— Ты просто не представляешь, какими будут наши совхозы! — горячо возразил Игнат Фёдорович. — Мы создадим в степи настоящий город, чистый, светлый, зелёный! Агрогород! Это совершенно новая проблема для наших архитекторов.

— Когда это ещё будет, Игнат!

— О будущем Ксении тоже говорить рановато. Когда ещё она станет архитектором! Но о себе ты не думаешь! Эта работа подорвёт твои силы, которые уж и так на исходе. Тебе отдохнуть нужно.

Игнат Фёдорович безнадёжно махнул рукой, но жена упрямо продолжала:

— Нет, ты выслушай меня! У нас и так было вдоволь трудностей! Сколько ты воевал — ив гражданскую, и в годы пятилеток, и в последнюю войну. Когда же мы, наконец, заживём по-человечески!..

— Так… — горько усмехнулся Соловьёв. — Выходит, всё это время мы не жили?

— Я этого не сказала, Игнат! Мы хорошо жили, молодо, по-боевому! Но у каждого возраста свои законы.

— Перестань, Наталья! Ты об одном забыла: о том, что я коммунист!

Но Наталью Николаевну уже трудно было остановить.

— Ты давно оплатил свой долг перед партией! — сказала она запальчиво. — И партия не обидится на тебя, если ты на склоне жизни выберешь работу по силам.

Соловьёв порывисто встал с дивана и сурово произнёс:

— Стыдно тебе так говорить. Для всех нас смысл жизни в труде и в борьбе — в деятельности! Ты и сама живёшь так. Таким ты воспитала и сына… Вадима… — голос его зазвучал глуше. — Потому он пошёл на фронт без колебаний…

Наталья Николаевна, всхлипнув, опустила голову, спрятала лицо в ладонях. Игнат Фёдорович ласково погладил её по волосам.

— Вот ты говоришь: возраст… Да разве ж к старости смысл жизни становится иным, чем в молодости?.. Мы ещё с тобой покажем, на что мы способны!

Обратив к мужу заплаканное лицо, Наталья Николаевна виновато сказала:

— Я всё понимаю, Игнат… Поступай, как знаешь. Я… я останусь в городе, буду дожидаться Ксению.

— А кто же будет учить ребят в совхозной школе? — шутливо спросил Игнат Фёдорович. — Нет, без Натальи Николаевны нам не обойтись. Никак не обойтись!

Наталья Николаевна только улыбнулась — грустно, натянуто. Часы пробили полночь. Игнат Фёдорович положил руку на плечо жены, и жест этот был сочувственным, жалеющим.

— Ты просто устала, Наташа. Иди спать, уже поздно. Завтра тебе с утра в школу. Ступай…

Наталья Николаевна поднялась, прошла к спальне, у дверей обернулась и тихо, словно извиняясь за недавнюю вспышку, сказала:

— Я и правда чувствую себя утомлённой. Спокойной ночи, Игнат!..

— Спокойной ночи!

Он проводил взглядом жену, подошёл к окну, за которым густела непроглядная беззвёздная тьма, прошёлся по комнате, рассеянно полистал последний номер сельскохозяйственного журнала. Мысли его ни на чём не могли сосредоточиться; слишком полон был сегодняшний день неожиданностями, спорами, и надо всем этим надо было поразмыслить не спеша и спокойно.

Утром Соловьёв поднялся раньше обычного. Из кухни доносилось бряканье стаканов, ложек, шипенье яичницы. Одевшись, Игнат Фёдорович взглянул на себя в зеркало, укреплённое в изголовье кровати. Лицо у него было жёлтое, глаза ввалились, он, казалось, даже похудел за эту ночь.

Жена заглянула в комнату, сказала с сочувственной улыбкой:

— Не жалеешь ты себя, Игнат. Ещё и работать не начал, а уж не спишь ночами.

— А кому я этим обязан? — бросил Соловьёв, пытаясь придать своему голосу недовольное выражение. — Вместо того чтоб войти в моё положение, поддержать меня, ты затеваешь ненужный спор! Теперь только и остаётся идти к Мухтарову и говорить, что в совхоз ехать не могу — жена не пускает.

— Да ну тебя! Разворчался… Мало ли что можно наговорить сгоряча, — добродушно отозвалась Наталья Николаевна и вдруг, всплеснув руками, метнулась в кухню. — Молоко!.. Молоко убежало!

Игнат Фёдорович подмигнул себе и пошёл следом. Он обнял хлопотавшую у плиты жену за плечи и сказал благодарно:

— Спасибо, Наташенька!.. Я знал, что ты меня поймёшь.

Он смотрел на неё с такой нежностью, словно век её не видел. Жена смутилась.

— Будет тебе, Игнат!.. — Она закрыла его руки своими тёплыми ладонями. — Вчера я была неправа. Ведь нервы у нас не стальные, верно?

— Ладно, Наташа. Что было, то быльём поросло…

Наталья Николаевна накормила мужа завтраком и заторопилась в школу, а Игнат Фёдорович отправился в райком.

Городок был погружён в утренний морозный туман. Во дворах без особой охоты, словно выполняя скучный долг, хрипло кричали петухи. Мерно стучал движок на мельнице. Где-то заливисто проржал конь. Народу на улице было мало, только за деревянными заборами суетились женщины: снимали с верёвок хрустящее бельё, доили коров, кормили свиней. Иртыш возник посреди степи не так давно, и был город как город, но быт его походил скорее на деревенский.

В райкоме уже все были в сборе. Вопрос о назначении Соловьёва директором нового совхоза не потребовал долгого обсуждения: бюро райкома единодушно рекомендовало его на эту должность. Игнат Фёдорович поблагодарил товарищей за оказанное доверие, выслушал их сердечные поздравления и напутствия и, поговорив с Мухтаровым, поспешил в трест: Мухтаров сообщил, что из Павлодара выехали специалисты, направленные на работу в совхоз, — агроном и инженер.

Проходя мимо гаража, Соловьёв увидел Своего шофёра Тараса Гребенюка. Тарас в овчинном полушубке и в треухе, сохранившемся ещё с фронтовой поры, копался в моторе старенького «газика». Машиной Игнат Фёдорович пользовался в последнее время редко, в особом уходе она не нуждалась, и потому хлопотливый и чуть торжественный вид шофёра, который, казалось, готовил «газик» к дальней поездке, удивил Соловьёва.

— Доброе утро, Тарас! Куда это ты собрался?

Шофёр выпрямился, вытер рукавом полушубка перепачканный маслом лоб, лукаво прищурился:

— Хиба ж вы не знаете, Игнат Фёдорович?.. Бачу я, выпала нам на картах дальняя дорога…

— На каких таких картах?

— Известно на каких… На географических.

Коренастый, широкоплечий Тарас походил на крепкий Молодой дубок. Русые волосы и ясные голубые глаза делали его лицо юношески простоватым и светящимся. Одним оно казалось наивно-добродушным, другим — лукаво-озорным, и лишь те, кто хорошо знал Тараса, примечали в ясных его глазах терпкую, затаившуюся печаль.

— Гм… — сказал Соловьёв. — От меня ты, во всяком случае, никаких указаний не получал.

— А мне и не треба нияких указаний. И так всё ясно. — Тарас вдруг посерьёзнел и с обидой спросил: — Или, может, вы собираетесь працевать в новом совхозе без Гребенюка?..

— Вот чертяка! — засмеялся Игнат Фёдорович. — Он уже всё знает.

— А як же! Слухом земля полнится, Игнат Фёдорович. Весь район в курсе.

Соловьёву отрадно было сознавать, что именно Гребенюк, давно уже ставший в семье Игната Фёдоровича своим человеком, первый выразил желание работать вместе с ним на целине. Тарас, неутомимый, терпеливый, верный Тарас!.. В долгие часы утомительных поездок он был для Соловьёва отзывчивым собеседником. В слякоть и стужу, в грозу и нестерпимый летний зной гонял он машину по трудным степным дорогам, не зная устали, не ропща на неудобства. Игнат Фёдорович искренне обрадовался тому, что Гребенюк снова будет с ним рядом. Но, пожалуй, ещё больше радовался он за самого Тараса, полагая, что на новом месте, за горячей работой, он легче забудет своё прошлое и печаль в его ясных голубых глазах растает, как вешний снег под солнцем.

— Ну что ж, — сказал Соловьёв, — если уж ты в курсе… — Он вдруг задумался. — Постой, а куда ты сына денешь?

— С собой возьму.

— Нет, в степь его брать пока нельзя. Вот что — пусть у нас поживёт.

— Неудобно, Игнат Фёдорович.

— Чепуха. Жена даже рада будет. Не так пусто в доме… Только поторапливайся, Тарас, завтра выезжаем.

— О це дило! Я, Игнат Фёдорович, как юный пионер — всегда готов!