Река вскипела за одни сутки. На десять, на двадцать километров ниже плотины покрылась она сплошной белой пеной, и, глядя на нее с какой-нибудь прибрежной сопки, можно было подумать о гигантском, космических размеров котле, который здесь неизвестно зачем запустили и вот он погнал по Реке свою адскую отработку.

Котлом этим стали сама недостроенная плотина и ее водобойный колодец, куда низвергался теперь мощный водопад-водомет. Он падал с большой высоты, вскипая и взрываясь еще на уступах-блоках, и над ним поднимался водяной дым, словно неопадающий белый взрыв. Сквозь водяную пыль уже не всегда просматривалась мощная дуга водопада, так что она крушила все на своем пути как бы под прикрытием дымовой завесы. А надо всем этим то и дело вставали яркие полудужья радуги, придавая начинавшейся беде неуместную красоту праздника…

В первые часы своего беснования одичавшая Река смыла, столкнула с плотины вниз все нетяжелое — доски, щиты опалубки, малые механизмы; затем, набрав силу, обрушилась на бетоновозную эстакаду, которая проходила вдоль всей плотины и под ее прикрытием — от берега до берега. По этой поднятой над землей дороге тридцатитонные бетоновозы подкатывали со своим грузом прямо к блокам, к кранам, к бригадам, ускоряя работы. Как только вода качала переливаться через плотину, бетоновозы предусмотрительно уехали, но на эстакаде застряла одна несчастная автомашина с лесом. Шофер, сердясь и дергаясь, бегал по воде — надеялся завести мотор. Ему кричали, чтобы уходил, а он все надеялся и что-то отвечал, шевеля губами. Тогда кто-то из начальников заорал шоферу в «матюгальник»: «Приказываю оставить машину и немедленно уходить!» Шофер поднял голову, несколько секунд зачарованно постоял так и поспешно ринулся от машины прочь, как будто она могла вот-вот взорваться. Потом он стоял на сухом месте, недосягаемый для потока, и смотрел вместе с другими, как дуга водопада пружинится, разгибается, крепнет. Вот она хлещет уже по бревнам, и бревна спичками рассыпаются, падают, кувыркаясь, вниз, в пучину. Вслед за ними соскользнула, приподнявшись на волне, и удивительно легкая машина и больше уже нигде не обозначилась, не вынырнула, как будто была всего лишь спичечным коробком. Водяной дым внизу становился все гуще и поднимался все выше.

Дальше водопад-водомет начал расправляться с самой эстакадой, разбивая настил и сталкивая вниз колесоотбои. Добрался до двутавровых, метрового профиля, прогонов и стал гнуть их, срывать с болтов… Да полноте, вода ли это?! — дивился и ужасался человеческий разум. — Не превратилась ли она в какую-то новую, еще не ведомую нам сверхпрочную материю, которая способна сокрушать сталь? Как же противостоять ей? Какими материалами и какими механизмами? И как же можно этот неуемный разгул стихии называть таким мирным, даже чуть лиричным словом — паводок?

Особенно крепко держался на своих длинных ногах двадцатипятитонный башенный кран, оказавшийся на пути потока. Вода хотя и дыбилась, но пока не доставала ему, голенастому, даже до колен. Он возвышался над нею, как некий богатырь-дозорный, наблюдая с высоты за наступлением вражеских лавин. Река все выгибала и выгибала грозно свою змеиную покатую спину, как бы становясь в боевую стойку, но кран спокойно взирал на ее потуги.

Не сразу стало заметно, что он дрожит от напряжения. Это проявилось лишь после того, как обычная дрожь напряженного металла перешла в опасные вздрагивания, которые пробегали по всему стальному костяку — от ног до стрелы. Потом он покачнулся. Но еще и после этого, раскачиваясь, держался много часов. Только тогда, когда уже совершенно иссяк запас его стойкости, он начал медленно падать.

Подобно живому существу, стараясь и в минуту смертельной опасности хоть за что-нибудь ухватиться, он зацепился клювом стрелы за соседние, более высокие блоки, весь напрягся в своем героическом сопротивлении и так, по-прежнему дрожа и, наверное, звеня от предельной перегрузки, пытался удержаться, даже поверженный.

Никто не засек времени, которое кран провел в таком положении. Во всяком случае, он не сдавался и здесь до самой последней своей возможности. Нескончаемые и нарастающие методические удары воды, не дававшей ему передышки, пытался хладнокровно выдержать. Но в конце концов они изнурили уставшую сталь, и она согнулась. Кран сорвался. Ударяясь о бетон, изгибаясь и скручиваясь, он рухнул в кипящую пену и там пропал.

А Река все ярилась, ей все было мало. Непотухающий водяной взрыв над плотиной все разрастался, и вот от него уже пошел дождь, заливая плотину и даже падая через водораздельную стенку в сухой котлован строящегося здания ГЭС. Сначала это был просто дождь, потом начали фонтанировать сильные струи — ответвления неуправляемого потока, раздробленного сложной конфигурацией этой части плотины: одни блоки были здесь подняты повыше, другие остались намного ниже, третьи — между первыми и вторыми. Прыгая по этим ступеням и завихряясь на них, вода совершала дикую непредсказуемую пляску — и ничего теперь для обуздания ее, для введения в какое-либо русло сделать было невозможно. Так и случилось, что котлован у здания ГЭС стало затапливать, и возникла угроза для работающего там первого энергоблока, в свое время введенного в строй досрочно. Он был и гордостью, и символом трудовой славы гидростроителей, меркой мастерства и сознательности. На его спасение были брошены лучшие силы. Нельзя было позволить Реке залить и остановить его. Пока он работает, все другие беды можно еще стерпеть, ибо ГЭС остается в строю действующих. Терпит бедствие, но действует.

Его попытались оградить барьером из мешков с цементом. Вода это ограждение снесла. Она уже проникла и в шахту энергоблока. Теперь главная забота сводилась к тому, чтобы не пустить к генератору грязную воду, — иначе придется перебирать его заново. Агрегат был остановлен, и начали возводить вокруг него кольцо из бетона. Ребята из лучшей комсомольско-молодежной бригады надели резиновые гидрокостюмы и вошли в воду. А вода здешнего паводка — это вода горных ледников. Сперва она была по пояс, потом по грудь…

За ночь комсомольско-молодежная возвела бетонное кольцо. Генератор был остановлен, но спасен.

И стояла, не дрогнув, не покачнувшись, плотина, не подав и вида, что ей тяжело. Стояла с бетонным упорством, как вкопанная, как влитая. Как истинная скала, перегородившая Реку. Можно сколько угодно говорить о ее бесчувственности, о мертвой ее материи, но плотина стояла как бы с сознанием своей ответственности за всю ту жизнь, которая доверчиво разместилась вниз по течению Реки, на берегах и сопках, в деревнях и поселках. Похоже, что плотина восприняла какие-то качества от своих создателей: почти человеческое терпение, твердость и готовность выстоять несмотря ни на что.

«Своррочу! Сокррушу! Опррокину!» — белея от злости, рычала Река и, действительно, все, что могла сокрушить, сокрушила и сокрушала. И люди смотрели на нее уже с каким-то новым почтением, если не с боязнью, чего-то опять недопонимая. Ведь казалось, что Река уже усмирена бетоном и уже согласилась покорно течь по оставленным для нее руслам и руслицам. Думалось, что ее следует пожалеть после порабощения. А вот нет. Она, оказывается, могла еще дать бой. Временами тут даже такое на ум приходило: ты или она!