Предположив, что стреляют по Арсену, Лизавета ринулась к хоромам. Таившийся в садике парень видел ее словно бы летящею над тропой, слышал, как она крикнула что-то бегущему навстречу ей человеку, но сам крикнуть женщине не успел. Сверкнуло синим, раздался треск, Лизавета взмахнула руками и со стоном рухнула наземь.

Подбежавший Арсен не услышал ее дыхания.

— Лови, ребята! — сумасшедше заорал он появившимся возле прясел рыбакам и сколь было сил пустился за мелькавшей во мгле фигурой Конона. — Лови-и-и, вон он!

— Кого убил? — крикнул на бегу один из рыбаков, и Арсен опомнился: а если она только ранена, кто ей там поможет?..

— Лизу Юркову! — все-таки откликнулся он, потом во все легкие прокричал вслед рыбакам: — Это сектант, ребята!.. Не теряйте его из виду! Сейчас помощь будет!

Когда запыхавшийся парень вернулся в огород, над Лизаветой хлопотали Калистрат и Капитолина. С пробитым пулею плечом мужик выбежал сюда в погоне за Кононом, а девушка кинулась искать здесь Арсена, чтобы сказать ему о происшествии в подвале; один вслед за другим они натолкнулись на стонавшую молодую женщину и теперь снимали с нее мокрую от крови кофточку.

Кое-как выслушав рассказ Капитолины, что в доме осталась Агапита, вооруженная пистолетом Гурия, парень распорядился:

— Перевязывайте… Я сейчас!

На улице он встретил лейтенанта и охотников.

— Товарищ Юрков, — позвал Арсен, — на минутку…

Почти тотчас же возле колхозного амбара торопливо зазвонили в колокол. В ответ набату сначала стоголосо откликнулся лес, потом на конном дворе заржали, чуя тревогу, седлаемые лошади, наконец по всей деревне загомонили люди.

Следователь Надежда Кропотливина, не старая, но седоволосая женщина с полным, румяным лицом и крепким голосом, никак не могла приступить к своим прямым обязанностям. Сперва они с лейтенантом милиции снаряжали узарцев в погоню за Кононом, потом она провожала лейтенанта с арестованными в районный центр, затем распоряжалась отправкой Лизаветы с Калистратом в участковую больницу, наконец, опечатывала колхозную кладовую и обитель скрытников. Вся ночь прошла в хлопотах, а утром Кропотливина поняла, что начать следствие не с кого, все мало-мальски сведущие в делах узарцы были разосланы по трем направлениям. Следователь записала в протокол вещественные доказательства — стеклянную лестовицу и суковатую палку как орудия истязания; три громадных крапивных мешка как вместилища приговоренных к утоплению; пистолет с патронами, изъятый от Гурия; семьдесят семь «святых» писем, найденных в горнице Коровина и в келье Платониды, — и, подойдя к окну, вслушалась в голоса, долетавшие из-под навесика возле амбара.

Среди разноцветных и по-весеннему ярких одежд выделялись, точно елки среди цветущей поляны, две темные — это были платья Агапиты и Капитолины. Со стороны казалось, будто узарские хозяйки щеголяли перед пришельцами из другого мира заранее придуманными хорошими словами.

Кропотливина вышла к толпе.

Узарцы уже знали ее — вместе с нею почти всю ночь были на ногах, многие ходили понятыми в дом Минодоры, все провожали в больницу пострадавших — и перед Кропотливиной расступились, а две девушки предложили ей место на амбарном крылечке.

— Ну, так о чем же толкуем, гражданочки? — спросила она, присаживаясь на крыльцо.

— А все о том же, — ответила за всех Прося. — Во век, мол, не жилица будет Лиза Юркова с простреленной-то грудью.

Женщина повела взглядом сперва на Агапиту, стоявшую близ крыльца, поджав руки, потом на Капитолину, прильнувшую плечом к будке сторожа, памятной ей по первой встрече с узарскими колхозниками.

— Так, так, — протянула Кропотливина и снова спросила: — А об этих подружках вы подумали?

— Про Анну-то с Капой? — отозвалась та же колхозница. — Говорим вот… Сами, мол, выбирайте жилье: хоть вон у Проси — только у ней двое ребятишек; хоть к Оксинье — у ней тоже двое, но дом пошире; хоть ко мне — только я стариков докармливаю и троих девчушек рощу. Вон Анфисья Мироновна тоже зовет.

— Богомолка, — проворчала Прося. — Сама в секту собиралася!

— Хоть не собиралась, а молилась, — твердо, но спокойно, чтобы не разжигать ссоры в такой момент, ответила Никониха. — А вот нынче увидела пророка с петушиными шарами да Прохоровы писульки — будя, говорю. Теперь и сам сатана меня в баню со свечой не загонит!

Женщины засмеялись, но глянули в построжевшее лицо Кропотливиной и сконфуженно замолкли.

— Писульки? — обернулась она к Никонихе. — Это не писульки — это яд, змеиный яд… В вашем колхозе сколько прогулов за неделю?.. Тридцать два?.. В Ашье пятьдесят пять, в Кустищах шестьдесят четыре… Сто пятьдесят один прогул, почти два рабочих дня среднего колхоза — вот вам и писульки!.. А сколько от них вреда уму-разуму?.. Следователя перебила Прося.

— Узнать охота, — занозливо выкрикнула она, — чего это с ними район нянькался?.. Дольше бы надо!

— А вы куда глядели?.. Секта у вас на носу цвела. На зеркальце пеняешь, гражданочка. Дитя не плачет — мать не разумеет. На вашем собрании был товарищ Бойцов — а вы сказали ему прямо и откровенно, кого имеете в виду, хотя, как мне известно, тогда уже могли бы перстом указать на Минодору Коровину?

Женщины притихли, но вдруг заговорила бывшая Агапита; заговорила негромко, но внятно:

— Я, чуешь ли, бабоньки, тоже виноватых искала: кто затолкнул меня в секту?.. Оказалось, сама. Вон Капа стоит — товарищ Устюгова, тоже кое-кого виноватила, а виновата опять же сама. Я от дурости, она от трусости. Вот вам и зеркало.

— Факт налицо! — словно проснувшись, и, как показалось женщинам, радостно заявила Капитолина. — Струсила, дура, а теперь каюсь!.. Глядеть надо, на то и шарики во лбу!

— Правда, девка, правда, — авторитетно подтвердила Анфисья Мироновна. — Глядеть надо за всякой всячиной, коли она пророком прикинется. Теперь бы вот шибко охота одного: чтобы наши того ворога на цепочку взяли да зубы ему вырвали!

Она повернулась к лесу и долго смотрела из-под ладони в его черноту. Одна за другой туда же обернулись женщины; и если бы кто-нибудь всмотрелся в их глаза так же пристально, увидел бы в них неподдельную тревогу — возьмут ли скрывшегося врага на цепочку, вырвут ли ему зубы?..