— Ладно тебе, сказала бы, что его нет, — заступилась я, — она же ребенок.

— Ребенок? — возмутилась Лена. — Да я слышала в трубке дыхание ее мамы! Это она ее подговаривает! Я, говорит, не буду с тобой здороваться, дай папу!

Телефон зазвонил снова. Лена буквально закричала:

— Слушаю!

Лицо ее поменялось, глаза наполнились слезами. Она послушно кивала головой, но потом снова начала кричать:

— Не буду я терпеть хамство твоей дочери' Я не кричала на нее, она врет! Я ее очень вежливо попросила! А вот ты орешь на меня! Не смей орать! — Лена швырнула трубку и принялась рыдать. — Надоело! Надоело! За все надо бороться! За уважение к себе и то надо бороться! Ты помнишь, как он не поздоровался со мной в ресторане? — Ее глаза горели, как фары на неосвещенной дороге с кочками. — Если человек однажды так поступил, значит, потом он будет орать на тебя и унижать как угодно!

Я уже открыла было рот, чтобы сказать ей, что мой дом продает банк, как опять зазвонил телефон.

— Возьми, — попросила Лена, — это он. Скажи, что я плачу и с ним разговаривать не хочу.

Звонила Катя. Пригласила к себе на семейный ужин.

Лена долго одевалась, а я красилась перед зеркалом. Не каждый день ужинаешь с олигархами.

Молодящаяся шестидесятилетняя мама Кати встретила нас в джинсах, с огромными буквами из кристаллов Svarovski на попе: RICH.

— Вы видели себя в последнем «Vogue»? — спросила она осуждающе.

В разделе светской хроники Катя с Леной стояли в обнимку на вечеринке Moet Chandon и улыбались прямо в объектив. Подпись под фотографией «Светские львицы».

— А по-моему, неплохо, — довольно произнесла Лена.

— А по-моему, неплохо — это когда пишут твое имя и фамилию. И род занятий, — возмутилась Катина мама.

Но Катя тоже была довольна.

— Посмотри на эту дуру, — она протянула мне журнал с фотографией девушки, к которой недавно ушел муж нашей приятельницы. — На ней платье из позапрошлой коллекции Вивьен Вествуд. У меня тоже такое было.

— Потом его мне отдали, — с нарочитым смирением произнесла Катина мама, — я все донашиваю…

Я покосилась на ее джинсы за шестьсот долларов, и слова сочувствия застряли у меня в горле.

Мы с интересом разглядывали светскую хронику нового «Vogue».

— Рустам с какой-то новой девкой, — прокомментировала Лена, пробегая глазами страницу в поиске знакомых лиц.

— А что это за шуба на Курбатской? — Катя так низко склонилась над фотографией, что хотелось предложить ей лупу.

— Это ей Маруся сшила. Смотрите, Ульянины сиськи сейчас прямо из журнала вывалятся! — Лена развеселилась. — Представляете, рекламная акция: открываешь журнал, а оттуда вываливаются Ульянины сиськи — прямо на колени!

Ужин с Катиным олигархом прошел удачно. Мы попали под обаяние его острого ума и непринужденных манер. Только один раз дружеская атмосфера вечера оказалась под угрозой благодаря Катиной маме.

— Это же твоя девушка? Бывшая? — с напускной простотой спросила она, показывая в телевизор. Героиню очередного российского мыла играла актриса, из-за которой много лет назад не задалась Катина личная жизнь.

— Ну что вы, у меня всегда была только одна девушка — ваша дочь, — широко улыбнулся он.

Я подумала, что с актрисами и прочими звездами олигархам действительно интересней, потому что у них такая же завышенная самооценка, как и у них самих, и чтобы произвести на них впечатление, олигархам приходится постараться немного больше, чем с нами, простыми девушками с Рублево-Успенского шоссе.

Катя смотрела на свою маму и прикидывала, во сколько ей может обойтись клуб для родителей. Действительно, неплохая идея. Только не надо путать его с домом престарелых.

— Ты знаешь, — сказала мне Лена по телефону, когда мы созвонились, чтобы обсудить Катин ужин, — моя мама тоже, когда я подарила ей сережки на день рождения, сказала: «Какая красивая вещь! Но если бы ты мне не сказала, что там бриллианты, я бы их в жизни не разглядела!»

— Ну не случайно же они — наши родители! — выступила я в защиту ненавистницы мелких бриллиантов.

— Да, — вздохнула Лена, — но иногда хочется просто услышать «спасибо».

Кто-то уже дважды звонил и вешал трубку. Я разбиралась в Машиной комнате. Няня заболела, и мне пришлось остаться дома. Я перебирала Машины игрушки, тетрадки, альбомы, сумочки, ластики, блокнотики и книжечки. И половину сразу отправляла в пластиковый пакет для мусора. Дети никогда не расстаются с вещами сами.

А как она расстанется с этим домом?

Я старалась думать про это отвлеченно: не верилось, что я могу лишиться дома, что это будет не мой двор, не мои комнаты, не мой адрес. У меня было такое чувство, как будто кто-то хочет одолжить у меня машину. На один день. Сердце, конечно, щемит от волнения — вдруг поцарапает или бандиты отнимут, — но это всего один день. И потом все будет нормально.

Снова зазвонил телефон и после моего «алле» сразу отключился.

Кто бы это мог быть?

Вдруг Вова Крыса?

Страх — это когда наплевать, как ты выглядишь. Это когда потеют руки. Страх — это когда нужно только одно: поставить ширму между тобой и опасностью. И ты готов сделать эту ширму из чего угодно. И кого угодно. В первую секунду. В эту секунду совершаются предательства. Потом ты с хрустом переламываешь в себе что-то и уже в состоянии адекватно мыслить.

Я не нужна Вове Крысе. Только если он не шизофренический идиот и не маньяк-убийца.

Я позвонила Вадиму.

— Они собираются ловить этого Вову? — спросила я раздраженно. — Я боюсь за семью водителя. Им уже машину сожгли!

— У меня есть один рычаг. Я постараюсь взбодрить их, — пообещал Вадим

— Или они все переедут жить прямо к ним в отделение! — пообещала я.

— Тебе надо развеяться, — сделал вывод друг моего мужа.

Господи! Не забирай у меня мой дом!

Получилось, как будто этот дурацкий банк — Господь Бог.

Господи, дай мне силы пережить все это!

Нет, тоже не годится. Каждый несет тот крест, который может вынести. Лучше бы у меня этих сил не было.

Господи, яви чудо!

В магазинах появились летние коллекции. Запахло весной. Все начали худеть и заниматься спортом.

Я сидела в кафе «World Class» в Жуковке и думала, куда пойти. Налево — SPA, направо — тренажерный зал. Я решила начать оздоровительную программу с бассейна.

Там же Олеся начала свою. Она сидела на бортике и размышляла о том, как заставить своего мужа венчаться. Надеясь на то, что, обвенчавшись, он уже точно не уйдет к другой.

— А может, сказать, что меня батюшка в церкви ругает, что мы во грехе живем? — спросила она, когда я проплывала мимо, следя за ритмичностью вдохов и выдохов.

— Скажи, — ответила я, как раз уместив слово в один вдох.

— А может, сказать, что за наши грехи дети будут расплачиваться? Это ведь так и есть? — придумала она, когда я пошла на четвертый круг.

— Неплохо! — У меня получилось не сбиться с ритма. Но я уже начала уставать.

— А может, купить платье тысяч за десять долларов, а потом не выбрасывать же его? Придется венчаться!

— Думаю, что, как только он поймет, что венчается из-за потраченных денег, эта затея потеряет для него всякий смысл. — Я решила отдышаться и продолжить заплыв.

Олеся аккуратно, на руках, опустилась в воду. Повернулась на спину и легла, слегка двигая ногами.

— А Кира ходит в бассейн? — спросила я Олесю.

— Да, — ответила она, шевеля в воде пальцами.

— А что в это время делает ее собака?

— Не знаю. — Олеся непонимающе уставилась на меня.

— Я пошла, — сказала я.

— Хорошо позанималась? — бодро спросила меня Алекс в машине.

— Отлично, — процедила я сквозь зубы.

Катя встретила меня с распростертыми объятиями.

— Боюсь даже говорить, — она счастливо улыбалась, — но у нас та-а-акой роман! И он хочет детей.