог встретить вас лично. Я был занят неусыпной охотой за смутьянами, распространяющими в Андижане ложные, вздорные слухи. Сейчас вот притащил одного их главаря.

Бабур встрепенулся:

— Главарь? Кто он? Приведите!

Все глаза обратились к дверям. Якуб-бек побледнел. Неужели попался Ахмад Танбал? Тогда их тайна будет раскрыта! Растерянно водил он глазами по стенам. Окошечко было мало и далековато от места, где сидел тучный бек. Нет, отсюда бегством нельзя спастись!

В этот миг из-за дверей донесся густой бас:

— Развяжите мне руки, я не виноват!

«Слава аллаху, — обрадовался Якуб-бек, — это не голос Ахмада Танбала».

Два нукера ввели в зал толстого и рослого человека в белом яхтаке[53].

— Вах, дервиш Гов! — воскликнул Якуб-бек, и многие беки воскликнули за ним следом.

Этот человек верховодил андижанскими мирабами[54], широкую свою шею он, словно бык, держал вперед выгнутой, потому и прозвали его «гов» — «бык». А «дервишем» его прозвали за постоянную готовность поддержать бедняков: «они угодны аллаху», говаривал Гов. Хотя андижанский арк снабжали водой целых девять арыков, воды из-за полива множества садов не хватало в летние месяцы. Беки пытались вытеснять «голодранцев» из очереди на воду. Но дервиш Гов смело становился на сторону бедняков. «Ты, бек, для себя самого бек, — говаривал Гов, — а перед богом все равны!» И простолюдины, понятно, поддакивали ему. А беки ненавидели. Особенно же Узун Хасан, давно затаивший на мираба злобу.

Дервиш Гов со связанными за спиной руками поклонился сначала Бабуру, затем сидевшему чуть поодаль Ходже Абдулле.

— Будьте справедливы, амирзода! — сказал он с достоинством. — Я не смутьян, уважаемый пир!.. На базаре один нукер сказал мне: «Повелитель в Ахсы пьяный свалился с обрыва и убился насмерть, а мирза Бабур, боясь врагов, сбежал в Алатау».

— Это клевета! — Бабур вспыхнул как порох.

— Что это клевета, я узнал потом. Я никому не передавал услышанное от нукера. Амирзода, пощадите меня! — дервиш Гов шагнул на два-три шага вперед и стал на колени: — Я уверился в том, что это клевета, ваше лицо благородно, оно не похоже на лицо трусов. На базаре же, когда народ разбегался, запирал в страхе лавки, я, каюсь, растерялся. Я не передавал слухов, я просто остановил одного человека и спросил у него: слышал, мол, что говорят. И он сказал — слышал. И я спросил, неужели это правда, и тут-то соглядатаи градоначальника меня зацапали…

— Нет, ты лжешь, будто ты переспросил! Ты распространял ложные слухи и на этом деле попался! — воскликнул Узун Хасан.

— Дайте Коран, я принесу клятву на святой книге!

— Этот преступник еще хочет получить Коран?! — выкрикнул Якуб-бек, возмущенно оборотив лицо к Бабуру, — О мой амирзода, если бы сей нечестивец был вашим преданным рабом, он сразу поймал и сдал бы градоначальнику того нукера, что, по его словам, распространял вздорные слухи!

— О господи! — только и сказал на это дервиш Гов.

Якуб-бек снова мягко посмотрел на Бабура, скривил в улыбке беззубый рот:

— Мой амирзода! Ваш благословенный отец поставил Гова главой мирабов… По благосклонности вашего отца, я повторяю… И вот сейчас он распространяет слухи о том, что наш повелитель, да будет его душа в раю, пьяным свалился с обрыва! Какая наглость!

«Кого же и обмануть, если не ребенка», — подумал Якуб-бек, с надеждой улавливая, как загорелись обидой и гневом глаза Бабура.

— Да он и сам, по сути, признал, что передал ложный слух! Переспросил, передал — какая разница, по сути? — бросил Мазидбек.

— Пойман за язык — подлежит наказанию! — принял сторону обвинителей и Али Дустбек.

Касымбек вспомнил почему-то рассказ бека о странной голубке, что принесла дяде Бабура весть о смерти повелителя.

— Быть может, следует провести дополнительное расследование? — спросил Касымбек.