Литмир - Электронная Библиотека

Разве можно измерить силу материнской любви? Слова слабы, песня суха, чтобы поведать об этом.

В переписке Ленина с родными есть незабываемые строки. Я читала эти письма, и чувства радости и печали сменялись во мне. Я радовалась глубине материнской любви, которой родной Ильич был окружен, его сыновней теплоте и заботливости о родне. Печалилась потому, что после этих писем еще острее чувствовала тяжесть одиночества, тяжесть жизни сироты без матери и отца. Вспоминая свое детство, лишенное ласки и любви, я старалась крепче любить свою дочку, любить ее — за нее, за себя, за мать, за всех матерей, оставшихся без детей. Сможешь ли ты понять это большое чувство?

Ведь матери, павшие в борьбе за народ, лучшие и последние свои слова в последние минуты жизни посылали своим сыновьям и дочерям. Чтобы тебе было легче понять это чувство, я приведу письмо Ольги Дилевской, арестованной в 1919 г. в Тюмени и расстрелянной на ярмарочной площади белыми бандитами. Перед своим арестом Ольга Дилевская писала знакомой:

«Александра Николаевна!

Пишу вам с расчетом, что мое письмо Вы прочтете после моего ареста. Вам придется позаботиться об Ирине. Я знаю, что Вы сделаете это и без моей просьбы. Никто не знает, что может случиться. Вот только о чем я хотела просить Вас: когда меня не будет, ласкайте Ирочку, как это делала я, и утром и вечером, когда она будет ложиться спать. Быть может, она в этом отношении немного избалована, но мне невыносимо тяжело будет думать, что она лишена нежной ласки. Думаю, что в Вашем сердце найдется любовь нежная и для нее. Вот и все, что я хотела сказать. Слова тусклые и бедные, и ни к чему их подыскивать. Чувство слишком глубоко и интимно, передать его не могу… Поймите и полюбите Иру…

Ольга Дилевская».

Я старалась заполнить пустоту и отсутствие настоящего чувства в наших отношениях. Под впечатлением этого письма я постоянно думала об Ирочке. Вот и сейчас, когда я пишу эти строки, стоит лишь закрыть глаза, как в моем воображении возникает ее образ. Я вижу ее здоровой и красивой. Сейчас 1934 год. Значит, с тех пор как Ольга написала письмо, прошло пятнадцать лет. Теперь Ирочке должно быть девятнадцать-двадцать лет. Подумай только, каким жизненным уроком послужило ей письмо матери. Оно, наверное, пробудило в Ирине чувство неиссякаемой любви к Родине и бесконечную ненависть к врагу.

Где ты, Ирочка? Откликнись!..

Думы об Ирине обогатили дневник моего ребенка. Но ты, Искэндер, и этим дневником пренебрег.

— У меня нет времени заниматься пустяками, — сказал ты, когда я хотела рассказать тебе в дневнике о том, как растет Кадрия.

Мы стали далеки друг другу. А ведь ты был отцом моего ребенка.

О множестве вещей хотелось рассказать тебе! Хотя бы сейчас прочти несколько строк из дневника моей дочери. Я переписываю их для тебя. Быть может, они кое-что объяснят тебе.

Читай:

2 мес. 20 дней.

Кадрия стала понятливой. Когда к ней обращаются, отвечает широкой улыбкой. Когда приходит час кормления, она громко кричит и этим радует меня. Только Искэндер сердится, что она плачет.

3 мес. 10 дней.

Кадрия узнает меня и моих знакомых, которые часто заглядывают к нам. При виде незнакомого человека она внимательно смотрит на него, нахмурив брови, с опаской. Какая радость! Значит, дочурка уже хорошо соображает! Беспокоит только одно: она никак не может привыкнуть к отцу. Положим, Кадрия тут ни при чем. Виноват сам Искэндер. Он никогда не возьмет ее на руки и никогда не приласкает, говорит, боится уронить…

4 мес. 24 дня.

Сегодня выходной день. Все время с Кадрией. Вечером ходила к Галиакбер абы. Было так хорошо, точно у родных погостила. Купила Кадрии цветов, она любит светлые, яркие, блестящие предметы. Она уже начинает что-то лепетать — «бом-бом», — говорит она. Выражает ли этим свою радость, что сидит у матери на руках, или хочет сказать: «Знаю, мамочка, тебе тяжело. Потерпи, скоро я вырасту, буду большая, и тогда станет легко-легко».

6 мес. 20 дней.

Я пляшу, а Кадрия громко смеется. Играет в прятки со знакомыми, пряча свое лицо у меня на груди. Она уже сидит. Ее в яслях любят. Говорят, что она не плачет, сидит спокойно и играет своими ножками. Какая она у меня умница! Не захворала бы только.

7 мес. 18 дней.

«Эннэннэ», — говорит Кадрия. — Мама! Сегодня день отдыха. Кадрия сидела около меня и играла, пока я правила заметки для стенгазеты. Она все время что-то болтает, ища себя за круглым зеркальцем.

10 мес. 20 дней.

У Кадрии прорезываются зубки. Тоскливым взглядом провожает меня дочка, когда я оставляю ее в яслях и ухожу. Когда я захожу за ней, Кадрия прижимается к моей груди, чтобы никто не отнял ее у меня. Гладит маленькими ручонками мои щеки и говорит: «Эннэннэ!» Больше всего любит играть с бумажками. Сегодня впервые Искэндер взял ее на руки, стал было говорить с ней, но, назвав сынишкой, сконфузился, а потом стал сетовать: «Почему ты не мальчик, дочка?»

Я не могу забыть его ошибки. Неужели где-то у него есть сын?

Опять тоска, тоска…

11 мес. 18 дней.

Сегодня почти весь день думала об Ирочке. Кто знает, возможно, и Ольга вела ее дневник. Милая Кадрия! Годы пролетят быстро. Скоро-скоро ты будешь большая. Родина наша растет скорее нас. Тогда легко ты найдешь желанного человека, тебе просто будет говорить с ним, настоящим человеком. В моих записках ты прочтешь мои мысли об Ирочке. Если случится, что я рано покину жизнь, найди Ирину, она заменит тебе меня.

1 год.

Маленькой гражданке страны Советов исполнился год. Ее премировали на конкурсе чистоты и здоровья. Я нарядила Кадрию в новое платье, накупала сладостей. Пришли друзья, поздравили. Только Искэндер позабыл о дне рождения своей дочери. Пришел в два часа ночи. Давно я не плакала. А сегодня…

1 год 2 месяца.

Кадрия ходит. Восхитительно играет в «ладушки». Как только увидит в руках у меня книжку, требует себе. Взяв, разглядывает рисунки, тянет меня, чтобы я рассказывала, любит играть со спичками. То разложит, то начнет укладывать в коробочки. Надо поискать, нет ли хороших игрушек в магазине.

1 год 4 месяца.

Кадрия больна. Скарлатина. Бедняжку положили в больницу. Каждый день до занятий и после бегу к ней. Врачи успокаивают, говорят, что Кадрия поправится. Дома пусто без доченьки.

1 год 5 месяцев.

Взяла Кадрию из больницы. Настроение у нее хорошее, но чувствую, что она сильно истосковалась. Не хочет уходить с колен, сидит, играет в прятки, льнет ко мне, смеется. А Искэндера болезнь дочери совсем не беспокоила. Тяжело сознаться в этом, но что поделаешь… Страшные мысли лезут в голову — уж не желал ли он смерти моему золотцу?

1 год 9 месяцев.

Вчера с Кадрией ходила на демонстрацию. Заранее приготовила для нее маленький красный флажок. Вначале она ходила молча, насупившись, видимо, ее пугали шум, громкая музыка, незнакомый народ, потом привыкла. Размахивала флажком, кричала «ура» и громко смеялась. Когда вернулись домой, Кадрия долго маршировала по комнате…

Искэндер!

Ты ни разу не заглядывал в этот дневник, пока мы жили вместе. Я просила тебя записывать свои наблюдения над ребенком, но ты молчал. А теперь ты умоляешь, чтобы я сообщила тебе о детях все, вплоть до самых незначительных мелочей.

«Во мне пробудилось отцовское чувство», — пишешь ты. Так ли это, Искэндер?

Эти годы ты молчал. Ты молчал упорно, последовательно. Ни единого движения ты не сделал, чтобы повидать детей. Своих детей. И вдруг ты расчувствовался, написал. Искренне ли это? Не подействовала ли на тебя встреча с Вэли Сафиуллиным? Может быть, ты просто взревновал, что разговорами обо мне потревожили твое, в некотором роде, «чувство собственности» — «моя жена», «мои дети»! Нет, Искэндер, и жена не твоя, и дети не твои. Чужие для тебя это люди. Но, кстати, зачем Вэли приходил к тебе? И почему ты не пишешь об этом? Как он выглядит? Все такой же добряк и бука? Как бы я хотела повидать его. Вот уж у кого большое сердце!

7
{"b":"233981","o":1}