Сделав еще шаг в сторону Чеслава, Горяй сперва слегка хрипловатым, а после вполне четким голосом ответил:
— Больно знать хотел, не за Желанью ли ты к нам пожаловал и с Хрумом теперь не про то ли уговаривался. — И, помолчав, резко добавил: — Сорочку ту, что на тебе, Желань для меня готовила.
«Да ведь он решил, что я сюда за суженой явился! За его девкой! Слепец!» — подумал Чеслав, вслух же сказал:
— Сорочку эту я в подарок взамен своей подранной медведем получил. А что до девки... Ты ведь разговор наш с Хрумом слышал?
— Слышал... — откровенно признался Горяй. — Да не все...
Пришлось Чеславу ревнивому упрямцу пояснять:
— Желань — девка видная и любому в пару глянется, да мне дела до нее нет. Своя зазноба имеется, о ней и думы мои, — прибавил он для большей убедительности. — А вот про чужаков, что гостили в вашем городище, разузнать ой как хотелось бы. Потому и явились сюда издалече.
Горяй какое-то время молчал, наверное, решая, стоит ли доверять словам мужа из соседнего племени, что у него и в помыслах нет претендовать на Желань. А после, решив, скорее всего, поверить в их правдивость, заговорил:
— Тот, что старшой летами из них, Квинтом его звали, видать, славным воином когда-то был. И уж очень мне прознать про его навыки в этом деле хотелось. Оттого и стал расспрашивать пришлого...
Чеславу, конечно же, был понятен интерес Горяя к воинскому прошлому чужака. В их племенах, где каждый муж должен быть воином и защитником своей крови, ратное дело, а тем более опыт других, в том числе и чужеземцев, не оставляли равнодушными мужчин. Ведь опыт тот мог и им сгодиться.
Горяй между тем продолжал:
— Но рассказывать про воинские доблести свои отчего- то большой охоты чужак не имел. Однако как-то проговорился, что немало люда в жизни своей прежней сгубил и желающих за то ему смерти во многих землях тоже немало найдется. Мести жаждут за погубленных. И сказывал, что о содеянном он жалеет теперь сильно.
— А отчего перемена в нем такая случилась, не сказывал? — воспользовавшись паузой в рассказе спросил Чеслав.
Горяй неопределенно пожал плечами.
— Сказывал, что вроде как понял чего-то, прозрел... — И тут же переключился на то, что волновало его гораздо больше. — Да интереса мне до разговоров тех совсем не стало. Потому как начал я замечать, что младшой товарищ его, злыдень приблудный, на Желань мою поглядывать стал, да не просто поглядывать, а глазами жадными желать, улыбками зазывными умасливать и словами ласковыми привечать. Тут уж все, окромя этого, перестало существовать для меня... Уж так меня лють одолела, что глаза и уши застила! А Хрум, проведав про то и про вольности гостя, мудро поспехом отослал пришлых из наших краев. Да только вот Желань... Видать, все забыть того чужака не хотела девка... Не хочет пока... — В голосе парня была все еще мучившая его горечь. — Слыхал, что и вам их приход бедой обернулся.
Чеслав утвердительно кивнул.
— Люда немало сгинуло: и мужей, и жен, и чад малых... Вот только отчего — не ведаю. Пока что... — А после неожиданно спросил: — Неужто и впрямь погубил бы чужака?
Но и без ответа был уверен: сгубил бы Горяй соперника — глазом не моргнул, и совсем не печалился бы о том.
Сам же Горяй вместо ответа сказал:
— Говорят, сгинул он?
— Сгинул. И товарищ его старшой...
В темноте хоть и трудно было рассмотреть, но Чеслав был почти уверен, что на лице Горяя появилась усмешка.
— Вот как... — После, раненный ревностью, добавил жестко и зло: — Не я на его девку зарился... — И тут же голос его дрогнул. — Скажи, а медведь Желань сильно деранул?
— Порядком. Пошел бы сам да поглядел.
Поникла горячая голова Горяя.
— Не пускают меня к ней. Да и, сказывают, сама меня видеть не хочет.
Теперь в голосе Горяя звучало искреннее отчаяние.
А Чеслав вспомнил, как наблюдал в лесу их встречу, как Желань бежала опрометью от парня, явно не желая его видеть.
— Не тебе бы ее от косолапого уберечь... — начал было Горяй, но, безнадежно махнув рукой, внезапно повернулся и ушел в темноту.
— Так вышло... — кинул Чеслав слабое успокоение ему вслед.
Затем еще какое-то время задумчиво смотрел туда, где в черноте ночи растворялось светлое пятно Горяевой сорочки, и только когда оно совсем исчезло, двинулся к горящим кострам, где пели и веселились участники учты, устроенной в его честь.
У самого же Чеслава на душе обильным урожаем разрасталась жгучая крапива. Медленно переступая, он с тяжелой грустью думал о том, что прибытие их сюда ничего не принесло, не прояснило и оказалось напрасной тратой времени.
Казалось, что нападение на младшего из чужаков могло стать той нитью, что вела к дальнейшей его гибели. И быть простой местью. Но Хрум уверяет, что Горяй не отлучался из их округи и не мог погубить чужеземцев в отместку за разлад с девкой. А если все же отлучался? Однако придется пока что довериться слову главы рода. Что же до старшего чужака... Как же его назвал Горяй? Квинт! Бывший воин, с мечом прошедший по разным землям, у которого множество кровников, желающих его смерти. Но вряд ли кто-то из родимого городища Чеслава мог быть в их числе. Ведь его родичи, насколько он помнит, никогда не сталкивались с племенем этих чужеземцев... Или Чеслав чего-то не знает? Да и как гибель этих пришлых может быть связана со смертью его соплеменников, притом целыми семействами? Вот и получается, что их с Кудряшом поход к соседям оказался ложным следом, который привел в никуда.
Когда Чеслав был уже почти возле празднующих, совсем неожиданно, перекрывая гомон веселящегося люда, раздалось призывное ржание верного коня Ветра. Четвероногий товарищ, застоявшийся в чужом городище и почти забытый своим хозяином, явно звал его в дорогу...
Несмотря на то что раны Чеслава все еще были свежи, поутру после учты парни начали собираться в обратный путь. Весть о том, что они уходят, быстро распространилась по городищу. И некоторые из поселян уже стали наведываться к дому Тура, чтобы удостовериться, так ли это. А услышав от гостей подтверждение, многие высказывали сожаление, что парни так мало погостили у них в селении. Уж очень они пришлись им по сердцу, особенно веселун Кудряш — затейник и певун на игрищах у молодежи.
Среди прочих внезапно прибежал один из сыновей Хрума и, отозвав Чеслава в сторону, шепнул, что его очень хотела видеть сестра и просит не уходить из селения, не повидавшись с ней. Пришлось молодому охотнику уважить просьбу раненой девы и отправиться к ее жилищу.
Подойдя к обиталищу Хрума, он увидел Горяя. Тот, скорее всего, прятался где-то неподалеку и сейчас выскочил Чеславу наперерез, остановился в нескольких шагах от него и, похоже, хотел что-то сказать или о чем-то попросить, но переборол это желание. По лицу его пробежала судорога, и он, помотав головой, сделал шаг назад. А после, обхватив голову руками, повернулся и неровной поступью побрел прочь.
«Во как мается парень! Совсем тяжко бедолаге...»
Может, и впрямь его мука схожа с тем, что он, Чеслав, испытывает к Неждане? Но нет, его мука сладкая, а у Горяя горькая, с дурманом в голове. Да и разве может кто еще желать Лады своей так, как желает он, Чеслав, терпя разлуку с ней? Нет, не может того быть с другим...
Задев головой висящий прямо за дверным проемом домашний оберег в виде солнца, Чеслав вошел в жилище. Попав с яркого дневного света в сумрак, он решил, что внутри совсем безлюдно, но, присмотревшись, различил у стены сгорбленную фигуру, что стояла к нему спиной. Его следующий шаг, очевидно, не остался незамеченным, потому как фигура резко распрямилась и повернулась в его сторону, и Чеслав увидел испуганное лицо жены Хрума.
— Чур! Чур меня! — вскрикнула женщина, призывая духа в защитники. Но поняв, что никакой угрозы нет, со вздохом облегчения добавила: — Футы! Испугал, красень! Ох и тих же ты на ногу! Что тебе кот лесной. Истинный охотник!