Но и это было полдела.

Между селением и прудом, в низине поймы, за жердяной изгородью день и ночь паслось многочисленное стадо общественного молодняка — коров, овец и свиней. Его охраняли четыре немощных старика, постоянно живущих тут же в ивовых шалашах; а на лугу, близ реки, с утра до ночи резвились дети из колхозного садика.

Гурий ухмылялся, представляя, как в неудержимо хлынувшей воде несутся обломки щитов водоспуска, сливных желобов, жерди пастбищной изгороди, сорванные с притычин верши, бревна и доски мостов, мостиков и переходов, сплошной серо-зеленой массой плывет сено, а в месиве этого хаоса, барахтаясь, вопят гибнущие дети и орет подхваченный с пастбища скот!..

Однако подобраться к мельнице оказалось не так-то просто. При ней стоял дом с надворными постройками, огородом и домашней пасекой. В доме жили мельничиха Васса, ее сын Арсен и тринадцатилетняя дочурка-школьница Федорка, а близ крыльца, в размалеванной пятью красками конуре, обитала серая собака Найда. С мая Гурий почти забросил прогулки с «письмами пророка Иеремии» и превратился в рыбака. Свои рыбацкие походы он начал с верховий пруда, стараясь исподволь привлечь к себе внимание собаки то посвистыванием, то запахом поджариваемой рыбы, и шаг за шагом передвигал свои стоянки все ближе к плотине, но собака не шла ни на какие приманки. Как-то на восходе солнца Гурий сидел у реки над удочками и раздумывал о своем житье-бытье. Собака вывернулась из-за кустов тальника и налетела так стремительно и с таким злобным лаем, что Гурий от неожиданности перепугался. Но грянул выстрел, за ним второй, собака фыркнула и бросилась за подстреленной уткой. Когда Гурий, дрожа и озираясь, уходил в кусты, собака с добычей в зубах уже мчалась на свист своего хозяина.

Этот арсеновский посвист Гурий слышал каждую ночь. Возвращаясь с молодежных гуляний, парень сразу по выходе из деревни звал собаку, вскоре оба они появлялись на мельнице, Арсен осматривал плотину, уходил в дом, и на пруду до самого утра хозяйничала Найда.

Это бесило Гурия.

Вторая его встреча с собакой произошла ранним утром. Он пришел на водоем глухой ночью, собирался за день сделать кое-какие наблюдения и сидел в зарослях смородинника против ледореза.

— У вас, дядечка, клюет! — раздался рядом осторожный голос.

Гурий вздрогнул, не оглядываясь, дернул удилище, но рыба ушла, чуть затронув наживу.

— Ой, сорвалась!..

На пригнутых к земле ветках смородинника стояла грязноногая девочка в белом с крапинками платье.

— Бегашь туто, рыбу пугать, — проговорил Гурий, стараясь подражать местному говору. — Возьму вот вицу да шваркну!

— О-о, испужалась! — всплеснув руками, девочка сморщила приплюснутый нос. — Тоже мне шваркало! Я как зыкну Найду, так она из вас мякину сделает… Найда!

В кустах зашуршало, из них выскочила серая собака.

— Ну-ка, замахнитесь! — потягивая Найду за ошейник, поддразнивала девочка. — Тоже мне махало!

— А я ее рыбком приману, — не без умысла сказал Гурий. — Выниму окуня и — на!

— Тю, рыбкой! — засмеялась девочка, запрокинув белобровое лицо, измазанное какой-то бурой ягодой. — Арсен ее кормит дикими утками, и то не жрет, если уж только общипанную.

— Ишь ты, щипаной!

— Федорка! — послышался зычный женский голос от дома. — Айда чай пить, Федорка-а!

— Иду-у!.. Тоже мне чай, морковный-то!..

Она ушла и увела Найду.

В следующую ночь перед рассветом Гурий поймал на хозяйском насесте курицу, начисто ощипал ее в кустах и направился к пруду. Собака бросилась на него с злобным рычанием, едва он появился на тропе к дому мельника. Гурий разорвал курицу надвое и швырнул половину Найде. Она оцепенела, некоторое время постояла, косясь то на человека, то на мясо, потом злобно проглотила подачку и снова зарычала. Гурий бросил ей куриную голову и пошел в сторону леса. Собака гналась за ним, а он бросал ей кусок за куском, приманивая все ближе. Последние кусочки Гурий скормил Найде с ладони и был доволен, что другой ладонью провел по ее колючему хребту, а пальцем пощупал за ушами.

В ночь, когда Минодора возвращалась с собрания, Гурий задушил, спрятал под пиджак и вынес на глазах у хозяйки самую большую курицу, надеясь в конце концов покорить собаку. Найда встретила его на тропе вдалеке or мельницы и все-таки облаяла. Он поманил ее в кусты, дал крылышко и подождал, пока она съела. Потом дал другое и погладил ей ухо… Сейчас Гурий боялся одного — не свистнул бы Арсен.

Парень возвращался домой раньше обычного; он был взволнован собранием и решил дать отчет о нем в районную газету. «Сейчас покумекаю один, — думал он, шагая к дому, — а утром посоветуюсь с Юрковым». И размышляя о своей будущей заметке, парень вдруг вспомнил о другой, начатой и незаконченной, — перед глазами встали колхозный склад, аккуратная кладовщица и поддельный документ о гарнцевом сборе. Словно обо что-то запнувшись, Арсен невольно приостановился. «Неужели правда?.. Ведь говорят?.. Хоть тихонько, но говорят. Ого, как давеча на нее бабы глядели!.. Наряжается краше девки, косы, духи, шелковые платочки — и вдруг сектантка, содержит этих самых… скрытников… Правда, иначе зачем бы ей воровать? Продавать муку здесь некому; ворует и кормит своих жильцов, ей-богу, точно, ей-богу, факт!.. Интересно, что скажет Николай Трофимыч?»

Арсен улыбнулся и свистнул.

Не сожрав и половину курицы, Найда вздрогнула и помчалась на зов. Гурий послал вслед ей страшное ругательство, зашвырнул курицу подальше в кусты и, страшась, как бы Найда не привела хозяина к этому месту, а тот не схватился за ружье, кинулся к речке ниже мельницы. Он долго петлял по воде, путая следы, наконец продрог и направился в обитель.

Уходил, но отступать от замысла не собирался.

Готовясь к поимке дезертира Калистрата Мосеева, Николай отоспался в своем огороде за две бессонные ночи и вечером, взяв безкурковку, отправился к месту сбора сельисполнителей. В условленном месте за околицей уже сидели трое таких же, как он, раненых и демобилизованных воинов. Они прождали до полуночи, промокли под начавшимся дождем и продрогли от ветра, но участковый инспектор милиции так и не явился. За полночь к месту сбора пришел пятый исполнитель, молоденький заикающийся парнишка с соседнего хутора. Насилу поняли его рассказ, что инспектор погнался за цыганом-конокрадом, что розыск и задержание дезертира поручены колхозникам той деревни, близ которой его видели и что «К-кал-листратко з-здор-рово м-матерый т-т-тип».

Ворча на тыловые порядки и возмущаясь решением инспектора погнаться за конокрадом, оставив в покое государственного преступника, Николай вернулся домой. До пояса грязный, злой на себя и на людей, он попросил жену собрать поесть и, принявшись за хлеб с молоком, спросил, как прошло собрание.

— Остановил меня на дороге, — рассказав ему о собрании, заговорила Лизавета об Арсене, — и пообещал прийти утром… Отошла я от него и думаю: не о Минодоре ли что говорить собирается?.. Слушай, Коля, ты давеча про какого-то Калистрата упомянул? Это не про того ли, который конюхом в «Первомае» был? Поймали вы его?

— Ветра в поле! — сухо бросил Николай.

— Я так и подумала. Еще давеча, на собрании. Ты шибко-то не усмехайся, бабы ведь тоже кое-что смыслят в делах!..

Она села напротив мужа и, понизив голос, заговорила:

— Не выступала я на собрании. Хотела, шибко хотела, потом одумалась: повременю, с тобой посоветуюсь — и, знаешь, почему? Потому что если бы выступила, то прямо бы на Минодору указала и спугнула бы всю ее шатию, — и Калистрата вашего ищи свищи! А что он у нее — дам голову отрубить. Не усмехайся, не усмехайся, слушай… Когда прошлогодь его дезертиром объявили, мы с Вассой-мельничихой на митинге рядом стояли. Она подтолкнула меня и шепчет: «Гляди, как Минодора зарделась!» Минодора, верно, стояла красней кумача. С чего это она, спрашиваю. «Потом расскажу», — говорит. После собрания Васса зашла ко мне — солдатка к солдатке. За чаем она и рассказала, что Калистрат Мосеев, конюх из «Первомая», — Минодорин любовник, что она своими глазами видела, как они в помельной спали под одним тулупом. Потом и говорит: «Может, сама Минодора и приукрыла своего милеша». Вспомнила я сегодня на собрании этот разговор — и ровно варом меня облило. Ненавижу я эту Минодору Прохоровну, куда бы делась, а сердце, говорят, вещун!..