— Конечно же! Поэтому бий Бериша Исатай и поэт Махамбет восстали против потомков Абильхаира, забывших об этой великой цели! Это был вызов самому Николаю Романову!

— Еще восемьдесят лет тому назад это событие доказало, доктор, что для того, чтобы бросать вызов, необходимо единство. Сейчас я боюсь, что действительно будет как в басне про щуку и рака.

— Вас, адвокат, тревожат междоусобицы чинодралов?

— Да, и междоусобицы, и их честолюбие.

— Ну, пока еще живы Алеке и Ака, никто из этих продажных чинов не осмелится разорвать алаш-орду на части. Поэтому кулак велаята должен быть крепок и тяжел! Учи ребенка с колыбели, а сноху — с первого дня, говорят. Я недолюбливаю Гаруна. Это — чиновник-монархист. Однако с пройдохами он достаточно суров и намерен жестоко расправиться с теми безбожниками, что попались ему в руки. В этом я полностью его поддерживаю.

Жанша быстро взглянул на доктора. Этого сурового, властного человека он всегда считал недальновидным в политике и излишне прямолинейным в своих решениях и поступках.

— Политика — тоже искусство, доктор. Она любит прилежных, сметливых, гибких и деятельных. Не забывайте об этом, — сказал Жанша, тихо рассмеявшись.

В тот день маленький городок, казалось, распирало от боганей и знаменитостей всего Западного края. Утром в город въехал с шестьюдесятью джигитами знаменитый Тоба-нияз из рода Адай. Головной фаэтон легко мчала пара сивых рысаков; впереди на небольшом расстоянии лихо гарцевал на огромном вороном коне худощавый смуглый джигит в высокой черной шапке, туго перехваченной белым платком. Сбоку, будто стараясь проглотить всю пыль от фаэтона, неотступно скакали еще трое всадников, также накрепко обвязавших головы платками; в руках этой тройки — лишь короткие, толстые плети — доир с ручкой из таволги; поджарые, с широким крупом кони под ними отливали вороненой сталью; белели у них только челки, больше не найдешь светлой щетинки. Джигиты скакали без седел; по бокам коней болтались их длинные ноги в мягких кожаных сапогах без каблука. Изредка они крутили над головой крепкими, туго плетенными доирами, как бы угрожая: «А по спине не хочешь?!» Это слуги и конюхи батыра и бия То-банияза. За каретой скачут остальные всадники, группами в пять человек, и все на конях одной масти.

В руках первой пятерки — пики, концы их держатся ка правом носке в стремени; за плечами остальных висят луки, сбоку колчаны. Кроме оружия у всех доиры. В самом кокне кавалькады катится еще один свободный фаэтон, запряженный парой вороных. На козлах сидит один лишь джигит-кучер.

Тобанияз выехал сегодня из дома известного правителя Салыха, но сам Салых, внук известного бия Казы, поехал в город отдельно, со своей свитой: видимо, он не захотел нарушить торжественной парадности въезда Тобанияза. Салых взял с собой сына Габдынасыра, бывшего гимназиста. Тобанияза, по распоряжению главы велаята, со всеми почестями встретили члены правительства в великолепном доме купцов братьев Мусы и Жанши. Салых остановился в доме своего знакомого — богатого татарина Уалия.

Кроме бия, богача, главы воинственного рода Адай Тобанияза и известного бия, помощника губернатора и члена Западного велаята Салыха Омарова приехало в городок множество биев и баев, хаджи и хазретов, ученых и чиновников-правителей.

— Собрание светлейших возглавит сам Жанша! Сам Жанша будет говорить речь!

— Зх, есть ли на свете человек красноречивее его!

— А Тобанияз? Говорят, стоит только Тобаниязу раскрыть рот, как утихнет даже ребенок в колыбели!

— Верно говоришь. Но он не красноречивостью, а своим могуществом силен. Почетнее в его роду нет человека. Без его воли ни один джигит не женится, ни одну девушку не выдадут замуж.

— Да, это тебе не простой казах!

— А Салых разве хуже? Он помощник губернатора, прогнавший со схода самого крестьянского начальника!

— Все они сильны своей властью, а наш Кабыл силен богатством! У него пять тысяч баранов, полторы тысячи верблюдов. Кабыл тоже перед твоим губернатором трусить не станет!

— А Ахметше из «Шеген кудыка»? Он владеет лучшей породы красными нарами и сивыми аргамаками, а кроме того, знаменит своей ученостью. Говорят, каждый аргамак его стоит тысячи рублей золотом. Попробуй-ка, вырасти таких коней!

— А хазрет Куанай служил имамом даже в мечети Ая-София!

— Эй, а почему забываете братьев Мусу и Жаншу?! Они, говорят, могущественней самого Карева из Уральска. В банках Петербурга у них лежат кучи золота и серебра!

Такие разговоры о собравшихся в город именитых баях, биях происходили в этот день по всему городку: и в магазинах, и возле мечети, и на базарной площади.

— Дорогие собратья! Глубокопочтенные, высокородные сыны Младшего жуза! Когда на свет появляется дитя, радуются отец и мать. Ликуют братья, светятся от счастья глаза сестер. Когда дитя начнет ползать на четвереньках, а потом встанет на ноги и впервые перешагнет порог дома и вступит в жизнь — радуется и торжествует уже весь аул. А когда он станет джигитом, соберет вокруг себя друзей, нукеров, сядет на коня и поднимет стяг, тогда уже радуется весь народ, считая, что у него есть надежда, что создатель осчастливил его, а судьба не покинула. В мире все соразмерно, все сопоставимо. Рождение мальчика можно; сравнить со стремлением казахов обрести самостоятельность, стать независимой автономией. Свое государство — это тоже дитя. Его тоже нужно растить, баюкать, пеленать, оно также нуждается в повседневной заботе, уходе, любви и внимании, его также необходимо воспитать, обучить гражданскому долгу, чести и ненависти… Государство и его органы управления переживают все времена роста и возмужания. Сейчас в Тургае, Джетысу, Сары-Арке зародились отделения нашего молодого правительства и уверенно встают на ноги. А Западный велаят на ваших глазах уже переступил порог и выходит в широкую жизнь. Он уже имеет свою администрацию, то есть свои органы управления, привел в порядок свою финансовую систему, образовал свою армию…

Так начал свою речь Жанша Досмухамедов.

Он говорил не слишком долго, но вниманием слушателей владел всецело, говорил красиво и вдохновенно, искусно разжигая национальное самолюбие присутствовавших.

— Казахский народ нуждается в самостоятельном государстве, подобном древним Иранскому и Туранскому царствам, Хивинскому и Бухарскому ханствам. Для этого у нас достаточно и богатства, и образованных людей. Требуется лишь целеустремленность, единство, гражданская честь и высокое сознание, а также убежденность в том, что наше государство не хуже всех других, — сказал Жанша в заключение.

На собрании присутствовали только избранные — вдоль стен просторного кабинета сидело всего лишь сорок семь человек. С правой стороны Жанши — члены правительства: хазрет Куанай, правитель Салых, доктор Халел; с левой стороны — почетный гость Тобанияз, бии и ученые Ахмет-ше и Даулетше. В самом конце длинного ряда, смущаясь и озираясь по сторонам, сидел бай Кабыл, а рядом с ним, вперя в ерзавшего Кабыла маленькие колючие глазки, величественно восседал хаджи Шугул.

Жанша закончил свою речь, но вместо аплодисментов хазрет Кунанай молитвенно произнес:

— Да хранит тебя аллах и ниспошлет тебе всяческие блага и почести, аминь!

Он раскрыл ладони, произнес молитву, а остальные нестройно поддержали:

— Аминь!

— Аллахуакбар!

Те, что столпились у дверей, напирали друг на друга, нетерпеливо спрашивая:

— Что он сказал? О чем там говорят?

В кабинете покряхтели, провели руками по бородам, зашевелились. «Кто теперь будет говорить? О чем он, интересно, скажет?»— думал каждый.

Жанша, садясь на свое место, мельком взглянул на хаз-рета Куаная, затем перевел взгляд на Ахметше, сидевшего ниже Тобанияза. «Теперь твой черед», — как будто сказал он. Но в это время возле двери хаджи Шугул накинулся вдруг на Кабыла:

— Чего ты вертишься, места себе не находишь, точно верблюд, объевшись дурной травой?! Или не терпится тебе сказать здесь что-нибудь сверхумное, чего еще отроду не говорил? Чем болтать, лучше бы пожертвовал сотней верблюдов в пользу велаята, а то тебе их уже девать некуда!