— Смотрите, вот он!— крикнул один улан, и осажденные увидели человека, который шел от русских рядов. Несмотря на прохладу, человек был одет в белую вышитую рубаху, шел без шапки. Большие гусли поддерживались ремешком, перекинутым через шею.
Гусляр прекратил на мгновение игру, крикнул по-татарски:
— Не стреляйте, люди, я к вам иду.
Видят люди: идет человек по ничьей, опаленной огнем земле, высоко подняв голову, ровным широким шагом. И под стать шагам звенят гусельные струны, и далеко по утренней заре разносится эта песня-марш...
Все больше и больше становится воинов на стене, и вот уже сам мурза Чапкун прискакал сюда, забрался на башню, приник к узкому окну.
Встрепенулись воины, опомнились от очарования музыки, дрожат перед жестоким военачальником.
— Может, убить?— спрашивают.
— Не надо. Я знаю его. Это Акубей — черемисский князь. Что- то важное несет он нам. Скажи всем, чтобы не стреляли.
А музыка все ближе и ближе, все громче и громче рокочут струны — и вот Акпарс встал около самой стены. Снял гусли, повесил на ремешок за спину, поднял голову и крикнул:
— Привет вам, доблестные казанцы!
— Мы слушаем тебя, Акубей,— ответил Чапкун.— Зачем пришел сюда?
— Я пришел сказать, что русские согласны отступить от Казани, если вы дадите откуп семьсот двадцать шесть шапок золота. Вы слышите. Семьсот двадцать шесть! Всего семьсот двадцать шесть — и ни шапки больше. Вы поняли меня?
Акпарс повернулся и тем же ровным шагом пошел обратно. В отполированных планках гуслей, повешенных за спину, отражались лучи восходящего солнца.
— Почему именно семьсот двадцать шесть шапок и не больше и не меньше?— тихо произнес Чапкун.— Какую-то тайную весть хотел сказать он этим, но какую?
И вдруг мурзу осенило! Он ожег плетью первого попавшегося под руку стрелка и крикнул:
— Какой я безмозглый ишак! Он считал шаги, этот презренный волкодав, а мы, развесив ослиные уши, слушали его »пру.
— Его надо убить,— предложил кто-то.
— Убить! Убить! Он так орал, что было слышно в Свияжске. Русские уже знают, что до стены семьсот двадцать шесть шагов. Убейте его!
Дрогнули, зазвенев, струны от первой стрелы, вонзившейся в гусли. И тогда Акпарс побежал, низко наклонив голову. Тучи стрел летели вслед ему. С печальным звоном лопались струны, в гуслях торчали десятка два стрел. Но хозяин их был невредим. Широкие двойные стенки инструмента надежно защищали его спину и голову...
...За бруствером сначала тоже не поняли слов Акпарса.
— Какие шапки? Какое золото?— спросил царь, глянув на Старицкого.
— Я думаю, условный разговор...
— Пищальников сюда!
Около бруствера появились трое с пищалями.
— Убить!
Стрелки положили оружие на мешки с землей, прицелились. И тогда Ешка подбежал к царю, крикнул:
— Стойте! Погодите! Я понял! Шаги! Не шапки! Семьсот двадцать шесть до стены шагов. Вели, Иван Василич, готовить мину. Мамлейка! Иди сюда.
— Смотрите, он бежит назад!— закричал Санька.— О господи! Упал и не встает!
Снова появилась Ирина. Она перелезла через вал, бросилась в лощину, Санька побежал за ней.
— Чья эта жёнка?— спросил царь.
— Сестра ему,— сказал Микулинский.
— А воеводе — кто?
— И ему — сестра,—сказал Ешка.
— Как? Он черемсин.
— Теперь, Иван Василич, мы все родные. Едину чашу крови пьем. Все братья мы и сестры.
Через несколько минут Санька и Топейка перетащили через вал Акпарса, положили на траву.
— Убит?—-спросил царь.
— Ранен.
— Семьсот двадцать...
— Знаем. Спасибо, князь,— Царь склонился над Акпарсом.— Да ты совсем седой.
— Вот гусли жалко,—промолвил Акпарс, приподнимаясь...
Наступило время решительного штурма города. Штольня была увеличена на двадцать шесть шагов, расширено горно, в которое внесли двести пудов пороха. Акпарс лично сам по совету минного мастера разместил бочки. Помня неудачу при подрыве водяного тайника, взрывать зелье решили не пороховой дорожкой, а оставленными в горне свечами. За определенное время до взрыва надумали внести в горно свечу, зажечь ее и поставить на порох. Когда свеча догорит, огонь коснется зелья—и стена взлетит на воздух.
Через два часа полк встал на новое место—недалеко от начала подкопа к Аталыковой башне. Туда же вскоре перенесли царские шатры. Сигналом к началу штурма должен был служить взрыв Ногайских ворот.
Все было готово к решительному штурму, и на рассвете второго октября 1552 года Василий Серебряный и Алексей Адашев подожгли запал первого порохового погреба. Взрыв огромной силы раздался над Казанью. Взлетели обломки крепостных стен, через широкие проломы русские ворвались в город. Казанцы защищались храбро и отчаянно, и настал такой момент, когда они стали теснить наступающих. Ратники хлынули вон из города, и вспыхнула у татар надежда на победу. Думали: нет больше у русских сил, не взять им город.
Царь в походной церкви закрылся, богу молится. То один воевода подскочит к шатру, то другой.
— Силы, государь, на исходе!—кричит.—Пускай в дело царский полк. Люди в крови захлебываются.
— Иван Васильевич, пора!—зовет подскакавший Воротынский.
Иван стоит перед лампадой, молится, а сам про себя думает:
«Слава богу, что в церкви спрятался. Не то давно уговорили бы воеводы запасный полк в бой пустить. Вот побегут наши ратнички, татары за город выскочат, вот тогда...»
Вбежал главный воевода Старицкий:
— Государь, позволь твой полк на подмогу бросить. Беда!
— Ты не видишь, воевода, я богу молюсь за победу. Мешать мне грех. Выйди!
Главный воевода прыгнул на коня и крикнул подъехавшему Курбскому:
— Туда нельзя! Братец мой с перепугу в молельню спрятался.
«Ну, я тебе это припомню»,—думает царь и крестится.
И второй раз осадил коня у царского шатра воевода Воротынский:
— Гибнем, государь! Бегут из града. Сеча уж на воле идет!
— Воеводу Акпарса ко мне!
— Я тут, великий государь.—Акпарс с двумя сальными свечами в руках подбежал к царю.
— Подкоп готов? Заноси свечи. Зажигай!
Акпарс передал одну свечу Мамлею, а сам с другой свечой спустился в штольню. Под землей было темно, однако Акпарс бежал по подкопу быстро—сколько раз тут хожено, каждый выступ знаком. Не доходя шагов десяти до горна с порохом, высек на трут искру, приставил к труту палочку из смолья, подул. Смола вспыхнула жирным язычком пламени, зажгла фитиль свечи. Штольня осветилась бледным светом, слева на стене, выгибаясь, заплясала тень. Акпарс шагнул в горно, подошел к бочке, открыл крышку. На черном, поблескивавшем от пламени свечи зелье лежал заранее приготовленный крестец. Акпарс взял его, накапал на середину сала, установил свечу. Подождав, пока сало остынет и укрепит свечу, осторожно поставил крестец на порох и выскочил из горна. В пяти шагах от зелья выбил подпорки, и штольня рухнула, плотно закупорив горно.
Царь уже ждал его. Акпарс вышел наружу и увидел, что Мамлей зажег свечу.
— Все сделано, великий государь. На порохе такая же свеча. Как догорит, и там огонь коснется зелья. И будет взрыв.
Из-за шатра выбежал Микеня, упал перед царем на колени.
— Государь, спаси! Гибнем, государь! Воевода Шереметьев просил уж ежели не царский, то Акпарсов полк в дело пустить. Подлогу надо!
Встань, сотник!—спокойно сказал Иван.—Беги к воеводе,
скажи: всему свое время. Пусть без меня обходится.
Микеня вытер с лица пот, пыль и копоть и бросился обратно. Не успел Микеня скрыться из виду, как с другой стороны выбежал воевода Микулинский.
— Иван Васильевич! Сил больше нет, и полчаса не минет, как ратники назад побегут! Пусти запасные полки, пусти, послушай меня, старого!
Иван глядел на язычок пламени догоравшей свечи и, не поворачиваясь к Микулинскому, проговорил:
