Да, не знала.

Вы только что сказали, что знала.

Пощадите меня.

Этот сон, о котором вы только что рассказали, как все-таки вы видите Явору? Это она вам внушала видеть ее в таком свете?

Нет, Явора была… была…

В следующий раз, когда вы к нам придете, прошу вас, примите перед этим что-нибудь успокоительное. Так работать нельзя. Вы же обещали.

Я, правда, попробую говорить…

Буду вам очень признателен. Вы можете коротко и ясно сказать, что именно вам говорила Явора?

Что нужно помнить всё, что мы так или иначе запомним…

Что запомните?

Не знаю…

Чем откровеннее вы будете говорить, тем лучше для всех вас. Так что говорила вам Явора о снах?

Что они — знаки, что…

Да?..

Что она будет посылать нам знаки, что…

Я умоляю вас, успокойтесь… Умоляю, не начинайте плакать снова… Спасибо… По просьбе психолога я вас отпускаю, на сегодня вы свободны.

Очередное безобразие! Очередное безобразие этой страны! Очередное позорище! Очередное извращение ума, очередное унижение для творческих людей Болгарии! Ты понимаешь, что это значит? Понимаешь, чего они хотят от меня? Интеллигент, артист, человек слова — сейчас в Болгарии грязные ругательства! И если некоторым все же удается сохранить себя и не влезть по уши в это дерьмо, вот их-то — иначе, этих мы будем долбить долотом потоньше, они слабаки, тонкий лед, так что их — изощреннее, поглубже сзади! Педерасты! Педерасты! Педерасты! Сломали нас! Хотите совсем уничтожить! Хотите раздавить!

Керана устроила сквозняк — все окна и балкон были открыты, потому что они жили на последнем этаже и летом квартира накалялась так, что жить было просто невозможно, но все же как-то справлялись, внутри бывало и под пятьдесят градусов — а все из-за того, что на крыше не было изоляции, и от жары у Йордана частенько случались подобные срывы, к которым и Керана, и Лия, и соседи уже привыкли, тем более что соседи Кераны и Йордана в летнюю жару тоже срывались, но только при этом они еще и ругались друг с другом, а Йордан и Керана ссорились вообще-то редко, во-первых, из-за Лии, поскольку, с точки зрения Кераны, было абсолютно недопустимо, чтобы Лия слушала их пререкания, а во-вторых, — по привычке, так как они уже давно привыкли не ругаться, соглашаясь друг с другом сразу или спустя некоторое время, а если это не получалось, просто выходили на улицу пройтись и помолчать, но поскольку оба любили поговорить, обменяться мнениями, то это молчание длилось не дольше одного вечера. Лия всегда знала, когда мама и папа в ссоре, а когда — в наилучших отношениях, когда отец влюблен в кого-нибудь из своих студенток, а когда переживает из-за своих дел на работе или из-за политики и международного положения, Лия судила не по их словам или поведению, своими внутренними детскими антеннами она всегда чувствовала состояние родителей, степень их тревожности, осмысленности или счастья. Лия была поразительно красивым существом, всюду она вызывала одну и ту же реакцию: ее ласкали, щипали за щечки, гладили по голове, поднимали за подбородок вверх и разглядывали, а ресницы! какие необыкновенно длинные ресницы у девочки — как нарисованные! а глаза! а волосы! Она похожа на икону и нестинарку[3] одновременно, «христианство и язычество слились воедино в твоей дочери», как выражались некоторые из папиных коллег, сотрудницы по работе, и в кого она только уродилась? Ты вроде бы не красавец, а уж о твоей жене вообще не говорим, язвительно шипели они и снова впивались глазами в Лию, вертели, оглядывали со всех сторон, ощупывали, словно готовили на продажу. А кое-кто из пожилых женщин, приятельниц ее двух бабушек, начинали что-то бормотать и плеваться понарошку, и иногда эти старушечьи плевки попадали ей в лицо: «Тьфу! Тьфу! Тьфу! Какая некрасивая девочка! Какая некрасивая! Гляньте, как куры ее оплевали! Тьфу! Тьфу Тьфу! Куры оплевали!» С помощью этих магических поплевываний и заклинаний бабушки и их подружки отваживали от Лии злые силы, которых ее красота, конечно же, привлекала, потому что в школе между защитниками Лии и ее врагами нередко вспыхивали драки, в которые ввязывались не только одноклассники, но и ребята из старших и младших классов, то есть можно сказать, что Лия всех вовлекала в борьбу, и совсем нередко случались и разбитые головы, и сломанные руки или ноги, вырванные волосы, рассыпавшиеся рюкзаки и украденные учебники, были слезы, кнопки на партах и прочие разные истории. Сама Лия ужасно себе нравилась и часами сидела перед зеркалом, исследуя цвет своих пестрых глаз и волос, примеряла на себя разные прически, разные улыбки, разные взгляды, подходящие к различным ситуациям. Особенно ей нравился так называемый «высокомерный» взгляд: она полностью выпрямлялась, напрягая все тело и шею, задирала подбородок и щурила глаза, да так, что почти ничего не видела сквозь густые ресницы, поворачивала голову назад, глядя на воображаемого несчастного поклонника, который пытался заполучить ее согласие и проводить после школы до дома, этот взгляд должен был сразить его наповал, убить на месте, но обычно поклонник оказывался к тому же и нахалом и лишь издали любовался Лией, которая шла перед ним, поминутно оглядываясь, так что чаще всего всё это заканчивалось очень эффектно — она натыкалась на столб или врезалась в первого же встречного ученика или учителя, что ужасно смешило прежде всего Лию, а потом и всех остальных. Сидя перед зеркалом, после каждой такой репетиции взглядов Лия начинала смеяться и больше всего любила смотреть на себя смеющуюся, именно тогда она действительно была неотразимой — не когда улыбалась заученно, а когда сама казалась себе смешной, и чем больше гляделась в зеркало, тем больше увлекалась этой игрой, смеялась и радовалась самой себе. Она была изящной, тоненькой и стройной, с вытянутым как струна телом, которое, казалось, в любой момент могло сломаться, ее движения и прямая осанка были так красивы и естественны, что при ней все вокруг начинали чувствовать себя неуклюжими, грубыми и неповоротливыми, невольно она создавала какой-то иной порядок и иную гармонию. Она была общепризнанной красавицей и любимицей всего класса вплоть до появления Яворы, когда все начали спорить: кто из них двоих красивее, и разделились на два лагеря, но поскольку это противостояние было глупостью, то ровно через переменку, уже на следующей, кто-то сказал, что если бы Явора была ребенком, то была бы как Лия, а когда Лия вырастет, то будет как Явора, и это соломоново решение прекратило молчаливое состязание двух команд, о чем, кстати, главные виновницы спора даже и не подозревали. Так что Лия привыкла к своей красоте, она ей нравилась, скорее, даже забавляла, но все же она не придавала ей уж очень большого значения, куда важнее для нее было другое, и этим другим был танец, балет, именно он занимал ее полностью, потому что больше всего на свете она любила танцевать, когда я танцую, то становлюсь другой, во мне что-то есть, говорила она родителям, которые не могли взять в толк, откуда пришла к ней эта страсть и обостренное желание танцевать, во мне что-то есть, когда я встану прямо, то здесь, вот тут, в солнечном сплетении, чувствую какую-то тишину, которая заставляет меня видеть музыку в движении, не знаю, понимаете ли вы меня, эта связь между тишиной вот тут, над солнечным сплетением, и музыкой заставляет меня двигаться и выдумывать все эти движения, а сейчас понимаете? Кроме того, я чувствую свет, когда танцую, я чувствую внутри свет, я точно знаю: единственный для меня способ жить — это танцевать, танцевать всю мою жизнь, мама, папа, вы меня слышите?

Но ведь два года назад ты провалилась на экзаменах в хореографическое училище, нельзя же вечно ходить по частным урокам, так ты никогда не станешь настоящей балериной, в лучшем случае — танцовщицей в баре.

Мама, папа, я буду настоящей балериной, а не танцовщицей в баре, я буду знаменитой, и вы будете гордиться мною.

Не получится, доченька, преподаватели сказали, что у тебя очень крупная кость, нет нужных данных…