Крепче обняв ее за талию, он ввел Нору в комнату своего отца. В голове у нее был такой сумбур, что она не услышала приветствия графа и опомнилась, только когда лорд Монфор отошел от нее и, подойдя к кровати отца, опустился перед ней на колени. Она увидела, как он поцеловал графу руку и улыбнулся сияющей улыбкой. Прежде чем она успела удивиться этой внезапной перемене, он уже снова был рядом с ней, подталкивая ее вперед.

— Нора, отец обращается к тебе.

— Не вмешивайся, упрямец, — сказал Себастьян. — Я и без тебя вижу, что она смущена. Дай мне твою руку, Нора.

Нора протянула руку, и граф взял ее в свою.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он.

У Норы страшно болели губы, но, опустив глаза, она тихо проговорила:

— Да, милорд.

Граф потрепал ее по руке.

— Смущение и неловкость скоро пройдут, моя дорогая. Но предупреждаю: не позволяй Кристиану командовать, не балуй его полной покорностью. Ему нужна узда.

— Сир… — начал сын.

— Не возражай, — перебил его граф. — Я долгие годы пытался приструнить тебя, я знаю, что для тебя лучше. Теперь садитесь. Я приказал, чтобы завтрак принесли сюда. Потом вы оба сможете вернуться в свое гнездышко. Я всех отослал под предлогом своей болезни, и нам никто не помешает.

Лорд Монфор нежно усадил Нору в кресло, а сам стал сзади, беседуя с отцом. Нора попыталась следить за их разговором, но стоило Монфору положить руку ей на шею, как она переставала воспринимать что бы то ни было. Она сжалась и хотела было встать, но поняла, что он не даст ей этого сделать. Он поглаживал ей шею и, глядя на них со стороны, любой счел бы этот жест проявлением страстной влюбленности. Даже Себастьян, судя по его улыбке, был убежден в этом. И только Нора знала, что ее муж с радостью задушил бы ее, будь у него такая возможность.

Перед ними поставили различные кушанья, и Нора попыталась поесть. Вообще-то мысль о еде была ей противна, но, поймав яростный взгляд лорда Монфора, наблюдавшего, как она бесцельно крутит в руке нож, она принялась откусывать кусочки хлеба. Казалось, прошли часы до того, как граф отпустил их и она наконец снова вышла в прихожую. Кристиан схватил ее за руку повыше локтя и опять поволок через весь дом в крыло для новобрачных.

Оказавшись в спальне, Кристиан оттолкнул Нору от себя, так что она даже споткнулась. Она поскорее зашла за кресло, отгородившись им от Кристиана, но он не обращал на нее никакого внимания. Он расхаживал взад и вперед по комнате, бормоча про себя:

— Он слишком хорошо меня знает. Раньше или позже он заподозрит неладное. — Он остановился, постукивая пальцами по рукоятке кинжала. — Ему стало лучше, он уже не такой бледный.

Нора настороженно наблюдала за мужем, но он, казалось, забыл о ней. Выскользнув из-за кресла, она крадучись направилась к двери.

— Вернись.

Она ускорила шаг.

— Я сказал: вернись. Если мне придется догонять тебя, я сделаю это с хлыстом.

Она остановилась как вкопанная, сжав трясущиеся руки, затем повернулась и сделала шаг по направлению к Монфору. Он смотрел на нее с тем особым выражением отвращения, которое, казалось, было припасено у него специально для нее, и ей потребовалось собрать все свое жалкое мужество, чтобы подойти и встать перед ним. К ее огромному облегчению, он не дотронулся до нее.

— Мы уезжаем, — сказал он. — Начинай собираться сейчас же, но не зови служанку.

— Но…

— Послушание, — перебил он. — Ты будешь слушаться, или же мне запихнуть тебя в ящик и вывезти из Лондона в повозке?

— Н… н… но…

— Отвечай мне. Ты будешь слушаться?

— Да. — Увидев его приподнятую бровь, она быстро поправилась: — Да, милорд.

Он отошел от нее.

— А как же быть с Артуром? — сказала она ему в спину. Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы я не осталась совсем одна.

— Щенок останется здесь и будет прислуживать моему отцу.

— О, пожалуйста…

— Или я вышвырну его на улицу.

— Нет. — Она умоляюще вытянула руку.

— Значит, мы понимаем друг друга. Ты не будешь мне противоречить, и я позволю мальчишке остаться в доме отца.

Он ждал ответа. Нора поборола желание убежать и спрятаться и, обхватив себя за талию обеими руками, проговорила:

— Да, милорд, мы прекрасно понимаем друг друга.

Кристиан шел по пыльной тропинке, таща за собой огромный мешок и стараясь не думать о двух прошедших днях. Он полагал, у него хватит ненависти делать то, чем он не занимался уже годами. Но оказалось, что это не так.

Тяжелый мешок волочился за ним, задевая по ногам, мешая идти. А для его души такой же тяжестью был его гнев на Нору, который не отпускал его ни на минуту, грозя свести с ума. Подобно мешку бродячего торговца, его жена таила в себе множество фальшивых, но оттого не менее желанных сокровищ. Он был обречен на муку, страстно желая обладать этими сокровищами даже тогда, когда рассудок повелевал выбросить их в первый попавшийся ночной горшок.

Прикосновения к ней ввергали его в ад. Он позволил себе плениться ее кроткой натурой, он вознесся в рай, обладая ее телом, забыв даже о ее двуличии. В физической близости с нею он нежданно-негаданно нашел утешение, бухту, в которой можно укрыться от невзгод, радоваться, шутить, наслаждаться. Боже милостивый, ему еще предстоит изгнать из ума и сердца представления и ощущения, связанные с Норой Бекет, — аромат роз и жимолости, розовые губы, бело-розовая кожа. Исцелением от этого наваждения была лишь память о том, что его отец едва избежал смерти. Мысли о случившемся с отцом преследовали его, язвя и терзая. Они разъедали душу даже в те моменты, когда его плоть, его чресла охватывал огонь при одном лишь воспоминании о теле Норы.

Кристиан остановился. Мешок ударил его по ногам, и он в сердцах лягнул его.

О Господи! Он прижал кулаки ко лбу. Эти противоречивые желания грызли ему сердце, жалили, как змеи. Кулаки разжались, руки соскользнули со лба, прикрыв рот. Невидящими глазами он вглядывался в лесную тропинку.

Я ненавижу и люблю… и смертельно томлюсь.

Очертания деревьев вдруг стали расплываться у него перед глазами, и Кристиан закрыл глаза. Он подставил лицо ветру, вслушиваясь в потрескивание веток. Эти звуки напомнили ему о годах, которые он провел, скрываясь в лесу, ведя борьбу за выживание, за освобождение от рабства. Когда он снова открыл глаза, они уже были сухими.

Тропинка петляла по лесу, и после очередного поворота он снова остановился. Отсюда ему были видны ворота в стене. Они вели на задний двор дома, в котором на положении гостьи-узницы находилась Елизавета.

Закинув мешок за спину, он поправил капюшон своего латаного-перелатаного плаща и направился к стоявшим у ворот стражникам. Один из них зевал, другой отгонял от себя мух. При его появлении оба насторожились.

Кристиан ухмыльнулся. Деревенская жизнь была деревенской жизнью, в какой бы части Англии ты ни находился. Монотонность этой жизни, когда один день похож на другой как две капли воды, нарушали лишь нечастые праздники да ярмарки; остальное время жители пребывали в своего рода умственной спячке. Естественно поэтому, что приход бродячего торговца с городскими товарами, новыми балладами и последними сплетнями вызывал ажиотаж даже в домах знатных господ. Кристиан поднял руку в знак приветствия и нараспев затянул обычную для бродячего торговца присказку:

— Что вам угодно? Что вам угодно, мои ребятки? У меня есть прекрасные тонкие рубашки и сорочки, мягкие перчатки и шелковые пояса, изящные расчески и зеркальца, которые растопят сердце ваших милых.

Оба стражника заулыбались, и один открыл перед Кристианом ворота. Он проскользнул внутрь, скликая слуг, служанок, горничных, поваров; его сразу же окружили переговаривающиеся, смеющиеся люди. Кристиан с преувеличенной торжественностью поставил мешок на землю и отвесил всем поклон.

— Чего желаете, милые девушки? Подходите и покупайте, подходите и покупайте, пока я не ушел со своим товаром.