Но в хилом юноше таилась, видно, большая моральная сила и упорство. Он поднял голову, внимательно посмотрел на даму и заявил:

— У каждого должен быть свои билет. — Затем проглотил слюну и немного громче, назидательным тоном, словно делая доклад, добавил: — Билет передавать нельзя. Тот, кто ездит по чужому билету, обворовывает государство.

Энергичная дама прищурила глаза и спросила шёпотом, что было совершенно неожиданно, и потому он прозвучал как канонада:

— Значит, я ворую?! Я — вор?!

Юноша сосредоточенно откашлялся.

— Этого я не говорил, — хрипло произнёс он. — Но шестьдесят геллеров вас не разорят, а совесть будет чиста. Купите себе билет. Купите.

Дама в шубе встала со своего места, но, передумав, уселась опять и обратилась к присутствующим с риторическим вопросом:

— Ну, что вы на это скажете? Теперь уже и в трамвае не чувствуешь себя в безопасности! Тебя оскорбят и унизят из-за каких-то шестидесяти геллеров! — Она обернулась к только что вошедшим пассажирам и самодовольно заявила — Между прочим, у меня трое детей.

Между, молодым человеком и дамой в шубе стояло уже несколько человек.

— Мошенничество есть мошенничество, — раздалось из-за спин. — Все должны покупать билеты. Купите билет.

— Вот нынешняя молодёжь! — взорвалась шуба. — Как разговаривают со старшими! Я — мошенница! Пожалуйста! А знаете, кто вы? Вымогатель!

— Вас кто-нибудь оскорбил? — полюбопытствовал пожилой мужчина; он держал в руках корзинку крупных, ещё не распустившихся оранжерейных фиалок.

— Оскорбил?! — волновалась дама, теребя шубу, жакет и кофточку. — Обзывают воровкой, а вы ещё спрашиваете! Сопляк! Какая наглость!

— У каждого должен быть свой билет, — снова прозвучало из-за спин пассажиров.

— Заткнитесь вы! — вопила дама в шубе.

Кондукторша пробиралась по переполненному вагону.

Трамвай, заскрипев тормозами, остановился, но она крикнула водителю:

— Ничего, ничего! Поехали!

И трамвай тронулся.

Юноша снова откашлялся:

— Я вежливо. Но почему же она не покупает билета? Пусть купит билет.

— Ну это уже слишком! — зашипела дама.

Трамвай прибыл на конечную остановку, и пассажиры ринулись к выходу; все они, вероятно, были глухонемые.

Энергичная дама была явно удовлетворена. Несмотря ни на что, она всё-таки проехала бесплатно. Мимоходом она обратилась к мужчине с фиалками:

— Продаёте?

— Можно и продать, почему бы нет…

— Почём?

— По три.

Дама взяла букетик и протянула пять крон.

— Сдачи не надо, — бросила она небрежно и мгновенье спустя затерялась в толпе.

Перевод В. Петровой.

Не успел он явиться на работу, как сразу же возбудил всеобщее любопытство и подозрение. Он повесил шляпу на пятый крючок с краю, хотя обычно пользовался третьим, а пятый, как всем было хорошо известно, с незапамятных времён принадлежал Гомоле. На деловой вопрос о причине бледности он с отсутствующим видом ответил, что данная проблема будет рассмотрена на заседании отдела или пойдёт обычным официальным путём. На десятиминутке он сидел, уставившись в одну точку мечтательно-жалобно-укоризненным взглядом, и к вопросу «о решительном усилении пропаганды устранения сверхнормативного снабжения» отнёсся безразлично. Когда десятиминутка, наконец, кончилась, он поднялся, прошёл к своему письменному столу, задумчиво открыл дверцу и снова закрыл. Потом он долго сидел неподвижно, глядя под правый локоть куда-то на пол, а когда очнулся, то глубоко вздохнул, поморгал отяжелевшими веками за вспотевшими стёклами очков и рассеянно приступил к работе.

Вся бухгалтерия обратила на него внимание, Сослуживцы высоко поднимали брови и многозначительно поджимали губы.

Можно было подумать, что от юноши исходят какие-то бесшумные волны: все задвигались, потом притихли; потом снова начали ёрзать, волноваться и гадать, преисполненные любопытства.

Около десяти часов сведения об этом событии дошли до начальства. Над столом заведующего висел обрамлённый орнаментом плакат: «Правильная работа с кадрами — залог прочности учреждения».

Когда заведующему стало известно, о ком идёт речь, он заявил тоном человека, знающего своих сослуживцев, как собственный карман:

— Невозможно. Во-первых, это серьёзный юноша и дельный работник. Во-вторых, человек является живым организмом и живёт не на луне. Следует разобраться в его настроениях. В-третьих, к чему столько слов, пришлите его ко мне, я сам загляну в его душу.

Через минуту юноша предстал перед заведующим слегка взлохмаченный, красный, в сбившемся на сторону галстуке и не зная, куда девать свои длинные руки.

Сначала молодой человек ожидал, что сейчас получит строгий приказ, касающийся чего-то такого, для потребности чего ещё следует что-то оперативно внедрить, и был крайне удивлён, когда выяснилось, что речь идёт о нём самом.

— Так как же, дорогой товарищ? — бодро, но участливо спросил заведующий, хотя печальный вид юноши не предвещал ничего хорошего. — Вы нездоровы, вас обидели или у вас имеются какие-либо конкретные претензии?

Юноша благодарно взглянул на начальство и покачал головой. Потом он достал большой носовой платок и пробубнил, натужно сморкаясь, хотя в этом не было никакой необходимости.

— Нет, я ничего… Просто так… Правда…

— Значит, всё в порядке, — быстро сказал заведующий. Он любил, когда у сотрудников всё было «ничего». — Я считаю, что наша бухгалтерия должна быть, как цветник. Солнышко, свежий ветерок, цветы и ясные, довольные лица. Не так ли, дорогой товарищ?

Это пёстрое и душистое сравнение, очевидно, вызвало у юноши какие-то воспоминания, ибо он вдруг горестно вздохнул и устремил вдаль мечтательный взор.

— Ну-ну-ну! — обеспокоенно воскликнул заведующий отделом. — Что такое, что такое? Надеюсь, вы не грустите?

Юноша медленно поднял плечи и снова опустил их.

— Простите, товарищ заведующий, мне грустно.

Прошла минута.

— М-м, — недовольно промычал заведующий и посмотрел на дверь, словно надеясь, что кто-нибудь войдёт и скажет что-нибудь более умное. — Грустно!.. Так. Грустно. Грустно — скажите, пожалуйста, а что вы, собственно, хотите этим сказать?

— Ничего, — ответил юноша так, словно его в чём-то справедливо обвиняли.

Заведующий встал.

— Грустно, — заявил он задумчиво и многозначительно, но в то же время достаточно полемично. — Почему же вам грустно? Не хватает чего-нибудь, или вы переживаете идейные разногласия? Умер у вас кто-нибудь? Болит что-нибудь? Почему же грустно? Почему же, товарищ дорогой, почему?

Молодой человек всё это время отрицательно покачивал головой, потом вдруг перестал и снова пожал своими далеко не атлетическими плечами.

— Да так, — сказал он, виновато глядя на заведующего. — Грустно мне.

Заведующий отошёл к окну, и забарабанил по стеклу пальцами… Он долго размышлял и, наконец, изрёк:

— Тэк-с…

Он частенько вызывал подчинённых в свой кабинет: хвалил за хорошую работу, распекал за лень, поучительно рассуждал о государственной дисциплине, понимающе улыбался или бодро похлопывал по плечу, метал молнии, обдавал холодом, сухо просил удалиться. К нему являлись по всевозможным вопросам, и сам он вызывал к себе — по всяким поводам; но никто ещё не приходил к нему с жалобой на грусть.

Заведующий отпустил юношу, сердито прочитал, что «правильная работа с кадрами — залог прочности учреждения», прошёлся взад-вперёд по кабинету и взялся за телефон.

— Алло, отдел кадров? Честь праце, взгляните-ка там — меня интересует один товарищ… Нет. ничего не натворил, работает у меня в бухгалтерии, хороший работник… да нет, наоборот… какой-то такой… грустный.

— Невозможно! — воскликнул служащий отдела кадров, когда узнал, о ком идёт речь. — Он — и вдруг грустит? Ведь это прекрасный работник! Сознательный, квалифицированный, холостой, участвовал в восстании и брат у него председатель Национального комитета в Гнуштинском районе. Сейчас взгляну…