— Еще бы не захотеть в такое прекрасное общество! — сказал он, усаживаясь в свободное, четвертое кресло.

— Ого! — обратила к нему накрашенное лицо незнакомка. — Есть еще мужчины, которые говорят дамам комплименты.

Юра не отозвался: ему не понравилась эта третья, слишком уж накрашенная.

Для него нашли стакан, налили из большой, в три четверти литра, бутылки красного узбекского портвейна.

— Спасибо, девочки, но это для меня слишком крепко, — отказался Юра. И поймал за руку проходившую мимо знакомую официантку. — Валечка, мне пива, две.

— Нету, Юра! — пожаловалась Валя.

— Тогда бутылку сухого… и все-таки бутылку пива с собой. Надо! Для шефа.

— Ну, попрошу там…

— А нам? — капризно спросила третья.

— А вам вот этого хватит. — Юра переставил к ней стакан портвейна, налитый для него.

— Девочки, а что он здесь раскомандовался? — возмутилась третья. — Мы собрались, чтобы эмансипироваться.

— Это Надюшин брат, — сказала Лиля. — Он это так.

— Почему он не представился дамам?

Она была не столько пьяна, сколько хотела казаться выпившей и раскованной. Обычно так ведут себя подростки.

— Честь имею. — Юра встал. — Густов-младший.

— Лионелла, — представилась незнакомка.

— Юриокарий, — не сдержался Юра, смеясь глазами.

— И не смешно! — сказала Лионелла.

— Зато красиво, — не унимался Юра.

И так продолжалось бы дальше, если бы Надя не остановила их. Она сказала Юре, что Неля — их новая сотрудница, приехала из Ленинграда…

Юра утихомирился. Зато вдруг активизировался «индеец». Перевесившись через спинку своего кресла, он заговорил:

— Девочки, а вас там не слишком много? Три к одному — это несправедливо.

— Что вы предлагаете? — кокетливо спросила Неля.

— Объединиться.

— В этом что-то есть! — полусогласилась Неля.

«Индеец» встал, отодвигая кресло.

— Ты, парень, не суетись раньше времени, — сказал Юра.

— А ты что-то слишком часто стал возникать передо мной, инженер, — не отступил тот.

— Нет, ну, ребята, ну зачем вам ссориться? — новым, миротворческим голосом заговорила Неля.

— Устами красавицы глаголет истина, — изрек «индеец» и предложил сдвинуть столы. Надя тоже поддержала его, тут же лихо допив свой стакан.

Юре захотелось уйти. Но все же оставить Надю в такой компании он не мог и потому остался за общим столом, наблюдая и слушая. Его участие в беседе было уже не обязательным, каждый слушал себя, так что сидеть вот так, потягивая свое сухое, было даже любопытно.

Однако настало и такое время, когда ему пришлось остановить сестру.

— Надя, ты уже пьяненькая. Пошли домой! — тихо сказал он.

— Не хочу, не хочу, не хочу! — закапризничала она, как в детстве. Потом на нее нашло быстрое просветление, и она наклонилась к нему, зашептала доверительно и почти трезво: — Юронька, я буду слушаться тебя, как маленькая слушалась, только не уводи меня, пожалуйста. Мне хорошо сейчас, понимаешь? Ни о чем не думается, никого мне не надо.

— Зато к тебе лезут. — Юра никак не мог смириться с тем, что с другой стороны рядом с Надей сидел «индеец» и все норовил облапить ее.

— А что мне, свободной-то, Юраша? — Надя вдруг выпрямилась, как будто нарочно выпятив свою красивую грудь, и в глазах ее вспыхнуло что-то в ней не знакомое, озорное или ухарское.

А «индеец» поддал жару:

— Вот это женщина! Избираем ее королевой стола. Кто против?

Против никого не было. Надя вышла зачем-то на тот свободный «пятачок» между столами, на котором в субботу и воскресенье танцуют, раскинула руки, пошла по кругу… и пошатнулась.

Нет, надо было все-таки уводить ее, чтобы не позорилась.

Юра встал. Сделал вид, что подключается к танцу, прошелся, так же раскинув руки, и тихонько начал вразумлять сестру:

— Наденька, ты у меня схлопочешь. Не здесь, так дома… Ты меня знаешь.

— А что я такого делаю?

— Шатаешься — вот что!

— Правда? — Она, кажется, осознала то, что услышала, и сразу протрезвела: — Тогда спасай меня, братик.

Юра сказал официантке, что еще вернется, и вышел с Надей из кафе. Ему приходилось крепко держать сестрицу под руку, потому что она вся как-то размякла, отяжелела, стала неуклюжей и неловкой.

— Куда ты меня волочешь? — спросила она на улице.

— Только не к нам домой. Увидят тебя, такую…

— Плохо выгляжу, да?.. Ну, ты сам все реши, Юр. И не сердись на меня, хорошо?

— Всыпал бы я тебе, да великовата стала, выросла.

— Я еще не совсем плохая, Юр! Я просто несчастливая получилась.

Когда поднялись в Надину квартиру, чистенькую, прибранную, но словно бы еще не обжитую, Юра повел покорную сестру в ванную и велел хорошенько умыться, а сам прошел в комнату и включил телевизор. Там что-то пели.

Надя не появлялась долго, а появившись, первым делом сообщила:

— Меня скоро из квартиры выселят.

— Это почему же?

— Сам посуди: можно ли при таком жилищном голоде оставить брошенной бабе отдельную квартиру?

Юра подумал и согласился, что действительно могут выселить.

— Куда же ты пойдешь? — спросил он.

— В общежитие.

— Ну этого-то не будет. Я поговорю с отцом.

Надя села на диван и вдруг беспомощно, по-детски захныкала.

— Ну почему я такая неудачливая, Юра? — приговаривала она. — Ну ведь не хуже всех — и честная, преданная была. Что ему не жилось со мной?

Юра заерзал в креслице, не зная, как ее утешать, как уговаривать.

— А хочешь, я поеду к нему? — вдруг родилась у него идея. — Возьму отпуск — и поеду. Разыщу, набью морду и привезу, брошу к твоим ногам.

— Он тоже сильный, Юрочка, — усмехнулась Надя.

— Ничего, справимся. Всегда сильней тот, кто прав.

— Ох, братик, братик! — вздохнула Надя горько и глубоко. — Ты помнишь, какие мы с тобой маленькими были? Ты, правда, всегда мне большим казался, а я рядом — маленькая, но все равно никого не боялась. Потому что у меня был ты… Знаешь, меня не только мама с папой растили, но и ты, старший братик. Ты справедливый был и заботливый…

— Ты это в мой юбилей скажешь, ладно? — остановил ее Юра.

— Нет, я сейчас хочу! — В Наде еще бродил хмель. — Чтобы ты знал и помнил… А какие тогда интересные книжки были, помнишь? Я думаю, это было наше самое счастливое время, золотой век. И мой, и твой.

— Ну-ну, не записывайся в старухи — слишком рано! Чем нам сейчас плохо? Сидим, песни слушаем…

Надя отмахнулась от телевизора и его песен, даже не глянув в его сторону, и продолжала свое:

— Вот и ты все еще один ходишь. А почему? Ведь ты же хороший.

— Будем считать, что как раз поэтому, — ответил Юра с улыбкой. — Мы оба хорошие и потому пока что не совсем счастливые. Вспомни, как развиваются события в тех же книжках нашего детства. Сначала хорошим людям бывает плохо. Им вредят злодеи, на них обрушиваются всякие испытания и невзгоды, они страдают и борются… — притом благородно! — и под конец все у них налаживается. Добро побеждает и торжествует, настрадавшиеся гордые герои становятся счастливыми… Вот так и у нас с тобой будет.

— Жизнь — не книжки, Юронька! — опять вздохнула Надя. — Да и в книжках некоторых такой конец бывает, что потом целую ночь не спишь.

— Эти книги мы с тобой… тоже прочитали, кажется. А новые — впереди.

Тут они оба помолчали. У каждого было о чем подумать и помолчать.

Первой заговорила после этого Надя. О своем беглеце.

— Если он даже вернется — на порог не пущу! Не веришь? Хочешь, поклянусь самой страшной клятвой? Чтоб у меня детей не было, чтоб мне счастья…

— Замолчи! — резко и грубо остановил ее Юра. — Тоже мне, урка нашелся. Зачем тебе эта божба?

— А чтоб не передумала, подлая! Ты еще не знаешь баб.

Юра не ответил, и Надя продолжала:

— Вот я ненавижу его как смертельного врага, он убил во мне всякую веру, спроси у меня, что я хотела бы для него, и я скажу одно: смерти! Лютой смерти, во льдах или где там еще. Чтобы он хоть в последний час свой вспомнил меня и пожалел, что так сделал… и вроде как побыл со мной. Ты понял, Юра?