— …то такой врач недостоин носить белый халат.
— Совершенно верно.
Неожиданно, склонив голову набок, Татьяна Николаевна сказала:
— А я теперь знаю «Осеннюю песнь» Чайковского.
…На днях, услышав по радио «Осеннюю песнь», она спросила его, что это за вещь? Василий Иванович не на шутку рассердился: на что она растратила студенческие годы? Он помнит, как студенты, едва успев вымыть руки после «анатомички», спешили в концертный зал. Музыка облагораживает душу! Врач — гуманнейшая профессия на свете. К ней нужно готовиться всесторонне… «В том числе и эстетически!» — воскликнул он… И сейчас ее слова вызвали у него довольную улыбку.
Татьяна Николаевна ушла. Он задремал.
Проснулся, когда в палате было темно, в дверную щель проникал слабый свет. За черным оконным стеклом мельтешили какие-то тени. Это ветер раскачивал подсвеченные электрическим фонарем деревья.
В больнице тихо. Мирно пощелкивало отопление.
«Сколько же я проспал? — подумал он. — Уже ночь…» Несколько минут лежал не двигаясь. Казалось, чуть пошевелишься и тотчас боль цепкой рукой схватит за сердце.
Василий Иванович вздохнул сначала осторожно, потом глубже. Дышится свободно, во всем теле ощущение приятной легкости. И, как обычно, когда чувствовал себя хорошо, он подумал, что совершенно напрасно согласился лечь в больницу. Дни его все равно сочтены, — он знает это лучше других. Нужно дорожить каждой минутой! Успеть закончить свой труд. Может, его опыт и знания пригодятся молодым врачам. Пусть записки будут изданы даже… после… Закончить их необходимо. Да-да, медлить нельзя!
Эта мысль подняла Василия Ивановича. Он встал, оделся и незаметно пробрался в кабинет главного врача. Сев к столу, достал свои многолетние записи.
Василий Иванович писал и слышал каждый редкий звук. Вот за дверью раздались скользящие шаги, через несколько минут шаги проследовали в обратном направлении.
«Так-так», — отсчитывает секунды маятник стенных часов. Скрипит перо, не очень ровные строчки ложатся на бумагу. «Так-так», — подгоняют их удары маятника. Вдруг… Василий Иванович даже вздрогнул, — так резко прозвучал неожиданный телефонный звонок. Морщась от досады, пытаясь дыханием сдержать заколотившееся испуганно сердце, старый доктор снял трубку.
Звонили в роддом из колхоза «Светлый путь». Телефоны роддома и главного корпуса больницы были на одном проводе. Василий Иванович хотел положить трубку, но взволнованный знакомый голос заставил его насторожиться. Акушерка из колхоза просила экстренно выехать: нужно спасти жизнь матери и ребенка — требуется хирургическое вмешательство. Отвечала ей дежурная акушерка Надя. Василий Иванович узнал свою ученицу по голосу.
— Вот несчастье-то! — кричала Надя. — Не знаю, что и делать. Евгению Петровну вызвали на лесозавод, а Василий Иванович болен. А? Что? Нет, не может, сам в больнице лежит!
На минуту разговор прервался. Потом раздался растерянный голос акушерки из колхоза:
— Что же делать? Вы понимаете, везти больную нельзя, операции не миновать.
— Я сама не знаю, что делать! Не могу же я бросить своих больных, — чуть не плача ответила Надя.
Василий Иванович колебался какую-то долю минуты: а если приступ? Но тут же он устыдился своего страха. Ведь всего полмесяца назад он работал, и приступы не были ему помехой.
— «Светлый путь», вы меня слышите? — прокричал Василий Иванович.
— Да, да, — обрадованно отозвалась акушерка из колхоза, узнав глуховатый, известный всему району голос Василия Ивановича.
— У вас машина есть? А? Не слышу! Есть? Через полчаса будет. Здесь. Ну и прекрасно! Жду. Готовьте инструменты.
— Василий Иванович, вы же больны! — прокричала встревоженно Надя.
— Надя! Не мешайте.
Василий Иванович положил трубку и осторожно выглянул в коридор. По-прежнему было тихо. Никого. Дверь в пятую палату открыта, там свет. Значит, и сестра и врач у новенькой больной.
Он достал из шифоньера костюм и стал торопливо одеваться. Не глядя, переложил из халата платок, стеклянную пробирочку с нитроглицерином. Стараясь не шуметь, — только не заметили бы помощнички, — выбрался на улицу: решил дожидаться машину за воротами.
Городок спал. Сеял мелкий дождик. На улице безлюдно. Сквозь серую пелену дождя плавился желтый свет фонарей.
Машина пришла раньше, чем он ожидал. Обычная трехтонка.
Надя выскочила проводить. Василий Иванович слышал, как она шептала шоферу:
— Вы уж поаккуратней. Болен доктор-то. Опасно. Нельзя ему! Если бы не такой случай… ему лежать надо, а он…
Тон у Нади был взволнованный; она то и дело поправляла скользивший на лицо капюшон плаща.
Шофер хриплым от ночной езды голосом, заглядывая под Надин капюшон, сказал:
— К сожалению, девушка, не знаю, как вас зовут, но поимейте в виду: таким типам, у которых одна извилина, баранку не доверяют. Примите наши уверения… и прочее…
Шофер, высокий, здоровенный парень, изо всех сил старался вести машину осторожнее. Свет фар скользил по черным лужам и развороченным жирным бороздам грязи. То и дело фонтаны воды и комья грязи вылетали из-под колес, обдавая стены кабины, кузов. Дождь барабанил по крыше кабины. По темным стеклам сбегали мутные струи.
— Ну и погодка, пропади она пропадом, — проговорил шофер.
Василий Иванович не отозвался. Надо во что бы то ни стало сохранить ощущение бодрости… И ничего с ним не должно случиться. Ни-че-го!
Шофер искоса поглядывал на сосредоточенное лицо старого доктора. Не каждый день приходится возить таких примечательных пассажиров. О нем и в газетах столько раз писали и портрет печатали. «А худой, высох весь, — думал парень, вглядываясь в тонкий, заострившийся профиль доктора. — Болен же, видать, сильно, а вот поехал…» Очень хотелось поговорить. Но о чем? Может, побеседовать о лечении: у шофера Саши есть свои мысли по этому поводу. Эх, была не была!
— А вот у нас, я так полагаю, неправильно лечат…
Василий Иванович с любопытством повернул голову к шоферу. Лицо у парня энергичное, скуластое. Чистый лоб. Глаза умные, с прищуром — привыкли в дали вглядываться.
— Вот как? Ну и чем же неправильно?
Саша испугался, уж не обидел ли он старого и заслуженного человека.
— Да я не про вас лично, а вообще! Конечно, я, может, и не понимаю, надо же иметь специальное образование. Но я так кое-что считаю неправильным… когда… — Саша окончательно смешался.
— А вы не стесняйтесь, молодой человек, — подбодрил Василий Иванович.
У шофера на щеках и крутом лбу появились красные пятна.
— Вот разве годится такое лечение, хотя бы, к примеру, отрезать у живого человека руку. У моего дружка, шофера, так получилось. С пустяков началось. Расковырял как-то, а ему тяп — и вся недолга. Надо ее лечить, а не отрезать.
— В принципе верно, — согласился Василий Иванович.
Саша осмелел.
— И вообще раньше меньше всяких болезней было. Меньше народу помирало.
— Когда раньше? До войны?
— Зачем до войны? Еще до революции.
— Вот это неправда. Неправда! Ну-ка, напомни мне. Сколько у вас в деревне детей в прошлом году умерло?
Простодушное лицо Саши выразило явное удивление:
— А зачем им помирать? Все живы…
— Бесспорно, детям незачем умирать, — усмехаясь, согласился Василий Иванович. — Но а все же, не припомнишь?
— Никто не помирал.
— Ну, так вот что, голубчик, а в Гусеневке… так, кажется, ваша деревня раньше называлась?
— Точно.
— В этой самой Гусеневке, — продолжал Василий Иванович, — в тысяча девятьсот тринадцатом году похоронили семнадцать детей. Только за один год.
— А кто их считал? — недоверчиво спросил Саша.
— Я считал. Специально запись вел. Понятно?
В десятках и сотнях таких же Гусеневок ребятишки умирали как мухи и от болезней, от недоедания, от недосмотра.
Саша взглянул на восковое лицо с острой, клинышком, бородкой. «Дурак я, — мысленно обозвал он себя. — С кем взялся спорить? Он, поди, решил: вот какой умник выискался?!» А Василий Иванович между тем подумал: «Славный парень. Сам-то он, наверное, про болезни знает понаслышке. Здоровяк».
