* * *

Под крутым и высоким обрывом раскинулась ширь великой реки. Перерезала река лесной край на две половины и почти от Нижнего до Казани омывает его берега. В светлые летние ночи через всю реку падает лунная дорожка, сверкает золотыми слит­ками на могучих и спокойных волнах.

По утрам ликующее солнце раскрашивает воды реки прохлад­ной голубизной, отражаясь в них, рассыпается лучистыми звонки­ми звездами.

От полудня до заката играет река ярким дневным светом, бро­сая на берега го ослепительно-желтые, то багрово-оранжевые краски.

И недаром черемисы зовут ее Волгыдо, что значит блистатель­ная, светящаяся.

Эрви стоит над обрывом и машет платком в сторону реки. Там, далеко внизу, маленький человечек тянет на песчаный берег лод­ку. Эрви давно и с нетерпением ждет его.

Говорят, что в горах есть цветок эрвий, что значит утренняя сила. Он цветет раз в году и только рано утром. Говорят, что тому, кто найдет в горах эрвий и дотронется до него, цветок передаст ут­реннюю силу земли, а сам сразу погибнет.

Может быть; поэтому Эрви и растет недотрогой. Она так же светла и прекрасна, как горный утренний цветок, она, так же как и эрвий, расцвела рано-рано. Ей еще нет и пятнадцати лет, а де­вять женихов уже сватались к ней, пятеро пытались похитить ее после отказа.

Больно беспокоится старый Боранчей — отец Эрви. Ведь поду­мать только — всех женихов распугала, ничьей женой стать не хо­чет. Наслушалась от старух сказок об онарах да древних паты- рах и хочет себе мужа такого, чтобы во всей горной стороне самый сильный был. Так и старой девкой остаться недолго.

Не только красива Эрви, но умна и хитра. Молодые охотники прозвали ее Белой лисой — хитрые речи лучше ее никто говорить не умеет.

Охотники знают: у лисы сколько хитрости, столько и зла. При­ходят к ней женихи, сердца свои открывают, а она безжалостно забрасывает эти сердца насмешками.

Того человека, что сейчас с лодки сошел, Топейкой звать. Он единственный, с кем Эрви дружит, над кем не смеется. Это по­тому, что Топейка в женихи не лезет.

Какой из Топейки жених, если он у Боранчея работник. Землю для него пашет, скот пасет, хлеб убирает с поля, молотит, осенью на охоту ходит. А между дел успевает хозяйской дочке помочь. Какой он жених, если глаз на Эрви не смеет поднять?

Отчего Топейка был беднее всех — никто не знал. Все знали только одно: у Топейки, кроме ножа да лука со стрелами, ничего нет. И земли нет, и скота нет, и сохи нет, и одежды хорошей то­же нет.

Была у него девушка, такая же веселая, в любви ему клялась. Но посватал богатый, и ушла она в высокое кудо, забыв клятвы. Долго тосковал Топейка. Хотел забыть, да не смог. Пришлось из своей деревни уйти. Стал работать у богатых по найму. Но только в пору сева, сенокоса и жатвы. В остальное время Топейка — воль­ная птица. Летит, куда хочет. Как-то позвала его Эрви на берег Волги, спросила:

—     Ты на реке Нуже бывал?

—     Бывал. Я везде бывал.

—     Не хвастай зря.

—     Лопни мои глаза — на Нуже был!

—     Про Аказа сына Туги что-нибудь слыхал?

—     Скажешь тоже — слыхал! Да он мой лучший друг! Мы с мурзаками дрались вместе. Перед сенокосом.

—     Расскажи.

—     Собрались мы на охоту...

-- Кто это — мы?                                                                               «

—     Ну, я, Аказ, Мамлейка и еще человек десять. Проезжаем че­рез илем, видим: мурзаки ясак собирают. Я и говорю: «Почему весной приехали — ясак собирают осенью». —«Не твое дело»,— отвечают. «Как это не мое?» — говорит Аказ.

—     Кто же все-таки говорит: ты или Аказ?

—     Вот прицепилась... Ну, Аказ говорит. И тут началась драка. Я одного палкой по голове ударил не так сильно. А он умер. И еще трое ясачников убились.

—     Сами убились?

—     В драке кто разберет. И наши тоже убились. А через неде­лю на илем налетели джигиты. С саблями. Как туча. А у Мырза- ная... Ты знаешь Мырзаная?

—     Слышала. Прихвостень казанский.

—     Верно. У него есть сын Пакманка. Выдал нас. Имена наши назвал, стал помогать татарам нас ловить. От мурзаков в лесу спрятаться просто, а попробуй от Пакманки скрыться. У него нюх, как у гончей собаки, в лесу каждую кочку знает.

—     И вас поймали?

—     Если бы не Мамлейка. А он спрятал нас в мечети, а туда мурзаки входить побоялись.

—     Расскажи, какой он?

—     Кто?

—     Аказ. Я знать хочу.

—     Патыр! Ростом... вот с это дерево. Чуть, может, пониже. Плечи такой ширины... вот как размах моего лука. Пусть отсохнет язык, если вру, сам видел, как он поднял камень и бросил его в Юнгу, и река изменила свой путь, потоку что камень перегородил ее от берега до берега. А как он стреляет! Сам видел: на скаку по­пал стрелой белке в глаз. Добр, как я, весел, как я, а красив...

—     Не говори. Патыр не может быть некрасивым. Скажи лучше, есть у него невеста?

—     Конечно есть! Ах, невеста? Нет, насчет невесты не знаю. Да и зачем такому патыру невеста? Чтобы обманула его? Тьфу!

—     Ты не плюйся. Ты лучше садись в лодку и поезжай в Тугаев лужай и узнай, какая у Аказа невеста. Я тебя очень прошу, Топей- ка. Мне надо знать про невесту Аказа все. Поедешь — узнаешь?

У Топейки доброе сердце. Он никому ничего не может отка­зать. Тем более Эрви. И он сел в лодку.

Целую неделю ждала Эрви Топейку, каждый день выходила на берег. И дождалась. Он подошел к Эрви и, тяжело дыша, сказал:

—     Только зря съездил!

—     Почему зря?

—     Нет у Аказа невесты! — Топейка плюнул в сторону. — Я го­ворил тебе: ему с девками возиться нет времени.

Эрви, вместо того чтобы огорчиться, радостно рассмеялась и, слегка хлестнув Топейку кистью пояса по носу, убежала домой.

Топейка еще раз плюнул в подтверждение того, что все девки, в том числе и Эрви, ничего, кроме презрения, не заслуживают.

После полудня Боранчей позвал дочку в кудо, сказал:

—      Иди, красивое платье надень, умойся, причешись.

—      Зачем?

—      Мырзанай сватать тебя придет. Женой своего сына Пакма- на хочет сделать.

—      Какой он будет мне муж? Не пойду я к Пакману!

—      Я тебя, неразумная! — Боранчей замахнулся на дочь, но не ударил.— Мырзанай с Казанью торгует, он у татар в почете, он богат!

—      А у Пакмана брюхо косое! — крикнула Эрви и хотела убе­жать из кудо. Отец поймал ее за косу, усадил рядом, укоризненно заговорил:

—      Девять женихов прогнала, долго ли в девках сидеть бу­дешь? Смотри, Эрви, года пройдут — потом больно в листочек бу­дешь свистеть — зазывать женихов, но не подойдет никто.

—      Ты лужавуя Тугу знаешь? — спросила Эрви.

—      Как не знать. Сосед. Его лужай и мой — рядом,— ответил Боранчей.

—      А сына его знаешь?

—      Это тот, который Аку? Знаю. Хороший парень. А что?

—      Я его женой стать хочу.

* * *

Каждодневно черемисы молятся в домашней священной роще. По праздникам ходят в кюсото — священную рощу всего илема. А весной перед севом со всей округи люди собираются в одно место, в священную дубраву жертвы приносят...

С утра на берегу реки Нужи собралось много народу — сегод­ня черемисы богов и кереметей благодарить будут. Богов у чере­мисов много, а кереметей еще больше. Каждому в кюсото свое де­рево посажено, каждому определенная жертва нужна.

Хоть жертвы приносить начнут после полудня, люди около кю­сото собрались с утра. Празднично разодетые в наряды из ослепи­тельно белого холста люди ждут карта. Женщины в белых шовы- рах рассыпались по берегу реки, будто цветки, мужчины расселись около Япыка, который принес для торговли мелкий товар.

Мужчины сидят молча, покуривают трубки.

Зато у баб гомон. Жена Эпая, болтливая Апти, первая начала разговор. Она вчера была в соседнем илеме и слышала, будто сын лужавуя Аказ снова дрался с крымцами из-за ясака и татары уби­ли пятерых черемисов. Пока женщины охали да ахали, обсуждая это известие, подружка Апти, глупышка Кави, перебежала к сосед* нему костру и, сделав испуганные глаза, сказала: